Наверх он не поднялся; слыша за спиною лязг запираемой решетки, прошагал вдоль рядов камер, остановился на повороте, привалясь к стене и ожидая, пока Райзе догонит его. Тот приблизился настороженный, хмурый, и остановился рядом, глядя в лицо.
- Ты сорвался, - произнес он укоризненно, и Курт улыбнулся, качнув головой.
- Нет, Густав. Я вполне отдавал себе отчет в том, что делал. Заметь, она почти сдалась.
- Да. Вынужден признать, хоть я и не понимаю, почему, не понимаю, что такого ты смог сказать ей.
- Не забывай, я все же неплохо ее знаю, - тихо ответил тот, отвернувшись. - И еще - дело в том, что говорил это именно я; ты ведь для того меня и позвал. Чтобы на нее давил я. Чтобы вызвать у нее чувство безысходности; так?
- И тем не менее, она сдалась "почти", - заметил Райзе. - У нас нет времени долго ждать, пока она надумает сознаться; если надумает. И, что бы там ты ей ни говорил, чем бы ни устрашал, ты ведь понимаешь, что никаких более тяжелых мер мы к ней применить не можем.
- Она ведь этого не знает, верно? - криво усмехнулся Курт, потирая глаза; сон навалился вдруг, неотвязно - то ли попросту подступил предел усталости, то ли этот разговор, взгляды, слова вымотали его.
Райзе вздохнул.
- Пусть так; выбора у нас нет. Подождем. Можешь вздремнуть час-другой; в тебе ни кровинки.
- Нет. Хочу поговорить с Ренатой; может, проведя ночь у нас в гостях, она станет разговорчивее?
Тот хмуро ковырнул носком сапога плиту пола, скосившись в сторону камеры, где была заперта горничная, и вздохнул.
- Сомневаюсь.
* * *
Райзе сомневался не зря - Рената продолжала безмолвствовать. Она просто сидела на полу, зажав ладони меж коленей, не убирая таких же золотистых, как у ее хозяйки, волос, падающих на лицо, не шелохнувшись, не поднимая взгляда к стоящим напротив следователям. Курт подумал бы, что она впала в оцепенение, что попросту не слышит и не видит никого вокруг, однако взгляд, пусть и рассеянный, оставался осмысленным, ясным и твердым…
"Ты ведь любишь свою хозяйку? - наконец, спросил он, уже готовясь уйти. - Ты можешь помочь ей. Если все то, что тебе известно, ты расскажешь мне, я найду, как спасти Маргарет от костра. Ты ведь не хочешь, чтобы ей грозило такое будущее, верно?"; лишь тогда чуть дрогнули веки, и взгляд со стены сместился к допросчикам; но ни слова по-прежнему не было сказано, а взгляд этот так и замер на уровне их сапог. "Спаси ее", - повторил Курт тихо, однако более он не добился ничего - Рената так и осталась сидеть в каменной недвижимости, безмолвии и равнодушии.
Время, когда они вышли из подвала, близилось уже к полудню; глаза слипались у обоих - Райзе в эту ночь тоже не случилось поспать, а составление письменного отчета добило обоих. Бруно, оставшийся в одной из пустующих рабочих комнат, обнаружился по их возвращении мирно сопящим, и, поколебавшись, они решили последовать его примеру - без хотя бы двух часов сна дальнейшая работа была попросту невозможна.
Проснувшись, Курт обнаружил, что Райзе нет - как пояснил объявившийся через полчаса Ланц, тот сменил его на обыске замка.
- Лучший отдых - смена работы, - пожал плечами Дитрих на предложение передохнуть. - С моей бессонницей, абориген, у меня сейчас просто золотое время. Как наша красавица?
Курт лишь отмахнулся.
Под надзором лично Керна он, пробудившись, спустился в камеру Маргарет снова и вновь наткнулся на непробиваемую стену - та опять замкнулась, требуя защиты, свидетелей, расследования, грозя покровительством герцога и князь-епископа, перемежая угрозы мольбами и призывами защитить ее доброе имя и не отягощать совесть неправедным обвинением…
- Она довольно убедительна, - заметил он со вздохом, и Ланц нахмурился.
- Абориген, неужто ты поддаешься на ее слезы? Помни, улики говорят о ее виновности, и ты сам их видел, ты сам…
- Я знаю, - оборвал он; Бруно кашлянул, вмешиваясь в разговор, нерешительно присовокупив:
- И нельзя сказать, что твои приятели это подбросили: pro minimum[159] книжку без листов отыскали в твоем присутствии. Может, майстер Керн прав? Тебе не стоит этим заниматься?
- Я все знаю и все помню, - отрезал он хмуро. - Я в своем уме и памяти. И при следующем вопросе на эту тему я начну просто бить; это - понятно?
- Пойду-ка я, - усмехнулся Ланц, направляясь к двери, - покуда меня бить не начали… Переговорю со стариком, узнаю, как обстановка. А ты бы сходил подзакусить - на эти дни Керн, благослови Господь его предусмотрительность, повара взял. Это ты, может, с голодухи бесишься.
На сослуживца Курт бросил уничтожающий взгляд, однако же пообедать все-таки зашел - рацион следователей в последние сутки и в самом деле был довольно скудным и нерегулярным. Бруно, сидя за столом напротив, косился, и при мысли о том, как внезапно искренне стал принимать участие в деле человек, еще недавно готовый выть при мысли о своей службе Конгрегации, становилось смешно и зло разом. Обед прошел в безмолвии; зная, что угрозы Курта не всегда остаются на словах, подопечный молчал и после, идя следом за ним по коридору к рабочей комнате начальника.
К Керну, однако, они не дошли - на повороте к лестнице второго этажа их нагнал стражник из внешней охраны, сообщивший, что майстер Гессе, и именно он, требуется внизу как можно быстрее. У входных дверей, в приемной зале, под присмотром второго стража переминался с ноги на ногу худенький, как цыпленок, мальчишка лет семи, испуганно озираясь и теребя рукав.
- Вот, видите ли, - пояснил стражник, протягивая Курту грязный обрывок пергамента, перечищенный не раз и не три, свернутый в смятую трубочку, - принес вот это и не говорит, от кого. Требует вас, и все.
- Я ничего не знаю, потому и не говорю! - в голос крикнул мальчишка. - Меня дяденька попросил принести!
- Тихо, не кричи здесь, - предостерег его Курт, развернув клочок с неровными, прерывистыми строчками; мальчишка осекся, сжавшись, и опустил глаза в пол.
Бруно заглянул через плечо, читая; он оттолкнул подопечного в сторону, понимая вместе с тем, что тот успел схватить эти несколько строчек.
Имею сведения касатильно дела. Говорить буду с инквизитором Гессе лично и болше ни с кем. Нынче в час по полночи. Старый дом корзиньщика. Он должин быть один или разгавора не будет.
Курт нахмурился, переводя взгляд с текста, изобилующего ошибками и кляксами и явно написанного на коленке, на мальчика. Уже и без его объяснений было ясно, как день, что его просто остановили на улице, пообещав либо денег, либо сладость за услугу доставить записку в Друденхаус…
- Иди сюда, - кивнул Курт, разворачиваясь, и отошел к самой дальней стене, слыша, как за спиной шлепают поспешные частые шаги мальчика. - Рассказывай, кто дал тебе это и что сказал, - потребовал он, развернувшись к нему, и тот встал на месте, замерши и словно онемев; Бруно вздохнул.
- Господи, что ты делаешь, а?.. Пусти, - потребовал он, отодвинув Курта в сторону, и присел перед мальчиком на корточки. - Привет. Тебя как зовут?
- Вольф, - буркнул тот, и Бруно улыбнулся.
- Хорошее у тебя имя. Боевое. Я Бруно. А это - майстер Курт Гессе, которого ты спрашивал. Вот только нам интересно знать, зачем; ты ведь расскажешь? Что-то нам ничего не понятно.
- Мне тоже ничего не понятно, - отозвался мальчишка пронзительно и, увидев, как Курт поморщился, понизил голос. - Мне эту записку дяденька дал на улице; купил мне маковую булку с медом и дал вот это, чтобы я принес в Друденхаус. Он сказал спросить вот его, а больше никому не отдавать. Но у меня стражник отобрал…
- Естественно.
- Помолчи, а? - шепотом потребовал Бруно. - Ну, у него служба такая, - пожал плечами он, вновь обратившись к мальчику. - А больше тот дяденька ничего не говорил?
- Ничего. Только пообещал мне уши отрезать, если я записку не принесу…
Он невесело усмехнулся, и подопечный исподволь погрозил ему кулаком.
- Какой он был? - пихнув его ногой в ответ, спросил Курт. - Хоть что-нибудь ты вспомнить можешь?
- Да заткнешься ж ты? - не сдержался Бруно. - Вольф, ты можешь нам его описать? Какой он был? Молодой, старый, высокий, маленький?
- Я не запомнил… - растерянно оглядываясь на Курта, пробормотал тот. - Он подошел, спросил - "Хочешь булочку?"… Я сказал, что, конечно, хочу, а он сказал, что надо отнести записку. Я его не рассматривал, так все быстро было… Он булку дал, а потом - про уши; я забоялся и смотреть на него совсем перестал…
- Ясно, - вздохнул Курт разочарованно, снова глядя в строчки на неровной поверхности пергамента. - Ничего мы не добьемся - на то и расчет… Где ты живешь, кто родители?
- От мясницкой лавки Круста второй дом, мой папа мяснику помогает туши подвешивать…
- Ясно, - повторил он, кивнув на дверь. - Свободен.
- Спасибо за помощь, Вольф, - снова выставив за спину сжатый кулак, улыбнулся мальчику Бруно. - Ты можешь идти домой… Ты никому ведь не говорил про то, куда и зачем идешь?
- Конечно, нет! - почти со страхом воскликнул тот, и подопечный кивнул.
- Молодец. И не говори. Никому-никому, понимаешь? Ни друзьям, ни папе, ни маме - никому. Это тайна.
- Уж понимаю, - даже осмелев на миг, важно кивнул тот и, развернувшись, бегом метнулся к двери.
Бруно поднялся, бросив на своего опекателя казнящий взор, и тяжело вздохнул.
- Либо это дело тебя доконало, - предположил он недовольно, - либо в вашей академии не объясняют толком, как брать показания у таких вот свидетелей… Ты настолько парня запугал, что он едва не лишился дара речи вовсе.
- Я не люблю детей, - откликнулся он хмуро. - Не умею с ними говорить и не люблю. В академии нам разъясняли различные подходы, и к детям тоже, но мне это всегда было… А знаешь, - осекся он на полуслове, - это, вообще, не твое дело. Помог - спасибо. Свободен.
Не обращая внимания на насупившегося подопечного, Курт вновь развернул записку, снова прочел. Судя по неопрятности и ошибкам, доставленное послание не сочинено кем-либо из студентов, хотя высказанная мальчику угроза вполне могла прозвучать и из уст представителя университетских слушателей. Что окончательно развеивало все сомнения относительно части общества, из коей происходила эта opera anonyma[160], так это назначенное место встречи…
- Что это за дом корзинщика? - точно подслушав его мысли, спросил Бруно; он поправил:
- Старый дом корзинщика… Помнишь, я рассказывал, насколько чума проредила Кельн? Этот дом как раз в том квартале, который вымер практически полностью, там обосновались местные шайки. Сейчас их сильно поубавилось - магистрат, все ж таки, хоть как-то, а работает. По крайней мере, сегодня нет того разгула, что начался при мне, но - всех же не выловишь, разве что облавой; вести себя стали потише, нападают не каждый день, но… Те кварталы - до сих пор во власти уличных шаек.
- Стало быть, - уточнил Бруно, - тебе предлагается среди ночи одному пойти на территорию, подконтрольную преступникам?..
- Твоя сообразительность и догадливость порою просто зашкаливают, - преувеличенно дружелюбно улыбнулся Курт; тот поморщился.
- Прекрати; но ты ведь понимаешь, что Керн тебе не позволит?
- Конечно, - кивнул он. - Поэтому, пока я не вернусь, знать об этой записке он не будет; это - понятно?
Бруно нахмурился, глядя на него придирчиво, и уточнил:
- То есть, ты намерен скрыть от вышестоящего сведения, касающиеся дела? Я тебя верно понял?
- Сведения Керн получит - с подробностями. Когда вернусь.
- Если вернешься, - поправил тот; Курт кивнул.
- Вот потому я и не желаю ему сейчас ничего рассказывать - он ответит мне так же. И затеет сочинять мне прикрытие, оцепление, слежку… Тогда он, кем бы он ни был, исчезнет, а мы потеряем сведения неизвестной ценности.
- Ты уверен, что это единственная причина? - осторожно предположил Бруно, перехватив его взгляд. - Ты уверен, что просто не начал вести свою игру за спиною начальствующего и сослуживцев?
Курт мгновение молча смотрел мимо, на шершавый серый камень стены, а потом переместил тяжелый взгляд на подопечного.
- Что-то я не вполне понял, - произнес он медленно. - Ты что же - обвиняешь меня в том, что я недобросовестно веду дело?
- А если и так? - взгляда тот все-таки не выдержал, отвернулся, но голос креп все более. - Я ведь слышал, как вы обсуждали то, что она тебе травила - там, в камере. Она попросту норовит вызвать тебя на жалость, потому что иного выхода, иного способа выкрутиться у нее нет, неужто ты этого не понимаешь? И - да, я начинаю опасаться, что ты задумал повернуть дело так, чтоб оправдать ее.
- Осмелел… - усмехнулся Курт холодно, смерив его взглядом. - А кроме того - внезапно стал верным сыном Конгрегации… С чего вдруг, Бруно? То тебя не убедишь в виновности преступника, то ты неожиданно начал печься о моей преданности и благе дела…
- Потому что вижу это самое дело, - отрезал тот решительно. - Потому что, как я и говорил, желаю помочь найти убийцу хорошего парня, который никому ничего плохого не сделал; я его знал не слишком хорошо, но точно знаю, что он такого не заслужил. А когда я вижу, что убийца может избежать наказания лишь потому, что у тебя в душе зародились сомнения, что у тебя вдруг начали думать не мозги, а кое-что ниже…
- Стало быть, так, Бруно, - оборвал он тихо. - Моя душа - не твоя забота. Что касается моих мозгов - было б неплохо, если бы твои хоть изредка думали вполовину так же хорошо. Керну о записке ни слова, иначе я переломаю тебе руки. Это не метафора.
Подопечный отвернулся, переводя дыхание осторожно, тихо, дабы успокоить явно видимое бешенство, и, наконец, выговорил:
- Хорошо, допустим, я буду молчать; но ваш стражник? Ему ты тоже пригрозишь переломать конечности? Хотелось бы взглянуть на это.
- Он только заступил и сменится лишь к ночи, тогда меня здесь уже не будет, а Керну сейчас не до того, чтобы прохаживаться по постам и справляться, как дела. Итак, мы договорились? Молчать. Керну ни слова; Ланцу и Райзе тоже. Ты вообще ничего не видел и не слышал. Ты вспомнишь об этом происшествии лишь в том случае, если меня не будет в Друденхаусе к утру. Это - понятно?
- Слушаюсь, - издевательски поклонился тот. - Мне уже хочется, чтобы утро поскорее настало, и мне было что вспоминать.
Глава 17
Этой ночью Кельн словно бы вымер - безденежные студенты, желающие одним махом поправить свои дела, не шатались по переулкам, предлагая припозднившимся прохожим внести пожертвования в пользу голодающих, да и самих прохожих не было, зато улицы буквально кишели магистратской стражей. Курт шел, не скрываясь - лишь время от времени приходилось извлекать из-под воротника Знак, когда путь ему заступала очередная пара блюстителей порядка; блюстители попадались столь часто, что он, в конце концов, просто оставил медальон висеть поверх куртки, дабы не тратить время и нервы - и свои, и городской стражи.
Неблагополучные кварталы обозначились уже совершенным безлюдьем; здесь уже не было и караулов, и, казалось, даже вездесущие уличные коты, единственные нарушители спокойствия, коим не указ были даже магистратские солдаты, избегали появляться здесь. И все же, ночные шорохи обступали со всех сторон, словно в пустых окнах брошенных домов, в осыпавшихся дверных проемах по временам появлялись то ли таинственные обитатели этих запретных для добропорядочного горожанина мест, то ли бывшие хозяева жилищ, в ночную пору возвращавшиеся из дальней, темной стороны жизни и смерти…
Курт встряхнул головой, силясь сбросить с себя ледяное оцепенение, ощущая, тем не менее, мерзкие мурашки на спине; бояться здесь следует не призраков, напомнил он себе настойчиво, а людей - вполне живых и временами не желающих видеть таковыми прочих представителей людского племени.
Когда бывший дом корзинщика, чьего имени он теперь уже припомнить не мог, оказался в пяти шагах, из мрака впереди донеслось негромкое "стойте там". Курт подчинился немедленно, всматриваясь в темноту и видя лишь не силуэт даже, а просто более плотный сгусток тьмы с чем-то, похожим на плечи и голову.
- Курт Гессе, инквизитор, - оповестил он ровно; темнота приблизилась.
- Вы в одиночестве?
- Как и было условлено, - кивнул он, решившись тоже сделать шаг навстречу - всего один, как и человек напротив. - Хотя, полагаю, об этом тебе известно не хуже меня; я слышал твоих приятелей позади себя.
Впереди прозвучал смешок, и сгусток мрака шагнул еще раз.
- Да, известно… Вы вооружены?
- Разумеется, - Курт тоже сделал очередной шаг вперед. - Два кинжала и арбалет; если в твои планы не входит моя гибель, я к ним даже не притронусь. Не мог же я идти по ночным улицам вовсе без оружия.
- Пообещайте, что не станете вытворять глупостей, и можете подойти, - позволил голос впереди; он кивнул снова.
- В мои планы это уж точно не входит: я пришел говорить, и более ничего.
- Идите. Только спокойно.
Курт миновал оставшиеся пять шагов неспешно, удерживая руки чуть в стороне от ремня - не поднимая, однако держа ладони таким образом, дабы было видно, насколько далеко они от рукоятей. Встретивший его человек сделал шаг назад, вглядываясь в его лицо; Курт рассматривал своего потенциального информатора тоже - луна была тусклой, однако даже в ее слабом свете было различимо, что ночной собеседник молод, годами тремя лишь старше него, жилист и собран, как кошка, лицом, однако, более напоминая воробья, прицелившегося на брошенную на дорогу горсть зерна.
- Прежде, чем мы начнем говорить, майстер инквизитор, я задам вам один вопрос, - решительно сказал тот, - и хочу, чтобы вы ответили честно.
- Обычно я это говорю, - усмехнулся Курт осторожно; собеседник хмыкнул в ответ.
- Чего только в жизни ни случается, майстер инквизитор… Итак, мой вопрос. Курт Гессе, племянник пекаря Фиклера - вы имеете к нему отношение?
Курт молчал мгновение, за которое успел продумать все, что только мог себе вообразить - от возможного покушения (с попыткой подставить местных бандитов) до мести кого-то из прежних знакомых; наконец, он кивнул, осторожно приблизив ладонь к рукояти арбалета.
- Имею, самое непосредственное. Это я Курт Гессе, племянник Фиклера. Это что-то меняет?
- Не хватайся за ножик, Бекер[161], - засмеялся человек напротив, сделав еще два шага и остановившись уже рядом. - Ты всегда был нервным…