По делам их - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" 8 стр.


- Опрашивать, - поправил Курт, и тот тяжко вздохнул:

- Это ваши различия, а мне, простите, все едино…

- Что за печаль? - искренне удивился Курт, пожав плечами. - Это не помешает твоему распорядку…

- Нет, майстер инквизитор, вы уж простите, что прервал вас… Вы подозреваете убийство, верно?

Курт развел руками.

- Я не могу об этом говорить.

- И не надо, - отмахнулся тот. - И без вас о том говорят все кому не лень. Понимаете, если уж у тела задержался следователь, а после еще и прислали человека из Друденхауса - все уж и так говорят, что у меня в доме убили постояльца. Понимаете ли, майстер инквизитор, у меня в доме! А кое-кто припоминает, что покойник должен мне за два месяца, и я…

Вся вежливая уверенность Якоба Хюсселя улетучилась разом, как-то вдруг и почти без остатка; он вскочил, сделав два порывистых шага к двери, снова к Курту, остановился подле него, теребя рукав.

- Понимаете, майстер инквизитор, все они время от времени бывают мне должны, и, сами понимаете, не особенно меня жалуют, я ведь… - владелец снова сел, уже не глядя на собеседника и понизив голос. - Я содержу этот дом уже почти двадцать лет и таких студентов здесь перевидал несчитано; в глубине души каждому из них я сочувствую, но… Поймите, просто я не скуплюсь на слова, когда они держат оплату по два-три месяца; я терплю, но, в конце концов, могу и выселить, ведь нельзя же корить меня за то, что я хочу получать плату за свои услуги…

- Ясно, - оборвал его Курт; это вышло жестко, но он не стал смягчать тона. - Филипп Шлаг был должен тебе, и ты грозил ему выселением. Я полагаю, в крепких выражениях. Так?

- Я говорил ему, что он должен вернуть долг, вот и все! - возразил Хюссель с отчаянной твердостью. - Понимаете, это многие слышали, и, как я говорил, не особенно меня любят…

- Имеешь в виду, что они могут наговаривать на тебя; так?

Тот сник, неопределенно повертев головой, и невесело улыбнулся, наконец, подняв к нему глаза.

- Не так, чтоб наговаривать… Если они расскажут правду… то есть - как они ее видят… Я решил поговорить с вами первым, сам, чтобы вы не сделали неверных выводов, услышав пристрастных свидетелей. Хочу объясниться, оправдаться, что ли…

- Ты не должен оправдываться, - перебил он; вообще, продолжение этого разговора, строго говоря, не имело смысла, ибо все и так было предельно ясно - не имея хорошего отношения к себе среди своих постояльцев, Якоб Хюссель испугался того, что новичок, жадный до дела, наслушавшись их рассказов, ухватится за удобного подозреваемого. Кое-что, все-таки, было живо; не все в Кельне были такими, как их обрисовал Ланц - расхрабрившимися и обнаглевшими, и опасливое отношение к ведомству, одно лишь именование которого у большей части обитателей Германии вызывает непроизвольную дрожь, в чем-то сохранилось. - Ты не должен оправдываться - ты не обвиняемый.

- Понимаете ли, майстер инквизитор, мне и подозреваемым-то быть не слишком хочется, - пояснил тот со вздохом. - Кто у меня селиться тогда будет… Позвольте, я вам просто расскажу, что было, хорошо?

- А что-то было? - уточнил Курт; тот замялся, снова отведя взгляд.

- Был… разговор неприятный у меня с ним накануне… Точнее - не так чтоб накануне, а дня за три, наверное. Некоторые слышали…

- Рассказывай, - махнул рукой он - в конце концов, не говорить же столь искренне рвущемуся сотрудничать свидетелю, что и без того все ясно, и пускай он помолчит; кроме того (как уже случалось выяснить не только со слов других, но и на собственном опыте) временами из рутинного, с виду бессмысленного разговора, проведенного лишь только из следования предписаниям, можно попутно узнать много любопытного.

- Извольте, - кивнул Хюссель, выпрямляясь на табурете и глядя мимо собеседника. - Третьего, кажется, дня (точно, уж простите, не могу припомнить) я его встретил внизу, у лестницы к комнатам, и напомнил, что второй месяц кончается, а он все должен. Тот лишь рукой махнул - понимаете, просто отмахнулся от меня, и все; а еще улыбается, гаденыш, прости Господи, прими его душу грешную… Ну, как это бывает, слово за словом, перешли на крик: я ему говорю, что выселю, а он только улыбается, будто все ему нипочем; все они начинают на моей шее ездить, пользоваться моей добротой. А покойник… в том смысле - тогда еще постоялец… издеваться начал. 'Кроме денег, - говорит, - есть в жизни высокие материи, а ты, - говорит, - все о богатстве беспокоишься'. Тут я и не стерпел. Какие, к матери, прошу прощения, высокие материи за мой счет? Пусть платят вовремя, а после философствуют, сколько им вздумается, о чем пожелают. Ну, и наговорил ему тогда всякого… Сверху его приятели спускались, несколько, уж не помню сейчас, кто, и стояли, мерзавцы, слушали и подсмеивались ему. А когда он уже уходил, я ему вслед сказал, что или он заплатит, или хуже будет.

- Вот оно что, - неопределенно отозвался Курт, и владелец комнат слегка побледнел.

- Я-то думал тогда, что - вот месяц кончится, и укажу ему на дверь, чтоб знали впредь, - пояснил Хюссель поспешно. - Вот прямо с утра, подумалось тогда, в комнату к нему войду и скажу, чтоб выметался, и пусть бы не говорил, что я не предупреждал его заранее и не пытался по-хорошему. А эти стервецы давай ему вдогонку смеяться, что, мол, заплати лучше, а не то он тебя на потроха продаст, чтоб покрыть издержки…

Курт вздохнул - почти сострадающе; еще на память молодого Хюсселя пришлись времена, когда вот такого опрометчиво брошенного слова бывало вполне довольно, чтобы быть уверенным в своем будущем - как правило, неприятном и кратковременном. Да и тридцать лет назад начатые в Конгрегации реформы шли медленно и неохотно; излишне крепки в устоях были старые служители, сверх меры крепко держались они за старые правила и свою власть. По большому счету, новая Конгрегация в ее нынешнем виде в лучшем случае ровесница майстера Гессе…

- А сегодня, когда вы вернулись в комнату, один из них меня повстречал все там же, у лестницы; что, говорит, господин Хюссель, доигрались, уморили парня, вот и Инквизиция по вашу душу…

- Ну, это, я полагаю, они не всерьез, - утешил его Курт, видя, что владелец не на шутку взволнован. - Уверен, тебе ничто не грозит в связи с этим.

- Вы думаете? - с такой надеждой произнес тот, что он улыбнулся:

- Расследование веду я, а я… пока не вижу причин считать, что ты можешь быть здесь замешан. А теперь, если твои вопросы исчерпались и ты успокоился за свою судьбу - позволь, буду спрашивать я.

- Конечно! - отозвался Хюссель с готовностью; слова господина следователя явно уняли его взволнованность слабо, но столь долго и несолидно мяться в присутствии того, кто годился ему едва не во внуки, не позволяла пресловутая гордость вольного горожанина. - Я готов, всем, чем смогу…

- Когда ты его видел в последний раз? - оборвал владельца Курт и пояснил, не услышав ответа: - Живым, разумеется. Где, когда, в каких обстоятельствах.

- Вчера, - кивнул Хюссель, на миг заведя глаза к потолку. - Вчера, здесь; я отпирал ему входную дверь - на ночь, понятное дело, я ее запираю, и если кто из постояльцев припозднится, приходится просыпаться и отодвигать засов.

- А помощников у тебя нет? Почему ты сам?

- Есть, лентяи, - откликнулся тот так тяжко, что уточнять Курт не стал, лишь сочувственно вздохнув:

- Ясно. В котором часу это было?

- Почти в полночь - я говорил майстеру Райзе, поздно ночью, все спали уже - ну, или просто разошлись по комнатам; студенты, они ж временами по всей ночи спать не ложатся, вы ж знаете, но - все уже были тут, кроме него.

- Якоб, в каком он был настроении? - вновь припомнив почудившийся ему немой упрек в глазах Филиппа Шлага, спросил Курт. - Ничего необычного в его поведении тебе не показалось?

Хюссель приумолк, глядя на него несколько растерянно, и пожал плечами, неловко улыбнувшись:

- В каком настроении?.. Да почем мне знать, оно мне надо? В обычном настроении.

- Припомни. Как он себя вел, что говорил, не был ли излишне весел или, напротив, опечален, возбужден…

- Я не знаю… - судя по мучительной складке на лбу владельца дома, он искренне пытался вспомнить то, что от него требовали, и все никак не мог; вполне понятно, подумал Курт, если запоминать все, что делает или говорит каждый постоялец, не хватит ни сил, ни нервов, однако вслух высказывать этого не стал, глядя на Хюсселя с взыскательным ожиданием. - Был усталым, это понятно. Возбужден? Да, вот сейчас вы спросили, майстер инквизитор, и я подумал - да, был. Такой, знаете, вроде навеселе. Может, навеселе и был, не знаю; от них субботними вечерами частенько пивом разит, я уже принюхался, не замечаю… А вот опечаленным его называть я б не стал - нет, покойник был вполне жизнерадостен…

Хюссель осекся, хлопнув глазами; во взгляде отразилась борьба между едва сдерживаемым нервозным смехом и опасением вызвать праведный гнев представителя Конгрегации за нарушенные приличия и греховную насмешку над почившим. Господин дознаватель чуть повел уголком губ, словно давая дозволение, и тот облегченно хмыкнул, тут же возвратив серьезность.

- Стало быть, подавлен он не был? - уточнил Курт, ощущая облегчение - на самоубийство, кажется, ничто не указывало; однако же все более казалось, что тот упрек во взгляде Филиппа Шлага не почудился ему. Быть может, это был укор в том, что следователь не видит чего-то, что так легко разглядеть, что лежит на поверхности, в том, что возмездие медлит?.. Или просто надо больше отдыхать и меньше читать всяких небылиц на ночь…

- Подавлен был я, - сообщил Хюссель почти жалобно. - И снова напомнил ему о долге…

- Ясно. Он опять надерзил.

- Знаете, майстер инквизитор, а ведь нет! - вдруг понизил голос тот, даже оглянувшись в испуге, хотя за его спиною была лишь глухая стена. - Сейчас, сегодня, после его смерти, когда вы начали спрашивать, я думаю - это странно, да?

- То, что он не был груб?

- Нет, не то; он не просто не стал лаяться со мной, а как-то спешно принялся желать мне доброй ночи, а когда я снова о деньгах, сказал - да, мол, будут, будут, и так убежденно… Понимаете, я ведь эту публику знаю, и по тому, как они изъясняются, уже могу понять, врут ли. Так вот этот говорил так… твердо, знаете ли.

Курт кивнул, ничего не сказав в ответ; итак, начальные заключения таковы: накануне своей смерти покойный студент был чем-то возбужден, однако не в унынии, при этом спешил поскорее отвязаться от общества владельца дома и остаться наедине… С кем-то?..

- Ты видел, как Шлаг уходил к себе? - уточнил он, и Хюссель закивал:

- Да, без сомнения, а куда ж ему еще деваться ночью?

- Это ясно, - оборвал Курт требовательно, - однако ты - видел, как он ушел в свою комнату?

Хозяин приумолк, неопределенно пожав плечами, и потерянно пробормотал, вновь принявшись теребить рукав:

- Наверх он поднялся, это доподлинно, это - я могу ручаться; я засов вдвинул и ушел спать… А куда он после направился - наверняка к себе, куда ж еще? Ну, может, к какому своему приятелю из соседей.

- Стало быть, Якоб, дверь ты снова запер изнутри после его прихода? Это точно?

- Майстер инквизитор, я ведь не младенец и не первый год тут обитаю; что ж я, не соображаю, разве? Это уже въелось, как почесаться, я прошу простить; разумеется, засов я вдвинул… - он вдруг вскинул взгляд к лицу собеседника, осознав, кажется, смысл заданного вопроса, и уточнил нерешительно: - Вы это к тому, не мог ли кто войти ночью по-тихому и моего постояльца того… упокоить?

- Вроде этого, - согласился Курт не слишком охотно, и хозяин вновь побледнел, взволнованно закачав головой:

- Господь с вами, что касаемо безопасности с улицы… в том смысле - опасности с улицы, то у меня все в налаженности, я ж ведь, прошу прощения, тоже тут живу, так что ж я - самому себе враг, разве? Никто войти не мог, за это я вам головой руча… - в горле его что-то булькнуло, будто Хюссель набрал в рот воды и, уже сглотнув, вдруг обнаружил, что это нечто непотребное. - Хочу сказать - я уверен, что никто не мог, то есть, за то, что я дверь запер, я точно отвечаю, а…

- Хорошо, - остановил его Курт, подняв руку, и тот замолк. - А если так, Якоб: твоя комната от двери в довольном отдалении, и если допустить, что кто-то из постояльцев пожелает потихоньку отпереть ее и выйти или же кого впустить - это возможно сделать так, чтобы ты не услышал? Чисто в теории.

- Я не знаю… - тихо проронил тот, вяло дернув плечом. - Наверняка; стук-то я слышу, когда кто-то из них припозднится, а вот засов услышать…

- Стало быть, такое возможно. Так?

- Должен признать, что - да; у меня ведь все здесь в полном порядке, петли смазаны, пол натерт, комнаты… - Хюссель наткнулся на нетерпеливый взгляд майстера инквизитора и запнулся, поспешно договорив: - В том смысле, что при желании… чисто в теории… можно и такое.

Курт медленно кивнул, подавив вздох. Можно… Конечно, можно, только к чему был задан этот вопрос, он и сам не понимал; если смерть Филиппа Шлага имеет неестественное, насильственное объяснение, то это либо обычное мирское отравление, либо же - и впрямь maleficia, что по ведомству Конгрегации, однако и в том, и в другом случае находиться подле пострадавшего вовсе не обязательно, а даже и, напротив, нежелательно. Станет ли злоумышленник пробираться ночью в дом к жертве, если яду можно подсыпать и в другом месте, а вред сверхъестественный наносится, как правило, на расстоянии, в том-то и его преимущество, а также сложнодоказуемость…

- Ясно, - подытожил Курт, мысленно подведя черту и поставив птичку напротив пункта 'поведение жертвы накануне гибели'; уверенность в том факте, что смерть студента - нечто странное, окрепла окончательно. - Ты упомянул его приятелей из твоих постояльцев. Имена помнишь?

- Разумеется, - покривился Хюссель со вздохом. - Все они у меня вот где уже сидят; раньше такого не бывало, знаете ли, раньше юноши знали, как себя вести со старшими. А нынешнее поколение никаких понятий об уважительности не имеет…

Он вновь запнулся, встретивши взгляд Курта; тот вопрошающе изогнул бровь, и хозяина опять кинуло в бледность.

- В том смысле… - пробормотал он смятенно, - что… я не всех кряду имею в виду, я ни в коей мере не желал вас оскорбить, майстер инквизитор…

- Имена, Якоб, - оборвал он, и тот закивал:

- Да, конечно, прошу прощения…

Запомнить неполный десяток имен было делом нехитрым, однако Курт снова укорил себя за несобранность и недальновидность; Райзе, к примеру, отправившись на освидетельствование места происшествия, не забыл прихватить с собою письменный набор, а майстер Гессе в поспешности и возбужденности предчувствием грядущего дознания ни о чем подобном не задумался. Теперь придется держать все девять имен в памяти, пока не представится возможность их записать…

В душе шевельнулся неприятный червячок - не то плохие предчувствия в связи с новым делом, не то просто недовольство собою самим; с собственной рассеянностью некогда курсант, а теперь выпускник номер тысяча двадцать один ничего не мог поделать, как ни старался; конечно, как говорится в набившей оскомину пословице, errare humanum est[25], однако же, выпускник сum eximia laude[26], как выяснилось, ошибался слишком часто и порою - страшно…

Курт вздохнул, усилием воли заставив мысли не разбегаться в стороны, и принудил себя слушать то, что говорит владелец дома. Может быть, наставник был прав, призывая его оставить службу следователя, продолжали, тем не менее, ползти нехорошие думы; возможно, так и следовало поступить, перейти к тому занятию, где самое большее, что можно испортить - это лишний лист пергамента, а если ошибиться - то в неверно переписанном с подлинника слове. Последним экзаменом станет ваше первое дело, говорили наставники академии, и, быть может, он свой экзамен провалил? Быть может, его, если говорить правдиво перед собою самим, громкий провал свидетельствует о том, что все это - не для него? Что такое его неуверенность и смятенность - просто ли память о неудаче или внутренний голос, советующий оставить то, к чему не способен?

Нет, возразил Курт самому себе, понимая вместе с тем, что лишь пытается сам себя убедить; нет. Наставники сами рекомендовали его когда-то именно к дознавательской службе, и факт, что он способен разглядеть в неприметных мелочах нужное и важное, говорит о том, что они не обманулись в нем. Ну, что же, с мысленной невеселой усмешкой подумал он, поднимаясь и прощаясь с хозяином дома, остается лишь доказать это - и им, и, что главное, себе…

Глава 4

Бруно, когда он вернулся к комнате умершего, обнаружился вставшим у самой двери, привалившись к ней спиной; напротив него, упершись кулаками в бока, стоял недовольный парень и увлеченно, едва ли не зло, что-то доказывал.

- Это мои обязанности, понимаешь ты! - расслышал он, подойдя ближе. - Не валяй дурака, я не могу торчать здесь весь день!

- Говори вот с ним, - с явным облегчением отозвался тот, кивнув на приближающегося Курта. - Здесь он решает.

Парень развернулся, окинув приближающегося майстера инквизитора взглядом, не сулящим ничего доброго.

- Ты тут главный? Может быть, ты сумеешь мне объяснить, что происходит?

Курт остановился рядом, ответив таким же недобрым взглядом, и пожал плечами:

- Это зависит от ряда обстоятельств, первое из которых, немаловажное - кто ты такой?

- Секретарь ректора университета, Хельмут Шепп. Позволь озвучить еще одно немаловажное обстоятельство - некий сукин сын не пускает меня в комнату.

- Этот сукин сын, - пояснил Курт с обходительной улыбкой, - состоит на службе в Конгрегации и исполняет указания следователя Конгрегации, стало быть, твое недовольство, направленное на его действия, направлено на меня. Итак, сукин сын, который не пускает тебя в комнату, это я. А теперь, когда мы оба поиграли мускулом, давай начнем сначала и предельно вежливо. Курт Гессе, инквизитор.

На протянутую руку в черной перчатке студент посмотрел, как на ядовитую змею, и решиться на фамильярное пожатие так и не сумел; на Бруно он покосился так, словно это он виноват во всех бедах этого грешного мира.

- В мои обязанности, - пояснил он с видимым недовольством, - входит неприятный в исполнении долг заниматься делами покойного и самим покойным; не хочу сказать, что я рвусь в компанию трупа, однако мне необходимо войти. Может, вы мне объясните, майстер Гессе, почему ваш человек не пускает меня?

Назад Дальше