Поначалу он не сразу понял, что же вообще происходит; столкнувшись в коридорах Друденхауса с герцогом, идущим под присмотром двух стражей в допросную, он остановился и долго смотрел вслед - Курт видел это от двери на лестницу. А когда мимо подопечного прошел он сам, глаза бывшего студента остановились на Ланце и Райзе, идущих позади него; в лице промелькнула гремучая смесь ожесточения и сочувствия, а потом, когда от повязок на его руке взгляд спустился ниже, к ремню с оружием, тот замер, уставясь растерянно и непонимающе, и - это Курт ощутил затылком - долго еще стоял, так же глядя вслед уходящим. Сейчас он безвылазно сидел в "Веселой Кошке", исполняя полученный от Керна довольно туманный приказ "не путаться под ногами" и "смотреть в оба"; ни одного вопроса о происходящем он до сих пор так и не задал, с Куртом все еще не перемолвился ни словом, и какие мысли бродят теперь в его голове, было неведомо.
* * *
"… Этот человек появился в моем замке сам. Я не знаю, как он свел знакомство с Маргарет, я этого не видел и ничего не могу сказать по этому поводу. Она однажды рассказала мне о нем, заметив, что он и велел это сделать, дабы я подготовился к его визиту - он желал обсудить со мною "какое-то дело".
Нет, согласия от меня не требовалось, мне лишь был сообщен сам факт.
Не помню, когда. Несколько лет назад. Он появился прямо во время утренней трапезы - просто вошел в залу и остановился напротив стола. Как его пропустила стража, я не знаю.
Разумеется, я могу это предположить: никто из присутствующих, кроме меня и Маргарет, его не увидел; надо думать, именно так он и вошел. Замечу, что он ушел и от ваших бравых парней в катакомбах - легко и на глазах у всех […]
Когда я с ним заговорил, прислуга посмотрела на меня, точно на помешанного, и именно по их взглядам на него, как на пустое место, я понял, что они его не видят. Он подал мне знак, чтобы я шел за ним, но я пребывал в растерянности и не сразу принял решение, следует ли подчиняться какому-то старику, которого я вижу впервые в жизни.
Нет, я не видел его лица. Я сказал "старик", потому что видел его руки - они в морщинах. И еще голос…
Он что-то сказал или прошептал… или… Я не знаю, как это объяснить. Он что-то сделал. И разносчик упал замертво - прямо там, где стоял. После этого я, само собою, оставил все сомнения; чего бы он ни желал, а такой человек, согласитесь, способен заставить себя выслушать. Потом, когда мы уединились в моих покоях, он… Не знаю, что это было, иллюзия или… Он что-то сделал с моим рассудком.
Я же сказал - не знаю, что именно. Он как будто погрузил меня в меня же, в какие-то глубины меня самого. И показался мне сам. Это было… неприятно.
В самом прямом смысле, а в каком еще, по-вашему? Там… что бы это ни было… там была моя человеческая судьба, простая, как палка, я увидел свое будущее - банальная скучная жизнь и банальный тривиальный конец, в старческой немощи и безвестности. Там был я, слабый, ничтожный, и был он - сильный и всемогущий. Как будто меня поставили перед Богом. И Бог спросил меня - ты хочешь существовать так? И умереть хочешь таким?..
Да идите вы к черту, меня ждет костер заживо, куда еще хуже? Вы хотели, чтобы я говорил? Говорю, как могу. Если вам это не по душе, я могу снова замолчать […]
Нет, о свержении Императора тогда речи не шло.
Да понятия не имею, чего я хотел. Не хотел оставаться курфюрстом на вторых ролях, вот чего я точно не хотел.
Да, власть. Это вызывает у вас удивление? Отчего-то никто не удивляется, когда за германский трон цепляется выскочка-богемец, но все искренне изумляются, когда подобные мысли возникают у немецкого герцога…"
"… отыскано и может быть присовокуплено к уликам:
В покоях архиепископа
1. Наперсный архиепископский крест, камень в изножье вынимается, и под ним самостоятельно и весьма щербато пробито отверстие. Предположение: сквозь это отверстие Распятие может быть подвешено в перевернутом виде.
2. Составленный scaenarium проведения нечестивой мессы в нескольких вариантах (с животными и человеческими жертвами, а также без оных).
В отделении катакомбы, соседствующем с местом задержания
1. Козлиная голова.
2. Жертвенный нож.
3. Причастная чаша со следами крови.
4. Требник, принадлежащий архиепископу (опознан служкой).
5. Самостоятельно выплавленные свечи грязно-серого цвета (явная неудачная попытка изготовить черные)…"
"… Двоюродный брат? Это, по-вашему, причина для того, чтобы проникнуться к нему состраданием? Да не будь он нужен, я удавил бы старого идиота уже давно.
Осточертел; как вам такое обоснование? Ему всего мало - мало власти, мало денег. Он ничего не желал делать сам, ни за что не желал отвечать, но хотел пользоваться всеми благами.
Да, это единственная причина.
[…]
Это был мой замысел. Одним махом освободиться от нахального и бесполезного груза, подвести репутацию Друденхауса под удар и избавиться, наконец, от вашего мальчишки. Тело архиепископа, найденное утром в соборе подле алтаря… Отличный повод для слухов. Друденхаус устранил неугодного ему высокопоставленного священнослужителя, и даже можно сказать, кто именно был исполнителем - разумеется, инквизитор с криминальным прошлым…
Все зависело бы от его поведения. Если б ваш парень встал на дыбы - что ж, его воля. Проявил бы благоразумие - и я помог бы ему отвертеться.
Разумеется, не просто так; я что же - похож на благотворителя?.. Какой разумный человек откажется иметь в своем распоряжении обязанного ему служителя Конгрегации, который, ко всему прочему, повязан такой тайной, как ритуальное убийство?
Откуда мне знать, зачем. Пригодился бы…"
* * *
К утру восемнадцатого июня, спустя двое суток после ареста, в башнях Друденхауса начала витать уже не напряженность, а почти подавленность: Маргарет продолжала хранить молчание, герцог выдавал информацию мелкими порциями, надеясь, видимо, унести с собою в могилу хотя бы небольшую часть своих тайн, и отчаявшийся Керн даже предпринял попытку вытянуть хоть что-то из бессвязных бормотаний князь-епископа. Промучившись с ним с полчаса, майстер обер-инквизитор махнул рукой на все свои усилия.
Курт с утра сидел над составлением судебного протокола, списывая начисто достаточно вольные наброски старших сослуживцев, размышляя над тем, что все происходящее - наглейшее, неприкрытое попирание всех норм и правил. Если curator res internis[197] вздумает копнуть чуть глубже, когда явится в Друденхаус, он схватится за голову, ибо по всем положениям запертые в камерах люди будут казнены без суда и, собственно, следствия как такового…
Ланц и Керн, хмурые, как и все последние дни, вошли молча и тихо, словно он был замершим в кустарнике зверьком, которого можно спугнуть резким движением. К столу они не сели - остановились напротив, переглядываясь и явно не зная с чего начать; Курт со вздохом выпрямился, отложив перо, и тяжело поднялся.
- Да бросьте вы, - произнес он устало. - Уж столько всего случилось, и я столького уже навидался и наслушался… Говорите, в чем дело. Кто-то из них испустил дух на допросе?
- Если б так, я бы сейчас не вздыхал, - возразил Керн, не глядя на него, - а рвал бы на себе волосы и пил сердечные настои. Нет, Гессе, все живы, хотя и не здоровы; герцог таки заговорил - имена его сообщников известны. Всех, кроме предателя в попечительской службе - его знал только этот таинственный чародей… И Маргарет фон Шёнборн почти раскололась.
- Почти? - уточнил Курт, пытаясь по их лицам понять, к чему клонит начальство. - Как сие разуметь?
- Сперва я хочу сказать, Гессе, что это не приказ; понятно? То, что я скажу, не обязательное к исполнению указание, и…
- Короче, Вальтер, - оборвал он, и тот на миг приумолк, снова переглянувшись с Ланцем.
- Словом, вот что, - продолжил Керн все так же нерешительно. - Она готова говорить, но требует твоего присутствия на допросе.
- Ясно, - неопределенно отозвался Курт, пытаясь оттереть с пальца чернильное пятно.
- Я понимаю, чего она хочет. Ей плевать на то, кто ее будет допрашивать, просто понимает, что поговорить с тобой наедине ей не позволят, посему… Она просто хочет выговориться. Хочет устроить свою следующую истерику в твоем присутствии. Гессе, ты не обязан этого делать, повторяю, это не приказ. Я даже просить тебя об этом не имею права.
- Почему? - проговорил он равнодушно, пожав плечами. - Имеете. Полное.
- De jure - да, - согласился тот. - Как подчиненному - да. Но не хочу и не буду. Ни приказывать, ни даже просить.
Курт улыбнулся, оторвав глаза от упрямого чернильного пятна, и смерил хмурое начальство взглядом.
- Уже просите, Вальтер, - окончательно отметя обломки субординации в сторону, возразил он. - Я с ней поговорю, это несложно.
- Уверен?
- Я общался с ней тридцать один день. Полагаете, эти несколько минут будут чем-то отличаться?
- О, Господи, - вздохнул тот тяжело, усаживаясь у стола, и воззрился на подчиненного покрасневшими от бессонницы глазами. - Гессе, ты на самом деле столь спокоен, как желаешь показать? При всем уважении к тому, как ты держался этот месяц, я не могу поверить в то, что тебя совершенно не тревожит происходящее. Я хочу знать, я хочу, чтобы ты ответил мне - сей же миг и откровенно: что на самом деле сейчас происходит у тебя на душе и в разуме.
- Это, - не сразу отозвался Курт, - спрашивает обер-инквизитор или аббат?
- Есть разница? - уточнил Керн настороженно, и он кивнул.
- Немалая. Обер-инквизитору я не отвечу. Впрочем, аббату тоже. Разве что privatim[198], в часовне, на исповеди. Готовы выслушать?
- А тебе это нужно?
- Нет.
- Боже милостивый, - обреченно простонал тот, опустив лоб в ладони. - За что ты на мою голову…
- Будет вам, - мягко, словно престарелому отцу, сказал Курт, садясь напротив. - Сейчас важно не это. Я поговорю с ней. В конце концов, ad imperatum[199] она имеет право "на очную ставку с инициатором обвинения" (помните?), "со свидетелем обвинения", и…
- Да брось, - покривился доселе молчавший Ланц. - Хрен с ними, с ее правами; а протокол судебного заседания ты сам пишешь. Найдешь, куда вставить замечание о том, что от очных ставок обвиняемая отказалась. Если тебе это претит, абориген, если на самом деле ты не уверен, что это не слишком после всего, что уже было - просто забудь о том, что сейчас было сказано. В конце концов, кое-что уже дали обыски; а что до нее - куда она денется, есть способы разговорить человека без особенных внешних повреждений. Дожмем.
- Я не сомневаюсь в том, что нужные сведения из нее можно выбить и без того, однако - когда это случится? Сегодня к вечеру? Завтра? Каждый час на счету. Какие слухи расползутся по городу за это время? Кроме наших агентов, в Кельне действует еще и немалая армия досужих сплетников, которым нечем себя занять, кроме как будоражить народ. Это primo. Secundo: кураторская служба не могла не прознать обо всем сейчас, спустя три дня; спорить готов - сюда уже направляется их представитель, и когда он явится?.. Tertio: (это помимо опасности со стороны герцогских вассалов, которые, убежден, уже на подходе к Кельну) подсчитайте скорость почтового голубя и переложите на расстояние до Италии и Франции. Убежден - хоть один папский посланник или курьер с указанием прекратить дело уже в пути. И, наконец, последнее: я не вижу проблемы в разговоре с Маргарет фон Шёнборн. Если это поможет делу - я с ней встречусь, Вальтер. И меня это совершенно не тревожит.
- Вот это и пугает… - чуть слышно проговорил Керн. - Ну, hac abierit[200]. В любом случае, дольше тянуть уже нельзя, завтра я намерен объявить приговор и дату казни - как бы все ни повернулось.
- Хорошо, - кивнул он просто; старшие бросили в его сторону короткие взгляды и промолчали.
Курт осознавал, что молчат все о главном: не было никакой убежденности в том, что на вопросы, задаваемые следователями, у обвиняемой есть ответы. Доказательств тому, что имя безликого ей известно, не было, и единственное, что могло бы послужить (всего лишь!) предположением, был короткий разговор, произошедший за неделю до ритуальной ночи. На вопрос об имени своего таинственного наставника Маргарет не ответила "не знаю", а лишь отмахнулась, сказав, что это не имеет значения. Тогда Курт настаивать не стал, не без оснований полагая, что сможет добиться своего в скором будущем.
Добиться, однако, оказалось сложнее, нежели он рассчитывал, и сейчас, идя по узкой лестнице вниз, Курт думал о том, что сегодня нет сомнений, нет колебаний, которые терзали душу, когда вот так же всего два месяца назад он спускался по этой же лестнице, чтобы говорить с Отто Рицлером в том же подвале. И когда из раскрывшейся двери допросной пахнуло все тем же, таким же знакомо-тошнотным запахом раскаленного воздуха, пота и крови - даже тогда ничто не шелохнулось ни в нервах, ни в сердце, ни в разуме. Ничто не дрогнуло, когда встретил взгляд фиалковых глаз, устремленных на него с ожиданием, с болью, с негодованием, с мольбой и ненавистью - со всей невообразимой смесью чувств, какие могли только зародиться в женщине, стоящей в пяти шагах напротив.
- Перерыв.
Голос Райзе, сидящего за тяжелым столом рядом с по-прежнему бледным Сфорца, прозвучал буднично, словно это был голос каменщика, объявившего своим товарищам о том, что пора бы заморить червячка и передохнуть; Маргарет вздрогнула, губы ее шевельнулись, но не вымолвили ни звука, лишь фиалковые глаза все так же неотрывно смотрели на вошедшего, пытаясь отыскать в его лице то, чего там не было…
- Вы хотели его видеть, - продолжил все такой же обыденный, немного усталый голос Райзе, и глаза цвета луговых озер на миг метнулись к нему, деловито перекладывающему на столе разрозненные кипы бумаг. - Вот он.
- Я вижу, - тихо донеслось, наконец, из опухших губ, и Курт шагнул еще ближе, остановившись в двух шагах - почти вплотную.
С Маргарет эти дни не только разговаривали - это было видно сразу. Курт не назвал бы свой взгляд наметанным, однако кое-что - следы, отметины, кровоподтеки - было знакомым, было, он бы сказал, академичным. То, чего не разглядишь из толпы, что не бросается в глаза. Иглы. Они использовались не раз, и даже можно было с уверенностью утверждать, что это дело рук Ланца. Magicusbaculum[201] Дитриха. Его почерк. Бич; не плеть, не розга - эти следы не узнать нельзя. Это Райзе.
- Хорошо держишься, - заметил Курт, бросив через ее плечо взгляд на исполнителя. - Не ожидал.
- Это должно было мне польстить? - чуть слышно произнесла Маргарет; он пожал плечами.
- Учитывая твоих следователей - разумеется… Итак, ты хотела меня видеть. Зачем?
- Зачем?.. - проронила та растерянно, с усталой злостью. - После всего, что ты сделал - ты спрашиваешь "зачем"?!
Курт не ответил, стоя все так же в двух шагах, глядя с выжиданием; она отерла лицо о плечо, стиснув в кулаки ладони поднятых над головой рук, и сжала зубы, пытаясь не дать себе заплакать.
- Я… - голос ее сорвался; Маргарет судорожно сглотнула, переведя дыхание, и договорила: - Я хочу знать, когда все, что между нами было, стало игрой.
- Всегда, - отозвался он просто и, перехватив ее взгляд, уточнил: - С того дня, когда я понял, что Филиппа убила ты. Ты это хотела узнать?
- Всегда?.. - повторила она потерянно. - Значит, все это… пьяная выходка в моем доме… наш день на Райне… все, что ты мне говорил… Все ложь?
- Не все. Я обещал, что герцог фон Аусхазен заплатит за совершенное, и ты это увидишь. Так и будет. По приговору ему предстоит умирать первым, после - князь-епископу и тебе, посему рассмотреть ты сможешь все в подробностях. И, как я и обещал, он умрет в муках: за покушение на инквизитора его участь - коптиться над углями, а это часа два-три.
Она засмеялась хриплым дергающимся смехом, опустив голову, и глаза подняла не сразу.
- Это что же, - спросила Маргарет надрывно, - такой особый инквизиторский юмор? Это должно быть, по твоему мнению, забавно?
- По-моему, да, - откликнулся он. - Но я не удивляюсь, что ты не оценила. Это все, что ты хотела услышать?
- Ты говорил, что…
Маргарет запнулась, боясь вымолвить хоть слово, боясь с первым же звуком выпустить на волю слезы; он вздохнул.
- Что люблю тебя? Говорил.
- И ты так просто… вот так просто… сменил любовь на ненависть?
- Ты хотела, чтобы я сказал тебе то, что ты и сама знаешь? Ты хочешь услышать это именно от меня? Хорошо. Слушай. Будем логичны, - предложил Курт по-прежнему спокойно. - Что есть такое - "любовь"? Это удовлетворение от того, что находишь человека, соответствующего твоим представлениям об идеальном друге и - любовнике. Любовнице, в моем случае. Идеальной любовницей ты была. Мне будет сложно найти нечто похожее в будущем… Но у меня впереди еще много времени. Что такое идеальный друг? Это тот, кто разделяет твои представления о мире, о человеке, обо всем; мелкие несхождения во взглядах допустимы, но ограничены. И отсюда, милая, возникает вопрос: а по какой причине я должен продолжать любить человека, который в корне отличен от меня? До того дня, когда я узнал, что ты вот так просто, словно муху смахивая со стола, убиваешь человека - это было… Однако, люби я тебя хоть и до полусмерти, до исступления, сколь угодно глубоко и искренне, это ничего бы не изменило - ну, разве, сейчас, стоя перед тобой, я, быть может, давился бы слезами, как ты. Ситуация проста, Маргарет: я инквизитор, а ты - уж прости за vilitas verborum[202] - ведьма. Убивающая людей. Мой долг - остановить тебя любыми способами. Что тебя все еще удивляет?
- Долг? - переспросила она с болью. - Любыми способами? Стало быть, исполнение долга оправдывает подлость?
- Да, - кивнул Курт. - По отношению к противнику - вполне. Sycophantae sycophantari[203], Маргарет; я воспользовался твоим же оружием, всего лишь. Хочешь узнать, не терзаюсь ли я из-за этого? Вынужден тебя разочаровать. Нет. Что ты желаешь знать еще?
- Что с тобой случилось? - почти шепотом выговорила та. - Когда ты таким стал?
- Я таким был. Всегда. То, что ты этого не увидела, не поняла, не начала опасаться вовремя - это твоя ошибка. К чему ты потребовала этого разговора? Зачем? С целью пробудить во мне сожаление? Раскаяние? Чего ты хотела добиться?