Мощно пыхтя, внизу проследовал паровоз, тянувший бронеплощадки и обычные грузовые платформы с бортами, прикрытыми мешками с песком. На платформах стояли полевые гаубицы, там копошились…
- Да это ж наши! - ахнул Саид.
Действительно - перепрыгивая лафеты орудий, по платформам бегали текинцы в белых папахах и скидывали под откос застреленных и зарубленных "красных".
- Они захватили поезд! - вскричал Кирилл.
Подскочив, он запрыгал, заорал, замахал руками, потом догадался выбежать на травянистый склон. Авинов доскакался до того, что упал и покатился, но так и не докричался - за клочьями пара и суетой текинцы не заметили его резких телодвижений. Вспомнив, наконец, о "парабеллуме", Кирилл торопливо достал пистолет и дважды выстрелил в воздух. Бесполезно…
Поднявшись на одно колено, корниловец растерянно проводил глазами уходивший бронепоезд. Вот последний вагон плавно завернул за рощицу, затих перестук колёс, рассеялся дым и пар.
Чертыхнувшись, Кирилл поднялся наверх и буркнул в форме доклада:
- Уехали.
Бледный Корнилов кивнул, принимая донесение.
- Выкрутимся, - бодро сказал Авинов, - куда мы денемся…
В гильзе из-под снаряда Кирилл нагрел воды и промыл генеральскую рану, а Саид использовал единственный перевязочный пакет.
И снова двое пеших и здоровых повели за собою лошадь с раненым седоком.
Обойдя станцию Песчаники стороною, они снова вышли к железной дороге. Слабо гудели телеграфные провода, кое-где на них отдыхали вороны. Стрелочник дрых в своей будке. Брошенные на путях, рассыхались три "теплушки" с полустёртыми надписями: "8 лошадей или 40 человек". А невдалеке, заехав в тупичок, стоял паровоз. Поворотная труба водокачки нависала над ним, макая брезентовый "хобот" - шумела заливаемая вода.
- Стойте здесь, - велел Авинов и направился, переступая через рельсы, к паровозу.
Это был локомотив типа "О" с механизмом Джоя, за что его и прозывали "джойкой". Чёрный паровоз выглядел чистеньким и блестел, как начищенный сапог. Вокруг него ходил машинист в тужурке, с маслёнкой в руках, с газетой "Биржевые ведомости", торчавшей из кармана.
- Эй, дядя! - окликнул его Кирилл. - Куда путь держишь?
"Дядя" выпрямился и сказал, щурясь на солнце:
- А тебе куда надо, племянничек?
- До Киева подбросишь?
Машинист убрал маслёнку на место, тщательно протёр руки старой портянкой и сказал:
- Вообче-то я туды и направляюсь… Только трэба доплатить.
- Доплатим! - с готовностью заверил его Кирилл.
- Так ты не один будешь?
- Трое нас.
Железнодорожник задумчиво почесал недельную щетину, достал полный табаку кисет, рванул размашистым движением "Биржевку" и ловко, одним приёмом, скрутил предлинную "козью ножку". Всыпав в неё рубленый корень самосада, прикурил и затянулся. Щуря глаза от дыма, сказал:
- Ладно. Трое так трое. Только учтите - кочегара у меня нету, так что будете меня подменять.
- Как это?
- А так это - хватаешь лопату, набираешь угля побольше - и кидаешь в топку подальше!
- Сделаем! - повеселел Авинов.
И четверти часа не прошло, как флегматичный путеец перевёл стрелку - резким металлическим звуком щёлкнули рельсы, открывая выход с запасного на главный путь.
Неторопливо вращая колёсико, машинист открыл клапан давления пара и взялся за реверс. Дав гудок, "джойка" шумно выбросила струи белого, как кипень, пара. Задрожала, пробуксовывая колёсами. И тронулась, плавно набирая скорость. Семафор показал "зелёный".
Ближе к ночи паровоз проследовал через большую станцию, многажды меченную жёлтыми огнями. Выглядывая из паровозной будки, Кирилл подсматривал, как под ветром качались жестяные плафоны тускло горящих ламп, и по блестящему от сырости перрону скользили причудливые тени. Часовой с винтовкой старательно выхаживал туда и обратно, бдительно охраняя завоевания революции.
- Хо-одит… - проворчал машинист. - И чего зря ходить? Боятся, что перрон унесут?
- Слушайте, - сказал Кирилл, - а я до сих пор не знаю, как вас звать.
- Дык и я вас не спрашивал. Зови Филимонычем, не ошибёшься… Вы мне лучше такое дело объясните: куда бежать-то собрались? От кого - я уже понял…
- Мы не бежим, аксакал, - осклабился Саид, - мы пробиваемся!
- Какой я? - нахмурился Филимоныч. - Каса… сака…
- Аксакал, - сказал Корнилов, - значит "белая борода". Это они так уважительно стариков называют.
- Эва как… - протянул машинист. - Ну, тогда ладно…
- На Дон мы пробиваемся, - продолжил генерал, морщась. - К Каледину.
- Вон оно чего… Это дело. Атаман, говорят, мужик честный, большевиков на Дон не пущает. А вы, стало быть, с ним на пару. Ага…
- Не совсем так, - вставил Авинов. - Это не мы с Калединым, это он с нами.
Перехватив остерегающий взгляд Корнилова, Кирилл покраснел: что у него за язык, в самом деле!
- А ты-то с кем, Филимоныч? - поинтересовался генерал.
- А ни с кем, - спокойно ответил машинист, - я сам по себе. Вона, два моих балбеса вернулись - бескозырки набекрень и мозги туда же. Мы, говорят, интер-нац-листы. Это как, спрашиваю? А так, говорят, что немцы - наши братья! Раз так, говорю, гуляйте отседова! И выгнал обоих. Пущай их братцы и кормят… Ещё этим меня обзывали… как его… проле-тарьятом, а один еврейчик местный, Изя из ревкома ихнего, мне всё: "Товарищ… товарищ…". Я ему всё как есть объяснил: мне, говорю, уважение окажи! А уважить можно только через "господина"! Какой я тебе товарищ, говорю, морда твоя жидовская? Обиделся… А чего обижаться, спрашивается? Сам же, наверное, тоже из этих… интер… тьфу ты! Интернац-листов.
Докурив "козью ножку", Филимоныч притоптал окурок и велел Кириллу подбросить угольку.
- А мы пока вашему енералу перевязочку сделаем, - проворчал он. - И не зыркай на меня, подкидывай давай, подкидывай…
…Киев встретил белогвардейцев шумом и гамом полумиллионного города. Чудилось, что всё население разом снималось с места. В рваных поддевках и сюртуках, в шинельках и бушлатиках, с мешками, облезлыми чемоданами, баулами, тюками люди брали поезда штурмом, битком набивались в тамбуры, висли на тормозных площадках.
Бойцы заградотряда пытались проверять отъезжающих на предмет благонадёжности, но напор толпы был сильнее - озлобленных, загнанных людей не пугали даже выстрелы.
На привокзальной площади народ толокся, как на Еврейском базаре в праздник. Быстроглазые босяки рвали из рук вещи, предлагая их поднести, затурканные бабы с корзинами отбивались как могли. Извозчики и дрогали крутились каруселью. Лоточники торговали поштучно папиросами Месаксуди, бубликами и подозрительными пирожками, колбасой-кровянкой и сахарными пальцами в розовую и белую полоску.
А двери вокзала были залеплены афишками председателя Викжеля: "Сегодня ночью из Быхова бежал Корнилов сухопутными путями с 400 текинцев. Предписываю всем железнодорожникам принять все меры к задержанию Корнилова. Об аресте меня уведомить".
- Вот шакал! - скривился Саид. - И этот ловить!
Поезд до Харькова опоздал на шесть часов. Обсыпая себя чёрной шлаковой гарью, состав приблизился медленно, погромыхивая буферами и скрипя колёсами.
"Белые" садились не с перрона, а с соседней платформы, через выбитое окно, минуя посты красногвардейцев-милиционеров, и заняли места в купе - Кирилл с Саидом примостились у окна, а Корнилова уложили на верхней полке. Кроме них, в купе втиснулись ещё семеро - два торговца-черкеса, худосочная дамочка в возрасте, офицер и трое солдат - старообразный, молодой и ещё один, с замотанной бинтом головой. Ни выйти из купе, ни даже приоткрыть дверь в коридор было невозможно - всё забивали тела. Люди занимали полки и проходы, сидели и лежали на туго набитых мешках, на крепко сколоченных из толстой фанеры чемоданах. Грызли сухари. Дули чай. Дымили цигарками.
В вагоне было душно, пахло карболкой, потом и овчинами. За стенкой слышался разговор:
- Чего стоим?
- Обер говорил, что проверяют пассажиров, кого-то ищут.
Ладонь Кирилла сжала крепче рукоятку "парабеллума". Он посмотрел на Саида, сидевшего напротив, - текинец медленно кивнул: понимаю, мол, политический момент.
Вдруг состав дёрнулся, сотрясся. Со скрипом тронулся, замедленный пересчёт колёсами стыков ускорился, стал бодрее. Поехали. Пронесло…
Авинов прислушался к разговорам, доносившимся из коридора:
- …Усё народное добро возвернут за справедливый выкуп. Понял? Чего буржуи нахапали за сто лет, всё - нам! Рабочим и крестьянам. Понял? Товарищ Ленин уже это нужное дело начал, чтоб казна с людями делилась. Понял?
- …А вот на Аральском море водится птица, которая несёт яйца с добрый арбуз, и оттого там никогда голода не бывает, потому что одного яйца довольно на большую крестьянскую семью…
- …Та мени вже усэ одно, яка власть, тильки б була! Кажну ночь стреляють! То москали-бильшевики пуляють, то батька Ус набежить…
Два казака, сидя перед дверями купе, говорили о своём.
- Россия? - рассуждал донец со светлым чубом. - Конечно, держава была порядочная, а ноне в низость произошла. Ну и пущай. У нас своих делов много…
- Що балшавики думають? - вторил ему чернявый. - И що будэ совитска власть робиты? Зараз поперед церкви на площади в кажной станице виселицу громадят, всих вишают подряд, тильки б до рук попался. Та нехай ця власть подохнэ!
Солдат с забинтованной головой высунулся в коридор и воспроизвёл проповедь на революционный манер:
- Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольёмся воедино. Возьмём топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдём вспарывать животы буржуям! Аминь.
Солдатня довольно загоготала, а какой-то интеллигент, длинный как жердь, в бедном потёртом пальто, переносивший пытку стояния, истерически закричал:
- Проклятые! Ведь я молился на солдата! А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!..
Странно, никто интеллигента не убил, не побил даже… Авинов прикрыл глаза и откинулся к гудящей стенке. Болото… Вонь…
Ранее он говорил себе: "Одураченная толпа", - а теперь увидел её в натуре, как есть. И в душном вагоне, и на киевском вокзале, и по всей России-матушке царствовала толпа, претворяя в жизнь свой нехитрый главнейший закон: принизить всё, что хоть чем-то выделяется, хоть как-то возвеличено, стремится к свету. Человеку толпы никогда и в голову не придёт сделать попытку возвыситься, попробовать приподняться до уровня тех, кто лучше тебя, смелее, совершеннее. Нет, надо и самому валяться в грязи да низости, и других-прочих поставить на колени, бросить в навоз рядом с собою. Лежи и хрюкай, как мы! Не выделяйся! Тебе что, больше всех надо? Ах, надо?! Ребяты, тута буржуй! Бей его!
Спать, сидя в тряском вагоне, Кириллу никогда не удавалось, но тут он задремал. Дышать было нечем, однако жаркий воздух, остывая на стекле окна, создавал иллюзию свежести.
Авинов проснулся, вернее, очнулся в полной темноте. Все в купе спали, только двое солдат, молодой и с забинтованной головою, вели разговор:
- Там такие дела, что ты… Мильонами ворочают мешочники! С Москвы на юг мануфактуру тащат, с Ростова - хлеб. Ростовский лазарет той артели санитарные билеты выдаёт, а московский - проездные бланки. Во как дело поставлено!
- Слу-ушай… А хорошо бы у черкесов мануфактурку прихватить, а? Можно всё обделать тихо, ножик у меня с собой, а оне - народ жидкий…
- Лучше перед Иловайской, оттуда можно свернуть на Екатеринослав…
Кирилл не стал вмешиваться. Идёт оно всё к чёрту…
Ночью был обыск. В вагоне стояла полная, душная тьма. Вошли красногвардейцы в солдатских шинелях, с винтовками.
- Документы предъявите… - проговаривал заспанный комиссар. - У кого есть оружие, сдавайте, товарищи.
Свет фонаря заметался по купе. Кирилл закрыл глаза.
- А это чей чемодан? Ваш, товарищ? Товарищ!
Молодой солдат сделал вид, что только что проснулся.
- А?.. Чего? А, мой, мой…
- Откройте!
Комиссар запустил руку под фанерную крышку и стал рыться в вещах. Авинов приоткрыл левый глаз, примериваясь, в кого стрелять первого, в кого потом.
- А документы есть?
- Есть, есть…
Молодой суматошно полез в карман.
- Ну ладно…
И патруль пошёл дальше, переступая через тела, устилавшие пол. В сторону Корнилова красногвардейцы даже не глянули…
…С утра за окнами потянулась степь - унылая полупустыня, безрадостная, чудилось даже - безжизненная. Хилые рощицы, полегшая трава на холмах, сжатые поля… Брошенный мир.
Очень скоро Кириллу пришлось убедиться в своей неправоте.
Саид проснулся, провёл рукой по запотевшему стеклу, утёр лицо, шепча утреннюю молитву, и вдруг встрепенулся, привстал даже.
Паровоз засвистел, загудел истошно, резко сбавляя ход.
Авинов сунулся к окну - и увидел человек двадцать или тридцать всадников, понукавших коней с лихим разбойничьим присвистом. Да это и были разбойники!
Спокойный голос малоросса за стенкой сказал:
- Ты дывысь! Цэ ж хлопци батьки Уса! От зараза!
Вагон сильно толкнуло, так, что старый солдат едва не полетел со своей полки.
- Сердар! - крикнул Саид. - Они путь загородили!
В самом деле… Поезд изгибался дугой, вписываясь в поворот, и из окна был хорошо виден завал из шпал, лежавший поперёк рельсов. Вокруг завала сновали бандиты во френчах, кожанках, зипунах. Многие были крест-на-крест перепоясаны пулемётными лентами, на поясах - рифлёные гранаты и револьверы, в руках обрезы или кавалерийские карабины. Состав остановился, а с холмов уже мчались брички и тачанка с пулемётом.
Тут с окном поравнялся всадник в кожаной куртке, перетянутой ремнями, с папахой на голове и со всего размаху ударил прикладом винтовки, вынося стекло.
Авинов, прикрываясь локтем от осколков, выстрелил навскидку. Верный "парабеллум" не подвёл - бандит взмахнул руками и слетел с седла, роняя винтовку.
Сапогом вышибив пильчатые обломки стекла, Кирилл выпрыгнул в окно. Порадовавшись свежему воздуху, не обращая внимания на залихватское гиканье банды, он обернулся к купе и крикнул со злостью:
- Чего ждёте?! Или мы их перестреляем, или они нас! За мной!
Подхватив трофейную винтовку, он перебросил её Батыру.
- Саид, охраняй!
Текинец прекрасно понял, кого ему надо охранять, а солдаты, как ни странно, тоже подчинились Авинову - все трое сиганули следом. Четвёртым был офицер. Бандитская пуля сразила его, когда он готовился спрыгнуть, - земли достигло уже мёртвое тело. Тут же в окне показалась дама из их купе. Бледная, но решительная, она достала из сумки воронёный "кольт", ухватила его двумя руками и открыла огонь на поражение. Одного бандита - во френче с аксельбантами - она свалила, в другого не попала, но угодила в коня - и всадник сломал шею, когда полетел кувырком.
- К завалу! - крикнул Авинов. - Надо его разобрать!
В вагонах загомонили сторонники и противники вмешательства:
- Куда? Чи с глузду зъихав?! Павло!..
- Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас… Святый Боже, святый крепкий…
- Держить його!
- Колы будемо сидеть тут, дождёмся - вырежут до одного! Идтить надо!
Отстреливаясь, солдаты - молодой, старый и с замотанной головой - приближались к паровозу короткими перебежками. Их поддерживали огнём из окон и с вагонных площадок. По ту сторону вагона тоже слышалась частая стрельба - люди толпы, случайно пересекшиеся дезертиры и мешочники, не хотели за здорово живёшь отдавать своё добро и сами жизни.
Меткая пуля сбила с головы Кирилла папаху. Он пригнулся и крикнул:
- Саид, прикрой!
Чувствуя защиту друга, Авинов понёсся наперерез тачанке, пулемётчик которой разворачивал "максим". Первая пуля досталась ему - бандит вывалился на ходу и покатился, нелепо размахивая руками. Вторым выстрелом Кирилл снял возницу, что правил тройкой, запряжённой в тачанку, стоя, лихо крутя вожжами. Лихач как стоял, так и упал - на лошадей. Тело его запуталось в упряжи, лошади шарахнулись, коренник запнулся о тело возницы и упал на колени, а обе пристяжных дико заржали, пытаясь встать на дыбки. Номер им не удался, тачанка остановилась.
Добежав, Авинов запрыгнул в неё, падая на колени перед пулемётом, и судорожно вцепился в спусковые рычаги. "Максим" послушно зачастил, посылая очередь навстречу бандитской коннице. Несколько лошадей ушли в кувырки, всадники покатились кубарем, а тех бандитов, что подъезжали к поезду на бричках, срезало в поясе, ломало и сбрасывало наземь.
Прочухавшись, бандиты открыли стрельбу по захваченной тачанке, однако прицелиться на скаку не удалось никому, а Кирилл восседал, как в ложе театра военных действий, - стрелял и стрелял, пока не кончилась лента с патронами. Он тут же упал на дощатое дно, ухватился за брошенные вожжи и дёрнул, понукая коней.
- Но-о, запыхлятина!
Тройка неуверенно заржала и потрусила к поезду. Две пули подряд расщепили борт тачанки, но не задели ни Авинова, ни лошадей.
Подбросив тело в воздух, Кирилл перескочил через бортик, перекатился и зигзагами понёсся к поезду. Паровоз как раз засвистел, зашипел, залязгал сцепками. Солдаты, раскидавшие завал, мчались обратно что есть духу. Мчались вдвоём - старый и молодой. Третьего, с забинтованной головой, не было видно. Поезд трогался, и люди с вагонных площадок тянули руки, подхватывая бойцов и помогая им взобраться.
- Кирилл! - закричал Саид, высовываясь в окно.
Пуля ударила выше текинца, попав в папаху, и дама с "кольтом" тут же ответила, выпустив три пули по врагу.
Авинов побежал рядом с вагоном, подпрыгнул, цепляясь за смуглую руку Батыра, и тот легко выудил корниловца, втянул его в купе.
- Уф-ф! - выдохнул Кирилл. Поглядел на бледную, перепуганную даму, на запыхавшихся солдат, на Корнилова, страдальчески морщившегося со своей полки (эх, не дали пострелять…), и широко улыбнулся.
- Вот! - сказал он, указывая на окно. - Уже и не душно!
И всё купе, а за ним и весь вагон радостно захохотал, загоготал, хлопая друг друга по спинам, стуча кулаками по стенкам с разобранной бархатной обивкой, по чемоданам, а дама с револьвером восторженно забила в ладоши.
- Мы их победили! - завизжала она.
- Ось цэ - да… - растерянно молвил голос за стенкой. - Шоб хлопцив батьки Уса так уделать - цэ трэба уметь!
- А Федьку убили… - вздохнул молодой солдат. - Прямо в повязку его пульнули - и полголовы долой…
- Помянем? - хмуро спросил старообразный.
- А есть чем? - оживился молодой.
- Найдётся…
- Давай!