- Может, чтобы ты сказал, что тебе жаль…
- Тебя? - уточнил он. - Мне жаль тебя и жаль, что все так сложилось. Все-таки, я тебя любил когда-то, и мне жаль потерять то, что мне нравилось; это primo. А secundo - я уже говорил, что сострадаю каждому, кто оказывается в твоем положении. К этому меня тоже обязывает мой долг инквизитора. А еще мне жаль четверых молодых парней, которые помешали тебе своим существованием, и их, Маргарет, мне жаль гораздо более - они виновны разве лишь в глупости, однако за такое обыкновенно не убивают. Ты все еще не поняла? Ты здесь не за то, что вздумала поклоняться кому-то, кому не поклоняюсь я. Мне все равно, кто и как проводит свое время, пока его вера не вступает в противоречие с Законом. И это не блажь Конгрегации, при любом государственном устройстве и любом правителе, в любой стране есть несколько непреложных правил, которые не должны меняться по первой прихоти. Одно из этих правил гласит: не отнимай жизнь.
- Вот как? А что намерены сделать ты и твои… собратья?! - почти выкрикнула она. - Будь последователен в собственных убеждениях!
- К сожалению, мне придется это сделать. Это приходится делать по всему миру многим судьям, чтобы сохранить справедливость. Это - если говорить о высоких материях. А если сказать проще, то - чтобы другим было неповадно. Для назидания в том числе. Я ответил на твой вопрос?
Маргарет всхлипнула, все-таки не сумев удержать слезы, опустила голову, ткнувшись лбом в плечо; Курт стоял неподвижно и молча, пока, вновь с усилием подняв взгляд, она не спросила тихо:
- Значит ли это, что мне не избежать… - голос снова осекся и снова упал до едва различимого шепота, - что я в любом случае…
- Попадешь на костер живой? - договорил он; та зажмурилась, закусив губы, и медленно кивнула. - К сожалению для тебя - да. Это первый суд над особами подобного общественного положения, и он должен быть показательным - ad terrorem ceterorum[204]. Всем троим предстоит высшая мера.
- Ты откровенен…
- Если ты хотела не откровенности - для чего требовала встречи со мной?
- Уже не требую, - все так же шепотом отозвалась она. - Я услышала достаточно.
- А я - нет. Ты обещала назвать имя, - напомнил Курт. - Таков ведь был уговор?
Маргарет не ответила, отведя взгляд в сторону, и он повторил - тихо, но настойчиво и жестко:
- Имя.
- А если нет?
Это едва прозвучало, произнесенное одними губами, тихо, как ветер; Курт шагнул ближе.
- А если нет, - тоже понизив голос, ответил он, - я сменю на твоем допросе одного из следователей. И когда за тебя возьмусь я, поверь, ты возблагодаришь свою темную богиню, когда, наконец, будет оглашен и исполнен приговор - даже такой.
- Господи!.. - простонала она надрывно, и Курт кивнул:
- Самое время… Имя, Маргарет.
- Последний вопрос, - вдруг неожиданно твердо и решительно возразила та, вскинув голову, и он нахмурился, ожидая неладного. - Не поцелуешь меня на прощание?
- Гессе, нет! - голос Райзе прозвучал в каменной тишине резко, почти криком; скрипнул по полу табурет - тот поднялся, сделав шаг к ним. - Не прикасайся к ней.
- Боишься меня? - потрескавшиеся губы улыбнулись, и в фиалковых глазах на миг промелькнуло злое торжество. - А как же твой долг? Разве не твоя святая обязанность рискнуть ради того, чтобы его исполнить? Давайте, майстер инквизитор. Не испугаетесь же вы слабой женщины. Или призрак Филиппа стоит перед вашим взором?
- Гессе, не смей, - осторожно приблизившись на шаг, повторил Райзе; он не обернулся, не ответил, и Маргарет засмеялась, выпрямившись.
- Неужели не…
Договорить он дал.
Губы ее были горячими, сухими, воспаленными, и на языке остался привкус крови…
- Имя, - повторил Курт, чуть отстранившись и видя, что в глазах ее застыло изумление, боль, смятение…
- Мельхиор.
Голос Маргарет прозвучал слышно всем, но вместе с тем словно несуществующе, бесцветно, мертво.
- Так он называл себя. Уверена, что имя ненастоящее, но больше мне сказать нечего…
Подле нее Курт не задержался больше ни на миг - коротко кивнув, развернулся и зашагал к двери. Тишина провожала почти до порога, и уже когда он взялся за ручку, потянув на себя, в спину настигло:
- Будь проклят.
- Да заткните же ее, в конце концов! - уже в полный голос крикнул Райзе, срываясь с места.
Курт сделал шаг через порог и медленно, неспешно прикрыл за собой дверь.
- Будь проклят! - снова донеслось до него, заглушенное звонким ударом по лицу.
* * *
"Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, рассмотрев пункты, по которым вас обвинили и обвиняют, исследовав ваши показания и inquisitio[205] Высокого суда, а также показания свидетелей, Высокий суд основывает свой вердикт на том, что было сказано и сделано во время разбирательства.
На законном основании мы заявляем, что вы, Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, являетесь преступниками пред лицом Господа и людей, как по закону Божьему, предаваясь целиком греховным страстям, так и по закону человеческому, совершая убийства и смущение невинных душ человеческих. На основании разбирательства Высокого суда вы, Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, бесспорно и несомненно обвиняетесь в убийствах многих честных граждан вольного города Кельна, распространении заразы еретичества и в заговоре с целью убиения Его Императорского Величества при помощи темных диавольских сил. На основании разбирательства Высокого суда вы, Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, бесспорно и несомненно обвиняетесь в попытке покушения на свободу души инквизитора Конгрегации по делам веры Священной Римской Империи Курта Игнациуса Гессе.
Также на основании разбирательства Высокого суда вы, Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, бесспорно и несомненно обвиняетесь в вовлечении в грех еретичества слушателя университета Кельна, Филиппа Шлага, а также в убийстве упомянутого слушателя университета Кельна. Филипп Шлаг по завершении разбирательства признан околдованным и посмертно оправдан.
По всем вышеперечисленным причинам Высокий суд объявляет вас, Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, виновными во всех названных преступлениях.
Высокий суд, рассмотрев пункты обвинения и доказательства, представленные ему, вынес свой вердикт. Настоящим приговором вы будете преданы наиболее достойному и справедливому воздаянию в соответствии с установлениями закона.
Герцог Райнский Рудольф фон Аусхазен, обвиненный и осужденный по всем пунктам, приговаривается к истлеванию над углями, покуда душа не покинет его, после чего тело его будет сожжено и пепел его будет развеян за пределами города.
Гюнтер Вайзенборн, князь-епископ Кельнский и герцог Вестфалии и Энгерна, обвиненный и осужденный по всем пунктам, приговаривается к сожжению без предварительного удушения, после чего пепел его будет развеян за пределами города.
Маргарет фон Аусхазен, пфальцграфиня фон Шёнборн, обвиненная и осужденная по всем пунктам, приговаривается к сожжению без предварительного удушения, после чего пепел ее будет развеян за пределами города.
Да будет это наставлением каждому и укреплением в вере и добропорядочности, для чего приговор зачитан при всеобщем собрании, с молитвой, дабы Господь и Пресвятая Дева Мария милостивы были к душам грешников, аминь".
* * *
Сегодня Кельн был наполнен запахом зелени. Дождь так и не закончился, лишь превратился в постоянную капельную пелену, висящую в воздухе почти неподвижно, и солнце - это казалось выдуманным, ненастоящим - солнце по временам выступало с небес, невероятно жаркое в этом водяном окружении, распаривая ярко-зеленые от дождя листья. И Кельн одуряюще пах зеленью - влажной, горячей, насыщенной. Кельн плавал в запахе зелени, дождя и предощущения смерти…
Он закрыл глаза, отвернувшись от окна, и тщательно, аккуратно оправил рубашку. Новая куртка лежала на подоконнике; Керн даже не стал это обсуждать, не стал требовать написания запроса на возмещение ущерба, полученного при исполнении службы - просто заказал ее сам, за собственные деньги, и в тот же день Курт сжег старую, с порезанными рукавами и некогда распоротым воротником; черная кожа покрывалась прозрачными каплями, прилетающими из неподвижного воздуха - точно брызгами серебра, которое расплавил кто-то, а потом широким жестом расплескал…
Proba me Domine et tempta me ure renes meos et cor meum[206]…
Еcce excoxi te sed non quasi argentum elegi te in camino paupertatis[207]…
Курт вздрогнул, когда дверь за спиною растворилась - осторожно, тихо. Вздрогнул, хотя понял, не оборачиваясь, кто это.
- У студентов делают ставки.
Голос Бруно был тихим и похожим на голос лекаря у постели умирающего.
- Большинство уверено, что на площади тебя сегодня не будет.
- На что поставил ты? - уточнил он, и смех подопечного прозвучал, как скрип старых ворот заброшенной конюшни.
- На выигрыш, - откликнулся тот, тут же посерьезнев, и договорил спустя миг - почти утвердительно, почти не спрашивая: - Ты ведь не обязан там присутствовать.
- Не обязан, - согласился Курт, отошел от окна и уселся на постели у стены. - Но должен.
Тот не спросил "почему" или "зачем", просто прикрыл за собою дверь и медленно прошел в комнату, пристроившись на табурет у стола, глядя не на него, а в окно, на туманную взвесь в пропитанном зеленью воздухе.
- У меня спрашивают, - снова заговорил Бруно спустя минуту, - что это было - все это… Пока я с умным видом отвечаю, что не имею права раскрывать подобные сведения, хотя все, кажется, видят, что я сам ничерта не понимаю и не знаю. Я прав насчет сведений, или я могу задать этот вопрос тебе?
- Ты и без того поразительно долготерпеливо молчал, - кивнул Курт с бесцветной усмешкой. - Можешь задать вопрос.
- Так что это было? Освобождение Маргарет фон Шёнборн, ссора с Ланцем… все подстроено?
Он не ответил, лишь кивнув - чуть заметно; и Бруно тяжело выдохнул, взъерошив волосы и опустив голову в ладони.
- А эта прочувствованная речь в коридоре Друденхауса… Тоже игра? - уточнил он и, дождавшись очередного молчаливого кивка, понизил голос: - А в таком случае - что было бы, если бы я внял твоему "совету" и послал вашу Конгрегацию к черту? Только не так, как ты, а - искренне? Сейчас я был бы вместе с ними?
Курт ответил не сразу.
- Смотря насколько далеко ты зашел бы, - отозвался он, наконец, после полуминутного безмолвия, и тот нервно засмеялся, распрямившись. - Однако ведь, этого не случилось, верно?
- Ты на это рассчитывал? Или…
- Нет, мне не было все равно, - мягко перебил он. - Я тебя хорошо узнал за этот год. Знал, что ты будешь делать и как думать.
- Даже вот так… Скажи мне тогда еще кое-что: к чему было разыгрывать передо мной все это? Я не спрашиваю о том, почему я не был в курсе; понимаю, на каких я тут правах и с каким доверием, но зачем вы устраивали эти представления в моем присутствии? Если ты, как говоришь, знал, что я не встану на твою сторону, что не ввяжусь во все это…
- Именно потому, - снова не дослушав, ответил он негромко, и Бруно умолк, непонимающе нахмурясь. Курт вздохнул. - Я объясню. Primo: дело не в доверии, как его понимаешь ты. У меня была мысль посвятить тебя в происходящее… Да, была, - повторил он, встретив настороженный, недоверчивый взгляд подопечного. - Меня разубедили Дитрих и Вальтер. Не потому, что кто-то из них или я сам не верили тебе в том смысле, как ты подразумеваешь. Дело в другом. Невзирая на то, что у тебя уже был подобный опыт, я не был убежден в том, что ты сможешь притворяться должным образом.
- Опыт?
- Меня ты провел. - Бруно метнул на него напряженный взгляд, однако на этот раз смолчал, быть может, удивленный тем, насколько теперь это было упомянуто спокойно и почти безмятежно. - Тем не менее, как верно заметил Дитрих, ты играл в целом пару-тройку дней, к тому же - я вполне отдаю себе отчет в том, что тебе-то удалось надуть всего лишь меня, id est[208] - зеленого юнца, выпускника, полного идеалов, самомнения и прочих мешающих работать мелочей. И даже при этом за минуту до твоего удара я засомневался, а за несколько секунд был уже почти уверен в том, что что-то не так; и не будь я уже настолько вымотан - был бы готов к подобному повороту дела. Именно потому твое участие в операции и было отклонено - по недостатку способностей лицедея. В собственных возможностях у меня тоже были сомнения, однако в этом вопросе выбора уже не было… Но и (secundo!) твоя помощь в этом деле мне тоже была нужна.
- Да? - неопределенно переспросил тот, и Курт усмехнулся.
- Не задавайся. Неоценимой или необходимой я ее не назвал, она была мне просто нужна. Мне припомнилась эта местная пословица о двух студентах, которые, если им что-то известно…
- Вот оно что…
- Ты тесно сошелся с ними, пропадал у них едва не каждый вечер, они доверяли тебе; ты был для них источником достоверных сведений из Друденхауса. Я был уверен, что ты обязательно расскажешь им о том, что произошло. Поскольку сведения нельзя было назвать секретными - весь Кельн знал об этом - ты вполне мог сообщать им детали. Бесноваться от того, что я вытворяю. Именно ты и подтвердил для всех тот факт, что мой поступок искренен, что я действительно предал пусть не Конгрегацию, быть может, но хотя бы Друденхаус. Об этом с твоей подачи заговорили студенты, а с их слов - и весь город, а когда о чем-то говорит весь город… Ну, кто усомнится в правдивости сказанного?
- Значит, - мрачно подытожил Бруно, - я, того сам не зная, исполнял работу агента Друденхауса; так?
- За службу агента в течение месяца тебе заплатят, если я напишу запрос.
- Напиши, - бросил подопечный почти с вызовом, и он пожал плечами.
- Хорошо.
Ненадолго вновь вокруг встала тишина; Курт, неспешно поднявшись, прошагал к окну и некоторое время неподвижно стоял, снова вдыхая запах зелени и мокрого солнца.
- Отец Бенедикт, - заговорил он спустя минуту, сдернув куртку с подоконника и встряхнув от капель, - снова оказался прав. Даже не думал, как скоро мне предстоит в этом убедиться.
- Прости? - уточнил тот непонимающе; он обернулся.
- Прощаю. - Бруно посмотрел пристально, однако теперь не стал переспрашивать, со вздохом отведя взгляд. Он усмехнулся. - Сейчас это произносится так спокойно и от души, потому что смысла в этом нет, верно?..
- Что-то изменилось? - спросил тот угрюмо. - Или хочешь сказать - квиты?
- Да, и это тоже, - отмахнулся Курт почти легкомысленно, - однако не мщение главное, если считать моей местью то, что я тебя использовал, как когда-то ты - меня. Месть приносит успокоение, быть может, удовлетворенность… удовольствие, в конце концов, однако не примирение; не вижу ничего плохого в мести при определенных обстоятельствах, хотя в данном случае мои действия такой цели не преследовали. Sed[209], если это успокоит тебя - да, квиты.
- И все же не совсем, - тихо возразил Бруно, покосившись на его ладонь, которой Курт упирался в подоконник; он кивнул.
- Вот именно. Вторая заповедь мести - она всегда должна быть равной или превосходить обиду. В нашем случае это сложно высчитать… да и не нужно. Я пытался это сделать почти год; напрасный труд. Все это, хоть и иными словами, ты высказал сам же, вот в этой самой комнате. Чтобы покончить с высокими словами, от которых у меня, сказать по чести, уже свербит в зубах, я выражусь просто: для полного примирения необходимо понимание. А я понял кое-что, когда сделал то же, что и ты - в точности: я втерся в доверие с намерением однажды нанести удар в спину… - Курт мгновение смотрел на подопечного, глядящего в пол, и вдруг усмехнулся. - И еще я понял, какое у меня было глупое выражение лица в тот момент.
Тот вздрогнул и отвел взгляд еще дальше в сторону.