Надо, надо во всем этом разобраться. Выяснить, куда дальше идти… и стоит ли? Он одернул себя – конечно, стоит! Надо только определиться, где вражина, и двигать туда. Не задерживаясь… А то с походом этим крестовым, есть мнение, что слишком многие из путешественников прямиком на небеса попадут. Им же пока туда не надо – бывали, хватит.
Устраиваясь на лежанке, Малышев очень надеялся, что уж в этот раз ему присниться что-то действительно приятное.
5.
Пригодько посмотрел на части оружия, разложенные на промасленной холстине. Все ли блестит? Вроде, все… Хорошо.
Он взял цевье автомата.
– Захарий?
Кати подобралась со спины.
Рука сибиряка медленно положила на стол выхваченный из-за пояса кинжал.
– Захар… – девушка подбирала слова.
После боя в ночи она сильно изменилась. И так не сильно разговорчивая, канадка стала по настоящему замкнутой, сторонилась людей, предпочитая проводить время на кухне или во внутреннем дворе. Пару раз ее пробовал разговорить Костя, подходил Тоболь, но Кати убегала или отмалчивалась.
И вот теперь подошла сама. К Захару.
– Что случилось?
Канадка осунулась после плена. Синяки еще не сошли с лица, хотя и сменили цвет с фиолетового на желтоватый.
– Захарий, у меня к вам… просьма?
– Просьма? Просьба, наверное.
Кати понимала все, что говорили русичи, да и смысл ее фраз, произнесенных на английском или французском языках, доходил до каждого из них. Но английские или французские слова могли понять и некоторые из крестоносцев, поэтому, когда ей хотелось соблюсти конфиденциальность, девушка выбирала для бесед русский язык.
– Захарий… Научите меня воевать.
Пригодько, собравший под пристальным взором канадки автомат Калашникова, вздохнул:
– Катя… Мне… Я… Не место тебе здесь. Не место… Мы, как найдем установку энту, отправим тебя домой. Не лезь ты в бойку. Барышням на войну нельзя, вам…
Кати вспыхнула. Глаза сузились, голос зашипел:
– Don't u ever talk to me like this! Ever!!! – она спохватилась. – Я не…
Глубокий вздох.
– Я прошу вас, Захарий, помочь меня… мне… научиться стрелять и бить мечом.
Пригодько оценил и побелевшие кулачки и вздернутый носик.
– И зачем? Где ты воевать собралась?
Взмах ресниц. Даже моргать у нее получалось зло.
– Не воевать. Нет… Мстить! Я хочу сама найти тех, кто бросил моего брата монстру-крокодилу. Найти и отомстить!
Сибиряк покачал головой:
– Не женское это дело… Да и враг этот не пойми где и кто. Вроде как, хозяйка того… – он вспомнил слово. – Того Екура не сказывала, нас на корм пускать… Кто-то из слуг расстарался, видимо. Ошиблись.
– Я все равно отомщу!
– Кому?
Девушка запнулась.
– Как кому? – она подбирала слова. – Им! Всем! Всем отомщу! Тем, кто вытянул нас сюда, кто брата крокодилу кинул! Тем, кто меня выкрал и отдал стаду патла…
Она осеклась.
Пригодько щелкнул предохранителем и убрал оружие.
– Не надо копаться и заводить себя.
Лицо канадки стало пунцовым от ярости.
– Тебя не распинали на земли, оставляя на забаву сотне вонючих бомжей!
Сибиряк не ответил.
Девушка стояла рядом. Оба молчали. Наконец, Кати поняла, что согласия не дождется, и убежала.
Захар тихо вздохнул и взялся за разборку револьвера.
…Вечером канадка прыгала во дворе с деревянным мечом, уворачиваясь от выпадов Гарета. Юбку, мешающую схватке, она сменила на кожаные степные штаны, волосы обрезала, на блузку натянула стеганую куртку мечника.
Захар, глядя на раскрасневшуюся пыхающую девушку, невольно вспомнил оставленную в Германии пышнотелую подружку. Они были так непохожи с тонкой, "костлявой" канадкой.
И тем не менее…
– Красивая, – еле слышно выдохнули губы.
Захар потер переносицу, ухватил сидор с вещами и побрел на второй этаж.
Если у этой чумной запал не кончится, то надобно б ее обучить из пистолета стрелять. С мечом против местных бугаев девчонка долго не выстоит, а вот с револьвером, при должной закалке и обучении, вполне сможет сколько минут продержаться. Главное, выстрелы слышны далеко – на помощь придти успеет.
По спине пробежали мурашки. Пригодько удивленно замер. Что это такое шевельнулось в груди, когда подумал, что он ей на помощь подоспеет?
Он скрипнул зубами, гоня ненужные мысли.
Не время сейчас для личной канители… Ой, не время сейчас!
6.
Дни шли за днями, а ситуация не менялась.
Крестоносцы не спешили вывести войска за стены города на решающее сражение, тюрки боялись идти на штурм. Одни ждали, когда сдастся цитадель. Другие молили Аллаха удержать защитников от этого шага.
Восток и Запад, действительно, вели себя как два борца, ушедшие в партер и схватившие друг друга на болевой. Каждый терпел и надеялся, что противник уступит. Христиане, взявшие город на меч лишь изменой, верили, что неприступные стены укроют их до тех пор, когда падет цитадель с городскими складами. Запасы Антиохии вернут им силу и уверенность. С этими складами, божьи паломники, смогут еще год плевать на макушки тех, кто топчется снаружи городских стен. Измотанные вынужденными постами кнехты и рыцари яростно долбили камень, ведя подкопы, да рубили высоченные штурмовые шесты и лестницы. Штурм обойдется дорого, но без него нельзя. Господь поможет верным. Deus lo volt!
Правда были и те, кто изводил себя и друзей ненужными вопросами. "Если Господь с нами, ведет нас от победы к победе, оберегая и протягивая руку помощи, то почему верно служившие делу Его гибнут сотнями от голода? Взят оплот неверных, оскверняющих Святую землю. Но мы все так же мрем, как и раньше. Пески и голод уносят больше, чем стрелы врага".
Мусульмане знали, что враг измотан, истощен и пошатнулся в вере.
А воины всего лишь желали знака. Послания сверху, которое бы указало каждому, что путь его верен, а цель желанна Богу. Оглядываясь на сотни тысяч врагов, оплакивая смерть друзей, воины спрашивали тех, кто вел их вперед… Спрашивали церковников.
И пока епископы кивали головами и вещали о том, что цель похода угодна небу, простые монахи все чаще высказывали то, что уже и так засело в головы кнехтов. "Гордость – смертный грех. Слишком много спеси появилось. Вместо смирения на благом пути служения Господу, вожди начали думать о наградах: землях, золоте, титулах. Испытание и лишения нынешние – наказание за чванливость".
Кнехты косились на штандарты вождей, на усадьбу, где графы и князья спорили и совещались. Нехорошее что-то сквозило в этих взглядах.
Во дворцах же, если и догадывались о том, как меняется настроение в войске, то старались не обращать на это внимание.
Вожди искали выход.
– Если не пошлем гонца к басилевсу, не отдадим под его руку Антиохию, то мы обречены! – ревел тулузец. – Штурм цитадели невозможен. Там нет места для башен, негде развернутся тарану. Тысяча лучников завалит ров телами, но не даст взойти на стены. Мы потеряем лучших, но не возьмем замок. А это для нас смерть!
Разными словами те же мысли повторяли все. Они обещали город принцу Тарентскому. Обещание свято, выполнить его нужно. Но еще раньше эти же клятвы давались басилевсу. Отступись Боэмунд от своего требования, согласись отдать Антиохию обратно в руки греков, и можно слать гонцов к императору. Пускай Алексей Комнин ведет свои армии под стены города. Между латинянами и греками тюрки дважды подумают, прежде чем начинать битву.
В то, что они свалят цитадель, вожди не верили. Отнимать надежду у войска не спешили, но и слать измотанных ветеранов на верную смерть не желали.
Басилевс был последней надеждой.
– Нет! – отрезал лангобард.
– Да как же ты не понимаешь. Своим упрямством ты всех нас отправишь на тот свет!
– Нет! – упрямо повторял принц маленького городка. – Господь дал МНЕ этот город. Господь пошлет нам помощь. Без измены делу его!
– Отдать город басилевсу – измена?
– Если он дал город МНЕ, то да, измена! Воля Господа выше клятв!
– Ты ставишь свои шкурные интересы…
– Стой… те. – Неожиданно подал голос Адемар.
Старый епископ болел, спал с лица и только орлиным профилем походил на того грозного воителя, что вел колонны под Дорилеей.
– Боэмунд может быть прав. Не стоит рубить сгоряча, – слова давались ему с трудом.
– Но ведь…
Епископ поднял ладонь, призывая к порядку. Гул смолк.
– Два дня… Мы будем ждать два дня знамения Господа… А потом пошлем гонцов к басилевсу.
Лицо Боэмунда вспыхнуло от гнева. Но принц сдержался, поклонился, принимая условие вождя похода, и торопливым шагом покинул зал.
Остальные закивали, соглашаясь с мудрым решением. Все были убеждены, что через двое суток им придется думать о том, что написать басилевсу.
7.
– Слышал?
Костя, заканчивающий перевязку Сомохова, удивленно посмотрел на Тоболя.
– Если ты о ценах на хлеб, то да, слышал. Еще вчера что-то несусветное называли. Клод вместо лепешек прикупил специй… Хорошо идут с кониной.
Игорь поставил автомат в угол, поставил на стол ведро с водой и устало присел на табурет.
– Нет.
– Тогда что?
Тоболь показал рукой в проем окна.
– Весь город гудит. Слухи бродят с утра.
– Ты же знаешь, что я с рассвета тут сижу.
Игорь вытер с потного лба грязь.
– Я думал, что ты ночью в лагерь викингов ходил.
– С чего такие идеи?
– Кто-то брал мой калаш.
Малышев посмотрел на автомат товарища.
– Это был не я.
– Значит, Захар…
Тоболь умолк и смотрел, как Костя фиксировал повязку на груди раненого. Ученый спал после выпитых отваров.
– Я нашел травы, которые требовал твой араб. Он их смотрел. Говорит, что подходят.
– Замечательно.
Малышев промокнул лоб Улугбека, смочил губы. Сомохов благодарно промычал что-то, но не проснулся.
– Это хорошо. Отвары Ашура хороши… Будь у нас реанимация и витамины в капельницах, я бы предпочел витамины, но для местных реалий, отвары – само то.
Тоболь кивнул, соглашаясь, и двинулся к выходу.
– Так что ты слышал в городе? О чем судачат?
Игорь отмахнулся:
– Ночью кому-то из южан, не то кнехту не то монаху, привиделся призрак или тень. Вроде бы, типа, апостол Петр или Павел… Он сказал, что даст в руки воинства невиданное оружие – копье, которым убили Иисуса. Не знаю с каких таких делов, но это копье, как бы, вундерваффе для местных. Господь, мол, видит страдания и желает дать своему воинству победу.
Малышев нахмурился:
– Лучше бы дождь из рыбы или хлеба соорудил… Это все?
Тоболь, уже дошедший до выхода, вернулся в комнату:
– По утру этот тип собрал приятелей, причастился и пошел в церковь, которую ему указало видение… Не помню названия церкви, но древняя, факт. Котируется среди местных… Копали до обеда. К полудню выкопали ржавый наконечник.
– И что? Будут бросаться им со стены?
– Пока что пошли заверять находку у авторитетных товарищей. Тулузец сразу признал Святое копье, Боэмунд рассмеялся. Слово было за Адемаром. Епископ болеет, но епископ – голова… – Игорь уважительно причмокнул. – Так что его и назначили главным экспертом.
– Забраковал?
– Не… Вроде признал. Теперь у нас на руках великая реликвия.
– Так а бузят чего?
– Спорят… Одни требуют идти и бить муслимов прямо сейчас, другие требуют причащения и крестного хода.
Малышев, видевший сонмища наехавших тюрок, несколько раз, присвистнул:
– Эко их торкнуло… Всерьез собрались ватагой пеших доходяг перебить полмиллиона конных лучников?
Игорь кивнул.
– Это ж хуже, чем с крестьянами под Никеей будет… Там хотя бы было, куда убегать.
Тоболь пожал плечами.
В комнату вбежал Захар:
– Слышали? Готовятся все!
– Сражение? Завтра? Сегодня?
– Точно, оно… Через два дня по утру идем. Люди Боэмунда ходят по домам, проверяют готовность. Жгут те здания, где не очень горят желанием воевать. Добавляют огоньку!
Малышев плюхнулся на пол.
Пригодько потер отросшую бородку и высказал то, что вертелось в голове у каждого в комнате:
– Побьют.
– Ага, – согласился Игорь. – Еще как… Черные вырежут их… И нас… Надо было раньше уходить.
– Ну да…
Все посмотрели на тело Сомохова. Ученый только начал приходить в себя после жуткого ранения. О том, что он перенесет даже небольшое путешествие, нечего было и мечтать.
8.
– Твое имя – Петр?
– Петр Бартелеми, ваше преосвященство.
Тщедушный кнехт, стоявший перед легатом, казался намного выше ростом, чем, собственно, являлся. Немудрено – именно его считали спасителем и надеждой большинство тех, кто остался снаружи шатра легата.
– Это, – Адемар указал на обломок ржавого лезвия, покоившийся на бархатной подушке. – Это нашел ты?
– С Божьей помощью, – смиренно склонил голову Бартелеми.
Граф Сен-Жилль довольно подбоченился. Петр был из его войска – честь нахождения святыни падала и на него.
– Ты утверждаешь, что это копье прервало жизнь спасителя нашего?
– Не я, господин, – кнехт занервничал. – Не я. Ко мне явился первоапостол Андрей. Дело было ночью. Я спал, но проснулся от странной музыки. Уже подумал, что привиделось, как заметил его. Весь в бледном сиянии, такой благостный…
– Какой?
Кнехт с трудом подбирал слова:
– Он был… Он был… Как…
– Во что одет? Как выглядел? На каком языке говорил?
Петр виновато развел руками:
– Разве можно описать сон?
– Ты утверждаешь, что тебе все приснилось?
Бартелеми тут же поправился:
– Я бодрствовал… Но все было как во сне. Как будто в детство вернулся, ваше преосвященство. Казалось, что со мной говорит отец. Я верил… Я верю!
Адемар потер слезящиеся больные глаза:
– Итак… Что тебе сказало… видение?
– Андрей сказал, что укажет мне место, где закопано то, что приведет нас к победе!
Радостный гул прокатился внутри. На лицах воинов появились первые улыбки. Глаза их разгорались вместе с каждым словом допрашиваемого.
– Копье, которым римский воин Лонгин пронзил бок нашего Спасителя, прервав его мучения на кресте! Этого копья касалась кровь Господа. Оно уцелело, оно не могло исчезнуть! И если мы отыщем, возьмем копье, то сможем выйти против любого войска и победить!
Петр положил ладонь на бархат подушки.
– Я рассказал все сеньору графу. Его высочество приказал дать мне в помощь воинов и отправил искать туда, куда послал меня первоапостол Андрей. К храму святого Петра. Там воины разобрали пол, убрав плиты, и взялись за лопаты. Я же молился и принял причастие. И когда, очистив душу, сошел в яму, то нашел… – Он подхватил обломок. – Вот!!!
Зал взревел. Рыцари, раскрасневшиеся от жары, орали "Deus!", монахи славили Господа.
Лицо Петра Бартелеми сияло.
– Я нашел то, что приведет нас к победе.
Адемар попросил его подойти ближе, взял в руки осколок.
Гул в зале, подобно волне, перевалился за пределы шатра. Возгласы, молитвы и восславления Господа слышались сверху, сбоку, с каждого угла.
Скептическое выражение лица сидевшего напротив Адемара Боэмунда сменилось задумчивым.
– Господь вручил нам победу!
Адемар покачал на ладонях ржавый осколок.
Рев с улицы уже давил на уши.
– Господь верит в нас. Он не гневается.
– Deus! Deus! Он не гневается! Он с нами! – скандировала толпа.
Епископ согласно кивнул головой.
– Да будет так.
– Так хочет Бог! – было ему громогласным ответом.
9.
25 июня совет вождей назначил Боэмунда Тарентского главой Божьего воинства сроком на четырнадцать дней. Этого ему должно было хватить, чтобы или отбросить владык мусульманского мира от стен Антиохии, или уложить в землю всех, кто еще мог держать оружие.
Лангобард не подкачал.
Из собственных запасов князя выкатили бочки с вином. Немногочисленных лошадей придирчиво осмотрели. Большую часть пустили под нож. Так появилось мясо.
Дисциплина, пошатнувшаяся в последние недели, наводилась твердой рукой. О каком духе можно говорить, если бежали из города даже такие вожди, как Гуго де Вермадуа, брат французского короля, и Стефан Блуаский? После обретения святыни дезертирство пошло на убыль, но мысль о том, что можно отсидеться за стенами, пока остальные штурмуют лагерь мусульман, посетила не одну рассудительную голову. Таких командиров собирали к шатру верховного командующего, назначали место в штурмовых колоннах, указывали время и брали клятву, что придет. Тех, кто мямлил, ставили первыми.
Нашлись упертые. Двое баронов отказались идти на верную смерть. Высказали вслух то, о чем думали многие. Мол, басилевса надо звать, а не на рожон лезть. А пока не пришла помощь, они и тут могут подождать.
Боэмунд поджег дома строптивых. Рано утром к зданиям подкатили повозки с соломой, засуетились работники, вспыхнул огонь. Когда толпа кашляющих кнехтов высыпала наружу разобраться, их окружили отборные головорезы из личной охраны лангобарда. Бароны тут же поменяли мнение и высказались за немедленную атаку.
Так ковалось единство, так поднимался дух.
Каждый знал, что за спиной резервов нет. Только больные и раненые. Да и те сгрудились у цитадели, чтобы не дать осажденным сделать вылазку в спину.
Все зависело от предстоящего боя. Отступить значило умереть.
Кербога мог легко уйти от сражения и терпеливо дождаться, когда спелое яблоко само падет в ладонь. Всего и надо было – загнать крестоносцев обратно в город. Перекрыть лучниками ворота, перебить первую колонну, запрудив улочки беглецами. Сил было предостаточно.
Но мосульский эмир рвался в бой даже больше латинян.
Собранные в кучу блистательные повелители мусульманского мира не привыкли к тому, что им кто-то указывает. Добиться порядка от тех, кто считает себя равным вождю, становилась все трудней. Склоки превращались в ссоры, всплывали давние обиды. Сунниты все чаще ругались на исмаилитов, те отвечали. Иногда ссоры превращались в стычки, рассудить которые не мог и сам Мухаммед.
Дошло до того, что эмир Дамаска, прихватив друзей и тридцать тысяч войска, вообще покинул лагерь. Захватчики обречены. В осаде мало чести, да и ту делить придется. Эмир поехал домой.