– Да какой я воевода, – отмахнулся он. – Нет уж, князь. Отныне бери полк в свои руки, а Зомме пущай вторым будет. Третьего сам сыщешь.
– За доверие благодарствую, Федор Борисович, – кивнул я. – Постараюсь оправдать.
– Уже оправдал, – слабо улыбнулся он и посетовал: – Жаль, что я научился отличать истинных друзей от ложных только теперь, когда уже не в силах воздать по заслугам ни одним, ни другим. Мне б два месяца назад не Катыреву-Ростовскому, а тебе все свое войско вручить… – И виновато посмотрел на меня.
Опосля дождя в четверг
Дам ишо медальку сверх,
Только ты уж постарайся,
Чтоб народ меня не сверг!.. -
мысленно съязвил я, но тут же одернул себя. Годунов и впрямь готов для тебя на что угодно, а ты…
Так что вслух произнес иное:
– Это не твоя вина. Не мог ты этого сделать, потому что меня не было в Москве, – успокоил я царевича и заверил: – А что до войска, то считай, что вручил, потому что ныне в нем только и есть что наш полк.
Федор прикусил губу.
– А… стрельцы? – спросил он неуверенно.
– Против Дмитрия их не повернуть, – твердо ответил я и многозначительно пообещал: – Но ими мы сегодня непременно займемся, потому и советую отдохнуть.
– Ага, – послушно согласился Годунов. – Токмо проведаю, яко там матушка, и непременно сосну часок.
На том мы расстались, и я подался к Басманову.
Почему Петр Федорович расположился именно на подворье князей Голицыных?
Мать его, рано овдовев, вторично вышла замуж за Василия Юрьевича Голицына, отца того самого боярина, которого я сегодня вывел на Пожар.
Так вот там-то, на этом подворье, и воспитывались двое ее сыновей от первого брака – Иван и Петр, так что оно было в какой-то степени родным для них.
Имелось у Басманова и свое, причем куда круче, поскольку располагалось не в Белом городе, а в самом Кремле. Его подарил Петру Федоровичу, выкупив у Клешниных, еще старший Годунов, высоко оценив заслуги боярина в деле защиты Новгорода-Северского от самозванца.
Располагалось оно почти по соседству с теремом Годуновых, слева от Никитских ворот, напротив Вознесенского монастыря, и ратники направились именно туда, согласно разведданным Лохмотыша и его команды.
Откуда ж было знать Зомме, что неделей позже, после получения новости о предательстве Басманова, подворье в отместку изрядно разграбили, поэтому Петр Федорович, въехав в Москву, предпочел разместиться у Голицыных, пока его холопы не восстановят порядок в тереме.
Я не знал, смогу ли мирно договориться с боярином, особенно с учетом того, что примерно получасом ранее ему принесли тело его названого брата.
Увы, не бездыханное.
Оказывается, затеянное мною на Пожаре представление прошло не так идеально, как я посчитал, поскольку именно Голицын оказался единственным, который, невзирая ни на что, оказался жив. Впрочем, мерзавцы, и не только на Руси, испокон веков отличались повышенной живучестью.
Хотя если призадуматься, то все правильно. Согласно сработавшему в очередной раз закону подлости так и должно было произойти, чтоб выжил не абы кто, но самый опасный, что для меня, что для Федора.
Не исключаю, что тут есть и доля моей вины – возможно, я слишком рано подал Годунову сигнал для вмешательства. Но с другой стороны, затягивать избиение тоже не след. Нельзя давать народу распробовать вкус крови – может понравиться.
Ладно, постараюсь потом исправиться, к тому же пока что это выживание может даже оказаться мне на руку… если с умом его обыграть…
– Осторожно, княже, – незамедлительно предупредили меня ратники.
Странно, до подворья несколько десятков метров, а меня уже предупреждают.
– Так ведь перемирие? – не понял я.
– Было, – коротко пояснил сотник Микита Голован.
– Боярин, опосля того яко мы людишками обменялись, тело боярина углядел да сызнова лютовать учал и постреливать принялся, – дал более подробную картину ситуации второй сотник, словоохотливый Долмат Мичура, и с усмешкой добавил: – Грозится всех перебить.
– И как успехи? – осведомился я.
– Покамест трое на пятерых, – снова предельно кратко ответил Голован. И как только он при таком лаконизме ухитряется командовать сотней?
– Его ребятки троих ратников подстрелили, – пояснил Мичура. – Ну и мы не сплоховали – шестерых казачков положили, хотя не поручусь, что наповал. Они, видишь ли, в дому прячутся, потому и не понять. Скорее всего тоже лишь подранили, – повинился он.
– Ну и хорошо, что тоже, – одобрил я. – Нам лишняя смерть сейчас ни к чему, только людей озлобит. – И, встав возле высокого забора, огораживающего подворье Голицыных, заорал во все горло: – Слышь-ка, Петр Федорович, разговор к тебе есть! Тебе как там, обсказали уже те, кто на Пожаре был, про грамотку государеву?
После паузы отозвался мужской голос с хрипотцой:
– Обсказать-то обсказали, да веры ей у меня все одно не было и нет!
– Отчего же?! – изумился я.
– Поддельная она, – откликнулся Басманов.
Мне даже обидно стало.
Сам ведь наблюдал, как старательно водит пером Дмитрий, высовывая от усердия кончик языка. А тут на тебе – поддельная.
– Если рука его ведома – иди сюда, сам увидишь, что истинная, – пригласил я.
– Лучше уж ты ко мне, – выдвинул боярин контрпредложение. – Заодно и познакомимся, а то гов€орю веду, а с кем – бог весть.
– Ныне с тобой говорит князь Федор Константинович Мак-Альпин, – учтиво представился я. – Он же крестник пресветлого государя Дмитрия Иоанновича, он же полковник и второй, – но сразу поправился, – нет, теперь уже первый воевода полка Стражи Верных.
– А мне все одно – что второй, что первый. Невелика честь над сопляками воеводствовать, – насмешливо откликнулись из-за забора.
– У тебя сколько раненых казаков? – осведомился я и, не дожидаясь ответа, похвалился: – А у меня вдвое меньше. Так что – дальше спорить будем или сядем рядком да поговорим ладком?
– Отчего же не сесть, коли ты в гости заглянуть не забоишься.
– А чего мне бояться? – ответил я. – Ты не волк, да и я не овца – коль приглашаешь, непременно загляну. Только день уж больно погожий. В такой денек в хоромах сидеть не желаю, потому повели, чтоб стол посреди двора поставили. Да не пустой – с питьем да яствами. Или на Руси святой гостей ныне угощать не принято?
И вновь пауза, после чего последовал удивленный вопрос:
– Неужто и впрямь придешь?
– А как же. Коль слово даешь, что твои люди, пока мы говорю вести будем, перемирие соблюдать станут, – и во двор загляну, и за стол присяду, и чару с тобой изопью, да не одну…
– А не брешешь?
– Собаки брешут, – последовал обиженный ответ. – Чтоб мне свету божьего не взвидеть, коль обману…
Отговаривали меня все трое – на подмогу к Головану и Мичуре на миниатюрное совещание прибыл командир третьей сотни Устин Моргун, чья сотня как раз засела на соседнем с теремом Голицыных подворье.
Хрястнув от широты души шапкой оземь, горячий Моргун отчаянно завопил:
– По мне, дак он хошь бы в нитку избожился – все одно не поверил бы! Бог ведает, что у него на уме. Единожды сей боярин уже продал, как бы и ныне не того. Одумайся, княже!
– Ирод клянется, иуда лобзает, да им веры неймут! – поддержал Устина Мичура.
– Может недоброе учинить, – подвел итог лаконичный Голован и покосился в сторону боярского терема.
– Может, – согласился я. – А чтобы у него и в мыслях такого соблазна не возникало, вы стрелков получше разместите наверху по соседним подворьям и держите стол под прицелом, да…
– Их-то мы туда давно первым делом рассадили, да тебе с того проку? Он-то не ведает, что ежели что, то они у нас и мышь на бегу к земле болтом прикуют, – возразил Мичура.
– А чтоб проведал, вы сделайте вот что, – решил я. – Когда я подам знак…
Мысль мою одобрили, но на затею с переговорами все равно смотрели неодобрительно, а перед тем как мне отправиться туда, подошедший Голован молча сунул в руки кольчугу.
– Юшманец славный. Поддень, княже, не пожалеешь, – посоветовал он.
– Береженого бог бережет, – закивал головой Мичура.
– Не тронет, – уверенно заверил я их. – Он же не самоубийца. Да и любопытство его разбирает, отчего Дмитрий Иванович все так резко переиначил. Пока все это не выяснит…
– А опосля того? – пробасил Голован.
– А уж опосля на правую руку престолоблюстителя покушаться и вовсе глупо, – усмехнулся я, но юшманец… поддел.
И впрямь рисковать больше чем нужно глупо.
Я не таясь прошел к воротам Голицыных, неспешно преодолевая открытое пространство, пробиваемое с верхнего этажа их терема – как подтверждение тому в земле торчало с десяток стрел – и гаркнул:
– Пришел нежданный гость – готовь, хозяин, кость!
Калитка еле слышно скрипнула и нехотя приоткрылась, но ненамного, и стоящий возле нее казак сразу опасливо предупредил:
– Токмо один чтоб прошел, не то…
– Один не получится, – возразил я и кивнул на двух ратников, которые меня сопровождали. Каждый из них держал в руках солидный бочонок. – Или мне обратно их отправлять?
Казак умиленно расплылся и тут же торопливо заметил:
– То не в зачет. Да и ни к чему им тяжесть эдакую далеко тащить – пущай прямо тут поставят.
– Да вы мужики или бабы трусливые?! – возмутился я. – И ворота шире отворяй. Не холоп пожаловал – князь цельный. – И сам, не дожидаясь, распахнул калитку и, насмешливо оглядев опешившего от такой бесцеремонности казака, посоветовал: – Штаны подтяни, вояка, – после чего вразвалку потопал вперед.
Навстречу мне уже спешил Басманов. Раньше мне доводилось видеть его лишь один раз, примерно год назад, да и то мельком, но статный колоритный мужик мне запомнился.
Было у него нечто эдакое в лице, западающее в память.
В мой век людей такого типа обычно называли мачо – в меру скуластый, с решительным прищуром серых глаз, небольшой, аккуратно подстриженной бородкой и резко очерченными, круто изогнутыми черными бровями.
А в довершение ко всему невозмутимая уверенность в себе и своих действиях…
Словом, все как полагается, чтобы повергать в трепет женские сердца.
Правда, тогда, год назад, боярин был одет куда наряднее, а сегодня несколько попроще – никакого шика. Разве что кафтан лазоревого цвета был богато расшит золотыми нитями, вот и все.
Ну и борода его не совсем подходила мачо – те-то обычно либо гладко выбриты, либо с небольшой щетиной, а так запросто мог потягаться с Бандерасом.
Держался Басманов спокойно, но без излишней наглости:
– Честно величать, так на пороге встречать, но ты столь резко ворвался, что я и не поспел.
Сзади скрипнуло. Я оглянулся. Казак расторопно запирал калитку.
– Гости на двор, так и ворота на запор, – пояснил Петр Федорович. – У нас на Руси завсегда так принято. – И невесело усмехнулся. – А я еще поутру почуял, что быть в терему гостям нечаянным. Одно к одному – и кот морду намывал, да и собака перед домом все утро по земле каталась.
– Незваный гость хуже татарина, – заметил я, не зная, что еще сказать.
– Это хорошо, что ты, князь, кой-какие присказки запомнил, – одобрил Петр Федорович. – Токмо у нас на Руси и инако сказывают: нежданный гость лучше жданных двух. К тому ж сердись, бранись, дерись, а за хлебом-солью сходись. Опять же и казаки сказывали, будто ты теперь на Москве чуть ли не самый н€абольший, а такой гость любому хозяину в почет.
– Да какое там, – досадливо отмахнулся я. – А если и набольший, то… только после тебя.
– Вот как? – И его левая бровь в немом удивлении изогнулась еще круче.
– А как, по-твоему – сам, что ли, престолоблюститель будет следить за порядком? – удивился я. – Знамо дело, нам с тобой поручит.
– Нам с тобой, – задумчиво повторил он.
– Вот-вот, – подтвердил я и осведомился: – Уж не думаешь ли ты, что Федор Борисович иноземца выше русского боярина поставит? Чай, он из ума не выжил. – И, меняя тему – хватит ему для затравки, – кивнул на только что вынесенный из дома стол, который пока оставался пустым. – Без соли да без хлеба худая беседа. Что ж ты, боярин? Умел в гости звать, умей и угощать, а то получается, что есть чего послушать, да нечего покушать. К тому же тебе сегодня полегче – доброго медку мои ратники принесли, чтоб не с пустыми руками. На чужой обед надейся, а свой припасай.
– Ишь ты, изрядно освоил, – хмыкнул он. – Да и речь ведешь – не сказать, что иноземец. – Строгий взгляд серых глаз, отливающий льдистой сталью, заметно потеплел. – А за стол не печалься – мигом все спроворят, – небрежно отмахнулся он. – Да и с медком ты того, погорячился. Негоже со своим угощением в чужие терема хаживать – то хозяину в обидку. – И откровенно признался, уже усаживая меня за стол, который и впрямь быстро заполнялся увесистыми блюдами: – Скажу по совести – не чаял я, что ты насмелишься в гости заглянуть.
– Мне и самому не чаялось, что так обернется, – вздохнул я.
– Что ж, изысков не обещаю – не до того мне было нынче, но голод утолить – блюд в достатке.
– Да мне хоть хлеба краюшка да пшена четверушка, от ласкового хозяина и то угощенье, – улыбнулся я.
– Вот и славно, – согласился он. – У меня хлеб чистый, квас кислый, ножик острый, отрежем гладко, поедим сладко. А ты Петровки блюдешь, коль православие принял, али как? – невинно уточнил он.
Я чуть замешкался, но почти сразу нашелся:
– Вообще-то у меня сегодня ратных дел в избытке, а воинам и церковь дозволяет оскоромиться, однако поблажку себе стараюсь не давать, потому обойдусь и без мясного.
– А мне как – ее целовать, чтоб ты поверил? – Боярин кивнул на небольшую икону, лежащую на краю стола. – Али креста хватит?
– Ты о чем? – делано удивился я.
– Про клятву вопрошаю, – пояснил он.
– Ни то, ни то, – отверг я его предложение. – Ведь ты уже слово дал, его и довольно, так что обижать я тебя не собираюсь, и икону можешь убрать, чтоб место не занимала. К тому ж, как тут говорят – в поле враг, а дома гость, потому и уверен, что не станешь ты использовать доверие во вред человеку. Да и не таков ты. Мне царь Борис Федорович совсем иное о тебе сказывал. Вот я и помыслил – орел по-гадючьи из-за угла не жалит и хоть тоже иной раз не прямо летит, а круги описывает, но на свою добычу открыто кидается.
– Про круги – это ты про Кромы? – уточнил Басманов, гордо вскинув голову.
– И про них тоже, – кивнул я, но тут же, не дав ему сказать хоть что-то в свое оправдание, напомнил: – Потом о них поговорим, когда времени побольше будет, а сейчас мне рассиживаться недосуг, так что спрашивай, а чтоб лишку не было, поначалу посмотри на грамотку, дабы убедиться, что он ее своей рукой писал. – И извлек из-за пазухи свиток.
Басманов внимательно осмотрел печать, затем развернул лист, но читать не стал и почти сразу после беглого просмотра вернул ее мне.
– Рука государя мне неведома, потому сличать не с чем, – мрачно объяснил он свою невнимательность, – но и тебе, князь, все одно не верю, ибо… не понимаю.
– Оно и неудивительно, – пожал плечами я. – Ты хоть и высокого полета птица, но государи вовсе как боги – где уж нам угнаться за полетом их мыслей. Да и ни к чему. Раз сказано – надо исполнять, а для чего… Додумался – молодец, а нет – все равно делай что приказано.
– Так-то оно так, – задумчиво протянул боярин. – Токмо…
– А не много для меня одного? – перебил я его, кивая на два кубка, поставленных передо мной.
– Чтоб худого не мыслилось, – пояснил он рассеянно, продолжая морщить лоб. – Любой выбирай, а остатний – мне.
– А чего тут выбирать, и так тебе верю, – заметил я, протягивая руку к ближнему от меня. – Коли пировать, так не мудровать.
Я и впрямь верил. Да и глупо было бы ему заниматься отравлением, во всяком случае, до тех пор, пока он ничего не выяснил.
Вино оказалось не ахти – пивали мы и лучше, так что я сделал лишь пару глотков, да и то из вежливости, еще раз напомнил Басманову:
– Давай, хозяин, вопрошай.
– Хозяин не я, – медленно произнес он, и серые глаза его сразу посуровели. – Хозяин при смерти в своей опочивальне. – И кивок на терем.
– Сам виноват, – равнодушно ответил я. – На царскую особу руку поднимать – вовсе дураком надо быть. Вот и вышло у него, как в поговорке, которую я от шляхтичей в Путивле слыхал: паны дерутся, а у холопов чубы трещат.
– Ты ж ведаешь, не по своей воле он это учинил, – напомнил Басманов.
– Э нет, Петр Федорович, по своей и только по своей, – не согласился я. – Дмитрий Иоаннович что сказал? Дескать, он не может въехать в Москву, пока там его вороги сиживают. Отчего же боярин решил, что и Федор Борисович тоже к ним относится?
– Оттого, что государь не совсем так сказывал, – поправил меня Басманов. – Ты три словца пропустил. Не просто сиживают, но на царском стольце.
– Пусть так, – не стал спорить я. – Но почему непременно убить? – И сразу, коль уж зашла речь о Голицыне, решил исправить допущенную промашку, превращая ее в достоинство, пояснил: – Что до Василия Васильевича, то тут я тоже в сомнениях был, потому и… велел постараться как-то загородить его, чтоб поменьше досталось. Вот он в отличие от всех прочих и жив остался.
– Выходит, я должон еще и в ноги тебе за него поклониться? – криво усмехнулся боярин.
– Выходит так, – серьезно подтвердил я. – Думаю, коль и впрямь нет на нем вины – придет в себя, а если нет… на небе видней. Я же, чтоб он быстрее выздоравливал, нынче же попрошу престолоблюстителя медиков своих к нему прислать.
– За лекарей благодарствую, – небрежно кивнул он, – токмо ты лучше иное поведай: отчего наш государь так все поменял да наизнанку вывернул? Что-то я в толк никак не возьму. Слыхал я, что ты мудер, невзирая на малые лета, вот и растолкуй мне смыслу.
С ответом я не спешил. Кивнув в сторону принесенных бочонков, вокруг которых, как кот возле сметаны, прохаживались оба казака, дежурившие у калитки, осведомился:
– Сами вначале опробуем или сразу казачкам отдадим?
Басманов пытливо посмотрел на меня, затем поинтересовался:
– А откель винцо? Неужто из терема Годуновых приволокли?
– Да нет, гораздо ближе, – пояснил я. – Во-он из того терема.
Боярин оглянулся в указываемую мной сторону, насмешливо улыбнулся и, встав из-за стола, направился к бочонкам. Вытащив пробку-затычку у одного из них, он некоторое время принюхивался, после чего, сделав определенный вывод, молча махнул рукой, давая понять казакам, что отдает им.