2.
Кочевники спали. Подложив под головы седла, укрывшись попонами, держа ладони на саблях и луках. Спали чутко, в пол уха. Расседланные лошади стояли у ног, готовые унести своих хозяев по первому сигналу тревоги.
Утром им надо будет прорваться в лагерь.
Отдельно стояли телеги с добычей. Именно из-за неповоротливых двухколок половцы не ушли в лагерь ночью. Слишком медленно передвигался отряд, слишком много звуков издавал при этом. Отбросить хлипкие заслоны тюрков можно, только через мгновения за спиной будут тысячи воинов, а убегать с обозом дело не легкое.
Костров не разжигали. Четыре стража следили, чтобы никто не подобрался незамеченным.
Степняки спали.
Изредка то один, то другой из охранников подходил к обозу, где на земле лежали пленники.
Поход был удачным. Нанявший их благородный остался доволен и железом, и книгами, и содержимым сундуков, которые они вынесли из лагеря латинян. Только вот с пленниками не повезло. Не те, что нужно. Дрянные, в общем, пленники попались. Благородный говорил с каждым по минуте, а после подарил избитого воина и малолетнюю девку подханку Иргу. Тот, думая, что таким образом наниматель решил сбить цену, поначалу отказался, но, убедившись, что расчет будет полным, подарок принял. Воина можно продать на галеры, а девку пустят на радость богатурам. Греки не разрешали трогать окрестное население, так что воины устали без женской ласки.
Половцы спали. Не разносился по окрестностям храп, не слышно было сопения. Лишь лошадь могла тихо фыркнуть, напоровшись на колючку в траве. Жизнь в походах приучает быть тихим, когда это нужно. Даже те из караульных, кто уходил к распластанным между кольями пленникам, старались делать свои дела потише…
Так что щелчок у края лагеря заставил их вскочить. Шум был негромким, будто сухая ветка сломалась под ногой, но для часовых хватило и малого. Вылетели сабли из ножен, заскрипели, натягиваясь, тугие луки. Ночь молчала…
Дрожали кончики стрел, готовые унестись навстречу врагу,
Один из стражей скосил взгляд вниз, высматривая, что там лежит у его ног.
– Бары? – удивленно позвал он оставшегося на земле товарища.
Труп, осевший кучей тряпья на траву, не ответил.
Рот дозорного открылся, готовясь исторгнуть сигнал тревоги, поднять всех, разбудить и бросить в бой.
Но за спиной снова затрещало. На этот раз не единожды, а целых три раза невидимый враг наступил на невесть как попавшие сюда ветки.
Три пули, выпущенные из АПБ, вошли в затылки сторожей, бросив на землю уже бездыханные тела.
Когда стало ясно, что шум от падения не разбудил никого, из сумрака появились две тени. Игорь скользнул к двухколесным телегам, где лежали вещи, украденные из лагеря. Захар прокрался к пленникам.
Это была степная привычка – растягивать пленника или пленницу между вбитыми в землю колышками. Когда воин связан, то всегда есть опасность, что он освободится: перетрет путы, достанет припрятанный нож, лягнет или прыгнет. Когда же раб растянут между кольев, он подобен жуку, пришпиленному на дощечку – беспомощен и весь во власти того, кто стоит над ним.
Захар отложил автомат, достал нож. На обнаженное, избитое тело он старался не смотреть. Знаком показал, чтобы молчала, и перерезал путы. Кати зашевелилась, вырвала кляп. Но не закричала, не заплакала. Присела и начала растирать затекшие руки.
Пригодько отполз к франку. Клод выглядел хуже. Его, конечно, не насиловали, но зато избили до полусмерти. Во время короткой схватки в лагере кнехт зарубил одного из степняков. Теперь родичи отыгрывались на нем, ожидая возвращения в лагерь, чтобы прирезать пленника на тризне по убитому.
Пригодько освободил франка, влил тому в рот немного водки из фляги. Клод очнулся, тихо закашлялся.
– Идти можешь?
Ему пришлось повторить вопрос трижды, пока до франка дошел его смысл. Клод замотал головой. Не сможет!
– Я тебя понесу. У нас есть две лошади, на них погрузим вас и припасы. Жаль, что ты не можешь идти.
Клод сжал ладонь, показывая, что понял.
Захар обернулся. Хорошо, что хотя бы Кати еще на ногах.
Где?!
Канадки не было.
Он закрутил головой, выискивая девушку. Хрупкая фигурка, пошатываясь, шла к лежбищу степняков.
Пригодько быстро уложил Клода, дернулся к автомату. Оружия исчезло.
Он рванул за канадкой. Туда же, заметив неладное, уже несся Игорь. Подбежали одновременно.
– Ты чего? – Захар схватил девушку за плечо, но она смахнула руку. – Стой!
Девичьи глаза превратились в узкие щелочки. Только теперь Пригодько заметил, что в руках канадки блестит калаш. Пальцы ее побелели от напряжения. Разорванное до пят одежда висела на плечах подобно плащу, не скрывая ничего.
– Чего ты? Мы же уходим… Тихо.
Стоявший рядом Игорь с опаской оглянулся на раскинувшиеся во сне тела наемников. Полтора десятка головорезов против двух – не самый удачный расклад в любом бою.
Канадка ответила. Ответила звенящим от напряжения, твердым голосом:
– Хотите выжить, убейте их!
– Что?! Кого?!
– Убейте их! Всех их!!!
И заорала, бросившись на спящий лагерь.
…Ближайшие кочевники вскинулись, как игрушки-неваляшки из детства. Сабли, луки в руках, в заспанных глазах еще нет разума, но руки уже дергают тетиву.
А в животы им лупит огонь из ходящего ходуном Калашникова в руках той, что служила им безмолвной забавой. Пули прошивают кожаные доспехи, вспарывают щиты, рвут тела. Крик, перешедший в ультразвук, не смолкает, заполняя все вокруг. Автомат молотит без остановки, сея смерть и ужас. Ржут лошади, уносясь в ночь, уносясь и утягивая за собой тех, кто по степной привычке спал, повязав конец от уздечки себе на ногу. Те из наемников, кто так не сделал, бегут сами. Лишь некоторые пробуют остановить громыхающую ночную гостью.
К реву автомата добавляется треск АПБ.
Со щелчком кончаются патроны в магазине. Кати пробует перехватить калаш как дубину, охает, роняет раскаленное оружие. Тут же поднимает саблю убитого врага и бросается вперед, уклоняясь от удара. Шатающийся раненый степняк пробует достать фурию, но сабля в его руках дрожит, движения медленны. Кати ныряет под очередной замах, обегает врага, с остервенением рубит половца по шее. Не удовольствовавшись, лупит еще раз, кромсает уже лежащего мертвого противника.
Время течёт подобно смоле, растягивая секунды в минуты, а минуты превращая в часы. Захар, очнувшись от ступора, сбивает впавшую в раж мстительницу. Над головами их тут же вспарывают воздух стрелы. Щелкает в ответ АПБ Тоболя, пуля за пулей вгоняя свинец в темноту. Лучники, затаившиеся у края лагеря, оседают на землю. Кати извивается, отталкивается, ревет что-то яростное, пробует подняться. Ее колотит.
Пригодько прижимает обезумевшую к земле, вытаскивает револьвер, ждет. Игорь еще разок стреляет в темноту, из которой доносится лишь удаляющийся топот.
Тут же грохает револьвер Пригодько – один из "трупов" попробовал схватить саблю.
Кати, чуть успокоившись, взрывается снова. Вывернувшись из-под сибиряка, перехватив саблю двумя руками, она прыгает на ближайший труп и рубит его. Колошматит от души, с замахом, как мясник на разделке. Остатки платья, залитые черной в ночи кровью, липнут к бедрам, ошметки чужой плоти летят вокруг. Она не видит ничего, только рубит, рубит, рубит.
Приступ проходит так же внезапно, как и начался.
Тело замирает, плечи опускаются. Канадка с детским всхлипом валиться на землю. Игорь и Захар вскидывают пистолеты, выискивая в окружающей темноте того, кто послал стрелу.
Но стрелка нигде нет. Кати не задета. Из травы, где, скрутившись в клубок, лежит канадка, доносится тихий плач.
3.
– Ты всегда был мне другом, Тимофей, – Захар накренился, но могучая ладонь кубанца успела подхватить товарища.
Сибиряк кивнул, благодаря, попробовал подняться по ступеням и снова откатился назад. На этот раз подъесаул не помог.
Казак вернулся и замер, пошатываясь над телом. Упав на спину, бывший красноармеец пробовал подняться, смешно загребая руками и ногами. Подъесаул заржал. Громыхая в узких коридорах, эхо разносилось по этажу, заставляя гурий жаться к стенам.
– Эко тебя угораздило.
Захар виновато улыбнулся.
…Когда они ввалились в малую залу, гости Аламута уже разбрелись по отгороженным закуткам. Сладковатый дым витал в помещении, заставляя замирать сердце и туманя мозг.
Хозяин приветливо махнул рукой.
– Сюда, сюда.
Русичи, пошатываясь, двинулись к помосту, на котором возлежал владыка. Крупный, уже немолодой мужчина с лицом, будто выбитым из скалы неумелым резчиком. Шрамы исказили черты лица его, время выбелила бороду, иссушила руки.
– Я набил для вас свою лучшую трубку.
Потресканые губы разошлись в улыбке, обнажив белоснежные зубы юноши.
Захар нетерпеливо дернулся, протягивая руки к искушению. Он уже забыл все, о чем они сговорились полчаса назад.
Горовой с трудом удержал товарища.
Старец удивленно поднял брови. Захар вздохнул и отошел за спину казака.
– Спасибо, добрый друг, но мы пришли не за этим, – слова отказа дались подъесаулу с трудом.
За спиной обреченно вздохнул Пригодько.
– А за чем же еще?
– Не за этим… Совсем не за этим, друже.
Владыка огладил бороду и отложил трубку к серебряному кубку, наполненному "радостью мира". Пригодько следил за перемещением трубки, как собака отслеживает уносимую из-под носа кость.
– Все ли хорошо у тебя? Не мучает ли что твою душу, мой несостоявшийся враг и гость дома моего?
От повторного приглашения отказаться было нельзя. Горовой сел.
За спиной еще раз глубоко вздохнул Захар.
– Спасибо. Все у меня добра. Все в порядке и достатке.
Старик улыбнулся и протянул трубку Захару. Пригодько облизнулся и попробовал привстать, но ладонь подъесаула вдавила его в пол.
– Он не будет.
Еще один душераздирающий вздох.
Владыка повернул голову набок.
– Так ли я понял, что тебе не по вкусу цветы моего сада, гость?
– Все мне по вкусу, хозяин. Только загостились мы. Пора и честь знать.
– Уезжаете?
– Знаешь, что ждали мы лишь попутного каравана, чтобы не ехать через горы сам-самом. Ты говорил, что в месяц по два таких каравана идут. Мы гостим уже значно больше, а все никак не можем застать попутчиков.
– Время такое, друг. Война в мире нынче. Купцы не едут, а воины сторонятся моих земель, да и я их не жалую.
– Тогда не обессудь. Сами мы в поход выступим. Негоже сидеть сиднем, пока друзья невесть где обретаются. Дело у нас там. Пора.
– Знаю, знаю.
– Откуда?
– Слухами полны корзины моих гостей. Ими они расплачиваются за радость, что несу в их души.
– И что еще тебе сказали твои гости, уважаемый?
– Мало… Очень мало, друг.
Горовой поднялся.
– Дозволь нам откланяться. До моря путь не близкий. Собраться надо, коней снарядить. Думаем, по зорьке первой в дорогу выедем. Не держи на нас зла, если чем обидели.
Владыка усмехнулся.
– Я много, что знаю, друг… Мир полон тех, кто хочет говорить, и всегда мало тех, кто готов слушать.
Он протянул трубку, показывая, что не собирается заканчивать разговор. Горовой отказался. Потом удержал руку друга. Пригодько в который раз обреченно вздохнул.
– И что же говорят твои гости, уважаемый?
– А говорят они, друг мой Тимо-о-фей, что не надо вам выезжать в земли, которые сейчас старается избежать каждый благоразумный человек. Люди, которые вам дороги, уже спешат сюда сами. Зачем прыгать у дерева, когда каждый плод когда-то сам будет готов упасть тебе в ладонь?
– Как?
– Не как, друг, а сколько… Ваши друзья, живые и невредимые, едут сюда. Будут в гости к концу зимы, когда снег на перевалах сойдет.
Владыка еще раз протянул трубку.
Казак упустил момент, когда подарок перехватил Пригодько. Через мгновение сибиряк уже втянул сладковатый дым в легкие.
– Так нам… Эта? Выезжать, выходит, что и не надо?
От окутавшего голову дыма мысли путались, терялись, убегая в те моменты, когда нужны.
Тимофей Михайлович потер переносицу.
– Как нам… – Понял, что недоверием оскорбит хозяина, и поменял вопрос. – Где нам узнать, скоро ли друзья будут здесь?
– Все в воле небес, – Владыка поднял ладони вверх.
Подбежавший слуга тут же вложил в них новую трубку.
– Пока же не стоит спешить, дорогие гости. Зачем идти к тому, что само спешит навстречу? Нельзя обогнать судьбу.
Он протянул новую трубку подъесаулу. Тот отказался. Хозяин еле заметно нахмурился. Но негатив прошел быстро. Через секунду он опять улыбался.
– Солнце создано, чтобы нести тепло. Вода утоляет жажду. А мои цветы заставляют каждого становится на ступеньку ближе к Создателю.
Пригодько что-то согласно прогудел, но казак остался непреклонен.
Владыка улыбнулся, пробормотал, что все в руках Аллаха, и показал, что гости могут уходить.
…В комнату, где они жили, Пригодько уже волокли слуги. Сам бывший красноармеец лишь бессвязно лепетал, лыбился и пускал слюни.
4.
– Ну, Костя-я-я, как же так?! – скулила жена, заламывая крепенькие ручки. Копна волос в искусственном беспорядке разлетелась по плечам, создавая то очарование, которое, как она знала, ее мужчина и ценил в них. – Что со мною будет, ты подумал?! Ты за море уйдешь, годы там ходить будешь, грехи свои отмолишь, а я?!
Она стрельнула очаровательными глазками.
Костя не выдержал очередного приступа и отвел глаза, чем Алессандра не преминула воспользоваться.
– Ну зачем, зачем тебе это? – Она обвела кругом руками. – Пускай твои товарищи едут. Тимо – рыцарь, ему по рангу положено, Захарий – тоже перекати-поле. Улугбек тот вообще здесь не бывает. Пускай и едут! А ты пока за хозяйством присмотришь! Какие такие грехи ты там замаливать будешь?! В чем каяться?
– Э-э-э, милая, ну понимаешь… – Неуверенно начал Малышев, но его первую же фразу прервал натужный женский рев, слезы из зеленых глазок лились самые натуральные. При этом белокурая итальянка заламывала руки и осуждающе качала головой.
Костя вздохнул – разговор предстоял долгий.
– Дорогая, я же только поклониться Гробу Господню и назад, – слова произносились тоном уверенного человека, для которого фраза "на секунду, за сигаретами" была одной из ключевых в прошлой жизни. Но видавшую жизнь представительницу купеческого мира северной Италии было не так легко успокоить. От упреков и жалоб, она без всякого промежуточного состояния перешла к активным воспитательным действиям: в стену над самой макушкой головы Кости с треском ударился серебряный кувшин дорогой мавританской чеканки. Костя от неожиданности присел – до такого в их спорах они еще не доходили.
– Я на него годы потратила! – уже больше рычала, чем просила и причитала красавица, чей живописный вид сейчас больше напоминал валькирию из скандинавских легенд.
Малышев мог бы возразить, что понятие "годы" включает как минимум двадцать четыре месяца, но благоразумно промолчал – опыт, все же, какой-никакой у него был.
Атака на пошатнувшийся союз, между тем, продолжалась по всем канонам горячего итальянского скандала: Алессандра подхватила со столика с фруктами еще пару блюд и с ревом переправила их в стенку за спиной благоверного, но неправильно думающего супруга. Тот только ниже пригнулся. Следом за блюдами с секундным перерывом последовала вся мебель, которую она способна была поднять в гневе, остатки сервировки со стола и канделябры.
Внезапно рев прекратился. Теперь итальянка только слегка всхлипывала.
Костя настороженно замер, он уже знал, чем грозят такие смены настроения.
Девушка выпрямила спину и встала. Волосы сами собой распрямились, сплетаясь в аккуратные космочки, глаза загорелись уверенностью, кулачки стали похожи на маленькие булыжнички.
– Если ты не можешь не ехать, я поеду с тобой!
Фотограф поперхнулся собственной слюной.
– Чего?!
Алессандра была непреклонна:
– Я сказала! – Она вздернула подбородок. – Или так, или никак! Тебе выбирать.
Костя начал заводится.
– То есть как: выбирать?! Что выбирать?!
Зеленые глаза превратились в узенькие щелочки, из которых время от времени пыхало с трудом сдерживаемым пламенем.
– Выбирать между тем, что мы расстаемся, я забираю свои деньги, поля, работников, прекращаю поставки твоего спиритуса через мои лавки, закрываю тебе кредит в торговых домах или… или ты берешь меня с собой, – девушка дрогнула. – Ты будешь годы ездить, ты меня забудешь, другую найдешь, а мне сиди здесь?!
Малышев вскипел:
– Да ты что мне предлагаешь?! Куда я собираюсь?! Я по пустыням ездить буду! Без паланкина, повозки и часто без воды! Я воевать иду!! Где ты находиться будешь?! Сзади на телеге?! Вместе со служанкой?! С мазями своими, притираниями, ароматической водой и солями?! Ты думаешь, там дорога лепестками от роз усыпана?! Я не знаю, вернулись ли я живой! Но зато знаю кое-что другое: если поедешь со мной, то мы не вернемся оба!!!
Донна Кевольяри разрыдалась. Сквозь всхлипы до Кости донеслось:
– А если я… я… если я… собираюсь подарить тебе… ребеночка?
Костя опешил:
– Как?!
Хлюпающая носом красавица подняла на него глаза:
– Как?! А чем мы, по-твоему, тут занимались?! Или дети у вас, в Полацьку, по-другому заводятся?!
Малышев упал в кресло.
– Когда?!
Алессандра всхлипнула:
– Скоро месяц…
Костя попробовал охватить голову руками и… проснулся.
Вытер вспотевшую шею, присел, разгоняя остатки сновидения.
Воспоминания наваливались все чаще. Будто кто-то внутри нашептывал, спрашивал, что он тут делает.
На душе скребли кошки. Малышев вздохнул, разглядывая кровавую луну в узкое окошко.
А, действительно, что?
Тимофея не нашли… След почти потеряли… Едва сами не погибли.
Разве что… Захар. Его отыскали – это уже неплохо.
Еще погромили логово… Кого, кстати? Одного из древних богов, что их сюда затянули? Или очередных конкурентов, что ведут свою игру с непонятными целями? Костя глянул на остатки папирусов. Видимо, все-таки кого-то из древних богов потревожили. Науку оживлять себе подобных люди бы в тайне не удержали. Или смерть Захара – всего лишь удачная инсценировка?
Костя подтянул кувшин с пойлом, приложился.
Что дальше?
Куда идти, как выбраться из этого пекла? Спастись самим, найти Горового, вернуть всех туда, где им милее всего? Восток с Западом сцепились в партере, взяв друг друга на болевой прием. Хруст стоит от лопающихся сухожилий. Все ждут, когда один из противников пойдет на попятную. Быть на стороне проигравшего очень не хотелось. Как и погибнуть во славу Гроба Господня.
Сон ушел…
Костя прошелся по узкой каморке. Мысли перескочили на последние события.
Хорошо хоть, что Игорь с Захаром вернулись, да канадку приволокли…
Странная вылазка у них получилась. Рассказывают, что побили бандитов, которые на лагерь нападали. Однако при этом как-то неправильно ведут себя. Глаза отводят, мямлят… Будто скрывают что… Не договаривают? Что случилось с ними такого, чем и поделиться нельзя? Непонятно.
Костя вернулся к лежанке, сел.