Тот уронил голову в ладони, почти согнувшись пополам и едва не всхлипывая; Райзе, до сей минуты молчавший, приподнялся, повысив голос:
- Сядь ровно, Йозеф. Лица не прятать.
- Простите… - прошептал тот, рывком выпрямившись. - Я ничего не…
- Так, хватит, - резко оборвал его Ланц, в два шага оказавшись рядом, и тот отпрянул, едва не отъехав от следователя вместе с табуретом. - Мое терпение кончается. Говори сейчас, или я буду спрашивать уже по-другому.
- Я не виноват!
- Нет, Йозеф, ты виновен, - возразил тот, сделав еще шаг и остановившись за его спиной; наклонившись к самому уху, Ланц шепнул вкрадчиво: - Ты виновен, дружок, я вижу это по твоим мерзким бегающим глазкам. Стало быть, ты мне врешь, а я этого очень не люблю. Даю последний шанс: я все еще готов к твоему признанию.
- Я не виноват, - повторил парень тихо; Ланц выпрямился.
- Ну, хорошо же. Знаешь, хочу поделиться с тобой радостной новостью - к нам на службу перевели новичка; у него отличные рекомендации, однако пока еще не доводилось поработать.
Курт встретил косой взгляд допрашиваемого, но ни словом не возразил, как и было велено, храня молчание и стараясь не придавать лицу никакого выражения; что означало 'подыгрывать' в этой ситуации, он пока не понял.
- Я, - продолжал Ланц, - обещал ему показать, как положено работать с такими, как ты, посему тебе предстоит быть наглядным пособием. Знаешь, что такое наглядное пособие? Это такая штука, на которой показывают, что и как надо делать. Вдохновляет?
Особенного вдохновения лицо парня не выражало, чему, впрочем, удивляться не приходилось; затравленно покосившись на молчаливого новичка, он замер, ожидая продолжения. Ланц медленно прошелся к своему столу, где среди бумаг и свитков возлежала книга в толстом, окованном медью переплете.
- Доводилось слышать о 'Молоте ведьм'? - поинтересовался он, откинув верхнюю планку обложки. - Когда-то это было руководством для следователей. Наверное, ты знаешь, что теперь его не используют… Я - использую.
Он взял книгу в руки; обложка оказалась отделенной от страниц, образовавших теперь просто стопку прошитых тонких пергаментных листов. Шагнув к притихшему парню, Ланц попросту ударил его книгой по макушке, и тот вскрикнул, схватившись за голову ладонями. Курт мысленно поморщился - уж чем, а избиением друг друга подобным образом курсанты академии развлекались частенько, и выпускнику номер тысяча двадцать один доставалось не меньше, чем от самого будущего выпускника - его соученикам. Ощущения от подобной выходки были незабываемыми…
- Неприятно, да? - осведомился Ланц, с интересом разглядывая книгу. - Видишь ли, - словно обращаясь к Курту, пояснил он, - я не могу изыскать предписания, согласно которому я буду иметь право подвергнуть этого мерзавца настоящему допросу. Увы. Иначе - расходовал бы я на него неделю времени?.. И как следует въехать ему по зубам я тоже не могу - останутся следы. Но вот эта штука неплоха тем, что не оставляет переломов, ссадин, кровоподтеков - вообще ничего. Я могу сделать вот так, - от второго удара Йозеф скорчился. - И он остается чистеньким, как младенец - ни синячка… Убери руки, Йозеф.
Парень сжался, по-прежнему держась за голову, и Ланц снова склонился к его уху.
- Убери руки, Йозеф, или, клянусь, я их тебе переломаю, а потом скажу, что ты упал с лестницы. При попытке побега. Руки!
- Не надо…
- Вот видишь? - вновь обернулся к Курту тот. - Это уже начинает приносить неплохие плоды. Ощущения довольно мерзкие; да, Йозеф? Знаешь, время от времени некоторые следователи пробуют испытать на себе кое-что из того, чем пользуются на допросах. Интересно ведь, в конце концов. Так я как-то попробовал… - он демонстративно поморщился, легонько стукнув себя стопкой листов в лоб, потер его ладонью. - Уф-ф… Противно. Такое чувство, что мозги проваливаются в горло, а потом подскакивают и бьются о череп. Говорят, от такого можно и с ума поехать… Любопытно, сколько ты сможешь выдержать, пока я не услышу то, что хочу?
Он опять замахнулся, и парень, съежившись и снова вцепившись в голову ладонями, вскрикнул:
- Не надо, я все скажу!
Ланц задержал руки, глядя на Курта довольно.
- Вот и все. Пара минут - и он готов… - он шлепнул стопку листов на стол, развернувшись к Йозефу, и приглашающе кивнул: - Давай, парень. Облегчи душу.
- Я говорил правду, - торопливо забормотал тот, уже открыто всхлипывая. - Я не умею ничего такого делать, я не знаю, как колдовать, правда! Я… я убил ее, это я, но никакого колдовства не было!
- Твой приятель соврал, так? - почти нежно поинтересовался Ланц. - Тебя просто не было в его доме в тот вечер?
- Я был у него, был, но не всю ночь… Я не хотел! - почти крикнул тот, и Ланц участливо похлопал его по плечу:
- Спокойно; уверен, ты уже жалеешь о том, что сделал… Давай по порядку. Откуда ты ее знаешь, что вас связывало - только спокойно и подробно.
- Я всего лишь встретился с ней пару раз - и все! - Йозеф вскинул голову, глядя на следователя просительно. - Я просто был… был с ней несколько раз, я ее толком и не знаю! А она вдруг вцепилась в меня прямо посреди улицы, у всех на глазах, и сказала, что в положении… Я собирался жениться, понимаете? На девушке из хорошей семьи; она бы в жизни не связалась со мной, если бы узнала, что у меня ребенок на стороне!
- Продолжай, - мягко подбодрил его Ланц, когда тот замолчал, глядя в пол; парень поджался.
- Я… я предложил ей обратиться к лекарю… чтобы…
- То есть, предложил ей совершить убийство?
Йозеф закивал, не поднимая глаз; Ланц осторожно вдохнул сквозь зубы и, склонившись к нему, тихо спросил:
- И?
- Она отказалась. Потом говорила, что ей ничего не надо; но я-то знаю, что у всех них на уме! В любой момент может постучать в дверь, чтобы требовать денег или еще чего-то; я не мог этого допустить! У меня свадьба через месяц!
- Твой приятель знал, в чем участвует, покрывая тебя? - уже жестче поинтересовался Ланц. - Только не вздумай врать.
- Знал… - чуть слышно отозвался тот. - Мы… мы выпили, и я рассказал ему… о ней. А потом сказал, что готов убить ее - просто это вырвалось, я не собирался… Но потом… Наверное, я просто выпил слишком много… Я встал и сказал, что прямо сейчас пойду к ней и убью. И… пошел…
- Что ты сделал с ней?
- Я… подушкой… - уже на пределе слышимости прошептал тот. - Бросил на кровать, сел коленями на руки и… задушил подушкой…
Ланц отвернулся, прошагав к столу, где все так же молча сидел его сослуживец, и выдохнул, потирая ладонью лоб:
- Запиши признание, Густав. Пусть он его подпишет, и передай ублюдка светским. Это двойное убийство при отягчающих обстоятельствах, но вполне мирское, дальше - не наше дело. Не забудь упомянуть о соучастии его дружка - пусть сами решают, что будут с ним делать.
- А может, ну его? - хмуро предложил Райзе, глядя на всхлипывающего задержанного презрительно. - Взять и его сюда; через пару часов один сознается в колдовстве, другой - в соучастии. С немалым удовольствием поднес бы огоньку этой сволочи…
Йозеф дернулся, глядя на следователей уже с неприкрытым ужасом, и Ланц отмахнулся:
- Не дергайся, парень. Еще надергаешься - с веревкой на шее… Пойдем, абориген.
Курт медленно поднялся, вышел вслед за ним в коридор, обернувшись на пороге; Йозеф Вальзен сидел, скрючившись, закрыв лицо руками и почти плача.
- Вот так и работаем, - сообщил Ланц с тяжким вздохом, прислонившись к стене. - Сваливают к нам всякую шваль; мы бьемся, а светские только обвиняемых подбирают… Попадаются и настоящие дела - по нашему ведомству, но частенько бывает и такое.
- И насколько часто?
- Довольно… - он взглянул на Курта пристально, невесело усмехнувшись: - Ну, посмотрел, как все на самом деле? В академии, небось, не тому учили?
- Всякому учили, - осторожно ответил он, и тот развел руками:
- Ну, мы тут люди простые, академиев не кончали, посему работаем, как умеем. Итак, абориген, пойдешь отсыпаться с дороги, или сперва показать тебе, что у нас тут где и как?
- Сперва показать, - откликнулся Курт, ни на миг не задумавшись, и тут же поправился: - Если я не отрываю тебя от дел.
Ланц отмахнулся, продолжением жеста приглашая идти следом за собою, и двинулся от двери прочь.
- Дел сегодня больше никаких нет, - пояснял он на ходу, придерживая шаг, дабы новичок не отставал от него в коридорах. - Дел вообще негусто. Когда я говорил, что часто выдаются вот такие истории, когда нам приходится разбираться с подобными случаями, к нам касательства не имеющими, я забыл упомянуть о том, что по большей части случаются именно они. Ты, наверное, решил - большой город, большие дела? все то же, что и везде, либо же вообще полная тишь - последнее 'большое дело' было с десяток лет назад… О бунте ткацкой гильдии слышать доводилось?
- Краем уха.
- Вот это - это было дело, - серьезно кивнул Ланц. - Ты ведь имеешь представление, насколько они были влиятельны?
- Я был не в том возрасте, чтобы интересоваться, за кем главная рука в Кельне, Дитрих, однако примерно представляю.
- Ну, тогда вряд ли. Они в те годы, видишь ли, были самой богатой гильдией, самой влиятельной, вплоть до того, что в законе было прописано четко и недвусмысленно: 'На чем ткачи положат, будет ли то справедливо или нет, на том же и все прочие станут'.
- Сильно…
- Долго в исторических дебрях блуждать не стану, скажу проще: распустились эти ребята вконец, и сладу с ними не стало просто никакого, пока не выпала та оказия. А началась вся история пошло: двое ткачей учинили грабеж прямо на городских улицах. Что за такое полагается? Правильно, смертная казнь. Однако, когда ратманы[6] постановили по закону, ткацкие мастера заявили, что по их мнению тех двоих должно оправдать, на решения судей плевать они хотели, а после, долго не думая, устроили прямо в ратуше настоящую потасовку и одного из своих дружков отбили. Второго магистратские утащили вовремя… Собственно, это и было последней каплей. Горожане возмутились, от возмущений перешли к призывам 'доколе, братие!', кто-то ударил в колокол… Слишком долго они стояли всем поперек глотки. Кроме соседей, родичей и друзей ограбленных, кроме самих ратманов, кроме других гильдий, к делу подключились еще и торговцы; словом, когда эти парни поняли, что им крышка, каяться было поздно. Поначалу они пытались отбиваться, но в конце концов разбежались.
- Их перебили всех, насколько я слышал?
- Да фактически, - кивнул тот без тени сожаления в голосе. - Те пытались прятаться… Но куда тут запрячешься, когда тебя ищет весь город? Из домов вытаскивали, из ткацких и соседских. От алтарей отрывали - никакое 'убежища!' не помогало. Зачинщиков налета на магистрат в тот же день и перевешали вместе с тем их приятелем, которого они вытащили с судебного заседания, а заодно и вообще всех из гильдии, кто под руку попался; семьи самых деятельных из Кельна поперли, оставили только тех, кто победней и посмирнее, под клятву полного подчинения магистрату. Здание гильдии вообще до основания срыли… - Ланц криво ухмыльнулся. - Евреи в тот день наверняка решили, что настал последний день мира - весь город кого-то бьет, но почему-то в этот раз не их.
- И? - поторопил Курт. - Что там вскрылось?
- Конкретно там - ничего, все началось позже; это, абориген, я тебе рассказал, дабы ты понял, на чем все завязалось… После этой разборки магистратские некоторое время купались в славе справедливых радетелей за нужды города, а от этого, сам понимаешь, два шага до того, чтоб зазнаться; и они эти шаги сделали. Зазнались и зарвались. Сначала подарки за расправу над ткачами - от всей души, потом поблажки на суде над каким-нибудь дядей или приятелем, который с ними 'плечом к плечу' на улицах в те дни… Ну, а после - по накатанной. Поблажки за подарки, подарки без поблажек, требования взяток, просто injustus judicium typicus[7]; словом, спустя довольно малое время на них начали поглядывать с теми же мыслями, что и на ткачей прежде. И вот один из магистратских, некто Хильгер, пораскинув мозгом, решил, что изгнания и казни лишь некоторых из влиятельных родов ему мало - он захотел избавиться от других ратманов, чьи решения и притязания мешали ему жить. Сначала он пустил слух, что ночью люди князь-епископа обрушатся на Кельн за все хорошее, и начал собирать всех на оборону. Вот тогда-то наш старик и задумался. Архиепископ - это, прости Господи, приалтарный боров, и на то, чтоб ввязаться в противостояние, его может подвигнуть разве что ну очень большая нажива или угроза его шкуре, а ни того, ни другого в том случае не было.
- Горожанам это растолковать не пытались?
Ланц, не ответив, лишь покривился, и Курт махнул рукою, согласно кивнув:
- Да, верно. Смысл…
- Margaritas ante porcos?[8].. Керн занялся делом. Для начала побеседовал с архиепископом; не обратился к нему, само собою, с вопросом, не желает ли тот напасть на Кельн, а - так, обиняками, намеками… Говоря проще, попытался выведать у того планы на вечер. Никаких примет, говорящих хоть о какой-то предбоевой активности среди его людей, просто не было. Мы с Густавом в это время шерстили город, говорили с приятелями этого Хильгера, с его неприятелями, сопоставили то, что и прежде знали, и предположили, что его целью является - избавиться от последнего семейства, чьи представители хоть что-то еще значили в магистрате. Все, что мы могли и успевали сделать - это их предупредить и укрыть в Друденхаусе. А горожане, всю ночь простоявшие в боевой готовности, усталые, проголодавшиеся, злые, что все зря, уже были готовы бить, кого угодно, на что этот смутьян и рассчитывал. Для того, чтобы кинуться истреблять его недругов, хватило даже не клича - намека. Вот только в тот день все окончилось быстро - на Друденхаус они попереть не посмели; правда, посмели попереть этих ратманов из магистрата. Хильгер на волне, так сказать, народного порыва тут же был избран в бюргермайстеры…
- А Друденхаус что же?
- А что Друденхаус? - пожал плечами Ланц. - Когда была реальная угроза войны - Керн вмешался, а прочее - это мирские дела, не наша jurisdictio. Выбрали - и выбрали… - он хитро подмигнул, тут же невинно заведя глаза к потолку. - Конечно, никто нам как простым горожанам не мешал беседовать с людьми в трактирах, узнавать новости и сопоставлять то, что узнали. А узнали мы вот что: этот умник замыслил для начала всех перессорить - князь-епископа с городом, город с местной знатью - а после, когда все уже будут с ужасом ожидать санкций, выступить героем-примирителем. Когда старик предоставил городу доказательства, Хильгера чуть не порвали…
- Чуть не?
- Ну, тяжких преступлений на нем ведь не было? Не было. Вписали в клятвенную книгу[9], надавали по шее и отпустили… а зря. Он так и не успокоился - начал все ту же песню и с самого начала, снова слухи, снова смуты, снова начал привлекать к себе горожан; что он умел, надо отдать должное, так это говорить. Бюргемайстер снова сменился - ратманы выставили какую-то куклу от себя, и горожанам, прямо скажем, легче не стало, но снова бегать с оружием по улицам никто не хотел - надоело. Кушать-то ведь тоже хочется, надо же и работать когда-нибудь… Тогда Хильгер пошел по иному пути, в чем и была его ошибка: начал привлекать в свидетели Господа Бога. Во всеуслышание объявил, что Он пошлет знак, говорящий о его правоте и избранности и покарает нечестивых управителей, а заодно всех, кто терпит их на своей шее. Мы было посмеялись и махнули рукой (мало ли сумасшедших на свете?), но на следующий день Кельн затрясло. Я не помню, когда здесь в последний раз было землетрясение; может, Керн, разве что… Особой карой это не смотрелось - урон, конечно, был; посуда, там, побитая в домах и лавках… мелочи. Главное - не это, главное - сам факт.
- И его повязали? - уточнил Курт с надеждой; тот вздохнул:
- Лет двадцать назад он бы и дня на свободе не проходил, а сейчас… За что его было брать? За призвание имени Божия?.. Пришлось действовать его же методами - поднимать агентуру, пускать слухи и будоражить народ. А тем временем случилась новая напасть - шарахнул град, да какой. Птиц на лету убивал. А уж что с посевами, крышами и прочим имуществом, можешь себе вообразить… Хильгер заявил, что сие знак и есть, что дальше будет хуже; а чума с голодом лет только пять как прошли, все еще помнят, каково это, и кому ж хочется, чтобы снова?..
- И опять вышли на улицы?
- Вышли, - кивнул тот. - Опять ворвались в ратушу, опять взяли ратманов за задницы - вынудили вытереть из книги упоминание о его сомнительных подвигах на должности бюргермайстера… Вот тогда мы дали отмашку агентуре, те в толпе начали подшептывать, что подобное обращение с городскими законами отдает произволом - если так можно с ними, то на очереди и вольности; Керн как должно поговорил с магистратом - мол, сколько можно уже терпеть смутьяна, пора бы и вспомнить, что они ум, честь и совесть Кельна… Те, наконец, почесались и начали шевелиться. Призвали гильдии 'на защиту попранных прав'. Посчастливилось, что и со стороны гильдий нашлись те, кому вся эта затянувшаяся история тоже уже надоела - один из мастеров-оружейников поднял своих, а за ними уже потянулись и прочие. Хильгера, наконец, повязали за бунт, его приспешники покаялись, совет разогнали вовсе. А тот оружейник прямо обратился к Керну и предложил содействие. Это было бы смешно, если б не было столь грустно: у магистрата власти побольше, чем у нас - согласно законам города, они в любое время суток могут войти в любой дом и устроить обыск, а мы…
- И что он предложил?
- Он передает арестованного Хильгера нам - поскольку нет объективных доказательств его причастия к бедствиям, должен найтись кто-то, кто возьмет на себя роль инициатора обвинения; напишет на него кляузу, проще сказать. После чего и мы будем иметь возможность обшарить его дом на предмет чего крамольного, а главное - допросить его самого. А Друденхаус со своей стороны поддержит этого парня, когда он предложит свою кандидатуру на должность бюргермайстера, а также идею сформировать новый совет исключительно из представителей гильдий, поскольку идея избрания праздных горожан себя не оправдала. Керн обязался толкнуть соответствующую речь о героическом противодействии этого оружейника ужасному малефику, желающему погубить родной город; кроме того, он был парень умный, и о том, что город кишит нашими агентами, если не знал доподлинно, то догадывался, а что пара агентов заменяет десяток речей - этого не поймет только младенец.
- И как? Керн согласился?