Пережившая техногенную катастрофу и лежащая в руинах Европа ведет кровопролитную войну с "усамами". Души людей отравлены религиозным фанатизмом и ксенофобией. На континенте полновластно правит архангел Михаил – диктатор, укрывшийся в бункере своего румынского замка. Ему бросают вызов два подростка, которым удается добраться до убежища тирана. Смогут ли юная Стеф и ее друг Пиб расправиться с ангелом бездны и дать человечеству шанс возродиться к новой жизни?
Пьер Бордаж
Ангел бездны
Сердце мудрых в доме плача, а сердце глупых в доме веселия.
Екклесиаст. Святая Библия каноника Крампона, 7 – 4
И изгнал Адама и поставил на востоке сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни.
Бытие. Библия каноника Крампона, 3 – 24
1
Пиб не любил неба.
С этого низкого грязного потолка вечно что-нибудь падало – струи дождя, град, молнии, тучи насекомых, птичий помет, ракеты дальнего действия, чей свист раздавался за несколько секунд до того, как они попадали в цель, ураган бомб, сбрасываемых самолетами-призраками с глухим, почти неслышным гудением.
Ночь Пиб тоже не любил. Потому что именно посреди сумерек и снов являлись легионеры, эти ангелы-хранители западной Европы. Однажды, внезапно разбуженный ревом мотора, Пиб отважился выскользнуть из кровати и посмотреть сквозь щель в ставнях спальни: какой-то грузовик на высоких колесах, покрытый брезентовым верхом, изрыгнул около двадцати фигур в черной униформе архангела Михаила, с посеребренными штурмовыми винтовками. Легионеры вышибли дверь ближайшего дома, откуда через несколько минут вышли, грубо волоча за собой мужчину и женщину. Пиб узнал родителей Зары, одной из своих подруг, а точнее – своей одноклассницы, круглой отличницы, успевающей повеем предметам, хорошенькой воображалы, которую, конечно, любить было не за что. Он запомнил две пронзительные картинки: худые ноги Зариного отца, торчащие, как сломанные карандаши, из наспех застегнутой пижамной куртки, и тучное белое тело ее матери, под которым рвались разлетающиеся полы пеньюара. Пиб поскорее отвел глаза.
Зара после этого так больше и не появилась в школе. Их классная объявила, что ее семейство не оправдало доверия Пророка и предало дело народа Запада, осаждаемого армией Джихада. Пьеру-Жану, который обеспокоился будущим Зары и двух ее сестер, классная ответила, что их, возможно, переведут в начальный питомник – школу Пророка, где они, избавившись от дурного влияния родителей, станут добрыми христианками и настоящими патриотками. Классная не упустила случая похвалить наших солдат, не жалеющих собственной жизни на Восточном фронте. Если бы не они, если бы не их отвага, фанатики Джихада наводнили бы всю западную Европу, как полчища скорпионов. "Скорпион – это ядовитое насекомое, которое способно пережить ядерный взрыв и которое надо давить каблуком", – напомнила она звенящим от волнения голосом. Пиб заподозрил, что она прибавила это, чтобы снять подозрение с себя. В прошлом году, когда он учился в шестом классе, у них сменилось четверо учителей по французскому, двое – по религиозному воспитанию и трое по истории, и это ясно доказывало, что школа, так же, как улицы, дороги, как восточные границы Румынии и Польши, стала опасным местом со времени пришествия легионов архангела Михаила.
"Ты уверен, что ваши учителя не забивают вам голову разными странными идеями?" – регулярно спрашивал у него отец. "Если что, скажи нам с мамой. Мы шепнем пару слов нашему комиссару полиции".
Пиб не понимал, какие такие странные идеи имеет в виду отец. Классная говорила им, что раньше люди считали, будто происходят от обезьян. Это утверждение, возможно, принадлежало к разряду "странных идей", однако, увидев брезгливое выражение на физиономиях учеников, она тут же добавляла, что сама ни на йоту не верит в эти россказни, что Создатель сотворил человека по своему образу и подобию, как сказано о том в Бытии, и что, слава Богу, существо, в котором имеется частица Господа, уж никак не может произойти от какого-то косматого зверя, вонючего и глупого.
Электричество отключали каждый день часов около восьми, кроме того, свет пропадал из-за бомбежек, грозы, саботажа или неисправности старых выключателей. Тогда на смену лампочкам приходили свечи, они с тонким потрескиванием обкусывали темноту и распространяли тяжелый запах теплого воска. В пляшущих язычках пламени вещи и люди словно попадали в иное измерение. Так, лица отца и матери Пиба превращались в застывшие, но скрипучие маски, а лицо сестры – в кончик лезвия, которое того гляди уколет. Эти язычки пламени были также знаком светомаскировки, долго тянущихся часов удушья и заточения. Гражданские помощники легионеров получили приказ стрелять без предупреждения во всякого, кого застанут на улице между восемью вечера и шестью утра. И тут уж они отводили душу: бывали ночи, когда лабиринты улиц становились местом настоящей охоты за людьми.
Хотя родители Пиба с похвальным рвением соблюдали как закон Божественный, так и закон военного времени, они почти всегда пребывали в тревоге. Они боялись всего: любого пустяка, шума, тени, боялись анонимных доносов, боялись – настоящего, будущего, прошлого. При малейшем подозрительном шорохе они бросались в подвал своего дома, где собрали запасы на десять месяцев: вода, консервы, мука, подсолнечное масло, соль, сахар, карманные фонарики, батарейки, свечи, спички, респираторы, фильтры, кислородные баллоны, газовые баллоны. Иногда они проводили там всю ночь, заставляя Пиба и его маленькую сестру спать на сырых и вонючих матрасах в жуткой духоте. Пиб ненавидел эту зловещую и крохотную комнатенку, как ненавидел отца, когда тот вскарабкивался на мать, предварительно удостоверившись – а ты как думал! – что ребята спят. Тогда раздавался невыносимый звук от соприкосновения потных тел, слышалось шуршание мятых простыней и дыхание, похожее на вздох сифона в ванной, на свист лопнувшей шины, на одышку мучимых жаждой собак. Временами горячий выдох обжигал затылок Пиба, вызывая у него тошноту или желание кого-нибудь укусить. Он спрашивал себя, испытывают ли то же самое его приятели, становясь свидетелями ночных тайн в своем доме? Он завидовал ребятам, оказавшимся на улице в результате бомбежек, "подонкам", тем, кто, по словам его отца, вновь превратился в дикарей, поганым бродяжкам, которых надо срочно отправить в исправительные центры. Но помещений для них и желающих их отлавливать не хватало. Вооружившись крупнокалиберными винтовками, пусковыми ракетными установками, гранатометами, "подонки" рэкетировали все кварталы больших городов, разъезжая средь бела дня на бронетранспортерах, чтобы продемонстрировать силам порядка, что им наплевать на Бога, Закон и Родину – этих трех столпов Великой Европы. Пока что легионеры ими не интересовались. У них хватало по горло других дел: отразить атаку джихада на Восточном фронте, выловить тех, кого подозревают в симпатиях мусульманам, восстановить и укрепить божественный закон, поруганный отступническими правительствами в XIX, XX и в начале XXI века.
"Ничего, они еще сведут счеты с этими негодяями! Как только Господь поможет нам одержать победу над этими… этими…"
Папа никак не мог найти подходящих слов, чтобы выразить всю свою ненависть к фанатикам джихада. Пиб с удовольствием подсказал бы ему: яйцерезы, ублюдки, арабские отморозки – так звали их между собой ребята, играя на переменах в школьном дворе. Но он не знал, как к этому отнесутся родители. Слово "бордель" стоило ему звонкой пощечины, а "шлюха" – трех дней запрета на телевизор, что, впрочем, не так уж и расстроило его: цвета, герои, да и сам сценарий тех мультяшек, которые показывало с пяти до полшестого общество "Молодежь и мораль", были просто отвратными. "Яйцерез", "ублюдок", "отморозок" – за эти слова не похвалят двенадцатилетнего парня, пусть даже ему скоро тринадцать и он гордится несколькими волосами на лобке и тем, что целовался уже с тремя девчонками: одну целовал просто в губы, с другой они касались языками, а третьей при этом помял грудь под майкой.
Пиб спрашивал у родителей, почему же Господь, коли он Истинный и Единый, так долго не посылает победу европейским армиям, сосредоточенным на Восточном фронте. Из их путанных объяснений он вывел, что Бог, да будет он восхвален, испытывал веру своих служителей, как испытывал прежде Иова в куче пепла или сына своего Иисуса Христа в пустыне.
"Кто сильно любит, сильно наказывает", – добавила мама, взывая к Всевышнему и в то же время втолковывая своему отпрыску, что его будущие выходки чреваты основательными взбучками.
Пиб думал, что ведь и вправду, раз Господь такой всемогущий, всеведущий и всеядный – нет, это, кажется, про свиней, – то мог бы помочь нашим придавить этих яйцерезно-ублюдочно-отморозочных скорпионов. Пошел пятнадцатый год войны, насчитывались уже миллионы убитых с обеих сторон, солдаты, которые уходили на Восточный фронт, были все моложе и моложе (им было уже по шестнадцать лет) и все менее годные к службе: теперь посылали близоруких, глухих, астматиков, дебилов, больных СПИДом и БПЗ – болезнью Персидского залива… Рекруты загоняли этих парней в их собственные спальни и вырывали их из объятий матерей. Поговаривали даже о мобилизации девушек и мужчин сорока лет.
Через три года подойдет очередь Пиба.
Через три года, а может быть, и меньше, один из черных архангелов явится к ним в дом и скажет его родителям, что Европа рассчитывает на их сына в деле защиты западных земель и моральных ценностей. Папу разопрет от важности – пока что у него расперло от жира живот и подбородок с тех пор, как он вышел в отставку, – а мама прольет скупую слезу, как подобает настоящей христианке. Его сестричка Мари-Анн, жуткая зануда, ухмыльнется, радуясь перспективе стать хозяйкой в комнате брата и во всем доме. Пиба вместе с другими призывниками его возраста запихнут в грузовик с брезентовым верхом и после десяти дней военных сборов отправят в Румынию или в Польшу, в какую-нибудь точку между Черным и Балтийским морями. Потом он будет прозябать в одном из тех кошмарных бункеров, которые показывают, одновременно с гордостью и отвращением, в репортажах ЕЕТ, Единого Европейского Телевидения, пока наконец кто-то из офицеров легиона не прикажет ему броситься с легким сердцем под пули нечестивцев.
Папа называл это окопной войной, вроде той, какая велась во времена Первой мировой войны между христианскими народами. С обеих сторон противники задерживали продвижение вражеских танковых частей, уничтожили большинство аэропортов, авианосцев и боевых самолетов, после чего впали в полнейшее бездействие, временами оживляемое вылазками самоубийц. Редкие бомбардировщики, сумевшие ускользнуть от самонаводящихся ракет, ограничивались разрушением городов, деревень и истреблением мирного населения. Отныне не хватало снарядов, способных поджечь тяжелые транспортные самолеты на десяти тысячах метров высоты. За неимением умных, бьющих без промаха бомб – паутина из запущенных в последнее время спутников, видимо, нарушила их систему наводки – старались сбрасывать как можно более мощные и разрушительные снаряды, которые были "прародителями" всех остальных и приближали Апокалипсис. Они раздирали в клочья потолок из туч и разрывались где попало, десять или двенадцать ревущих тонн обрушивались на улицы, дома, площади, леса, поля, пронзали насквозь крыши, словно бумажные листы, пробуравливая в земле воронки больше тридцати метров в глубину, разлетаясь на сотни мелких снарядов, которые настигали людей в их укрытиях, сжигали, стирали в порошок, разрывали на куски, увечили. Большая часть снарядов была из ИУ, истощенного урана, что звучало комично, если учесть изобилие причиняемых ими разрушений. Они решетили блиндажи укрытий, прорытых на двадцатиметровой глубине в самом начале войны. У родителей Пйба не было средств, чтобы купить себе там место. Однако они несколько успокоились на сей счет, когда их хороших друзей, Морионов, нашли всем семейством разнесенными на куски в их бункере – жена Мориона, толстая, но резвая женщина, произносила "бюнкер", – стоившем им двести тысяч евро, да-да, двести тысяч евро. Сам Морион, высокий и худой мужчина с постным лицом, выложил эту сумму с убийственным пренебрежением. Ни их тела, ни тела троих детей так и не удалось полностью достать из черной дымящейся дыры, поглотившей их дом и сад.
К бомбам и ракетам добавлялись еще АК. Андре, приятель Пиба, помешанный на играх в войну, объяснил ему, что АК – это атака камикадзе, названная так в честь японских летчиков Второй мировой войны, которые врезались на своих самолетах в корабли, командные вышки или в толпу людей. Сегодня АК совершали исламисты, они пробирались на запад, в большие города Европейского союза, и подрывались, убивая заодно как можно больше христиан. А еще они размахивали автоматом АК 47 или АК 74 и стреляли в людей, пока не прибывали внутренние войска. Или проникали по ночам в дома и квартиры и вырезали спящих оккупантов. Некоторые из них успевали совершить больше трехсот убийств, прежде чем их выслеживали, отлавливали и отдавали на расправу обезумевшей от ярости толпе. Их четвертованные, оскопленные, с содранной кожей тела гнили несколько дней на тротуарах. Прохожие не могли удержаться, чтобы не плюнуть или не помочиться на них. Пиб видел, как люди привязывали останки такого камикадзе к бамперу своей тачки и ездили по городу, гудя и завывая, словно дикие звери.
Пибу иногда казалось, что он не принадлежит этому миру. Что он бродит по призрачной вселенной. Что внутри него прячется другое "я", какое-то существо или чудовище, затаившееся в глубокой пещере, которое время от времени высовывает в изумлении голову. Хотя эти явления таинственного, неуловимого Пиба были редкими и краткими, они чертовски пугали его.
По дороге от дома к школе он шел вдоль многочисленных пустырей, когда-то заполненных жилыми домами, торговыми центрами, парками, спортплощадками. Пожары от бомбежек превратили четверть территории города в кучи строительного мусора, которые сначала были основательно почищены грабителями, а затем отданы на откуп бомжам. И надо еще учесть, что населенные пункты средней величины страдали меньше, чем европейские метрополии, такие как Париж, Лион, Марсель, Брюссель, Прага, Рим, Барселона или Мюнхен: бомбардировщики Джихада совершали на них налеты не меньше одного раза в неделю и превращали в руины. Внутренние войска расчистили разрушенные кварталы, поначалу сделав из них детские площадки, а потом – объявили их опасными и, в конце концов, запретными зонами. Именно там существовал наибольший риск погибнуть под обвалом; именно там была самая высокая концентрация радиоактивной и химической пыли; именно там можно было подхватить БПЗ, ту самую болезнь, которой впервые начали болеть в Персидском заливе в конце XX века (эта гадость вызывала скоротечную лейкемию и врожденные злокачественные опухоли); именно там можно было встретить существ, пораженных СПИДом, – сборище бедолаг, которые копошились вместе с крысами в погребах или на развалинах зданий.
"На всех трупах – парша и паразиты, – ворчал папа. – Они исчезнут, как только Бог залечит раны Европы".
Пиб замечал про себя, что когда Бог пошлет победу своим, от Европы мало что уцелеет. Мальчик предпочитал не делиться ни с кем этой мыслью. Он не молился о законной победе христиан, как учили его родители и учителя, – он умолял Господа послать ему сон, когда подозрительный гул гнал его вместе со всем семейством в подвал дома.
На этот раз Пиб снова не спал. Судя по всему, Бог, к которому взывали родители, услышал молитвы поважнее. Все больше раздражаясь, Пиб терпел звуки трущихся тел, возню и сдавленные стоны отца и матери. А потом его тайное "я", выйдя из своей норы, стало бузить вместе с родителями. Потом гудение самолетов повергло его в тошнотворный страх. Потом у него заболел живот, может быть оттого, что он пил воду прямо из-под крана. Так как врагов подозревали в отравлении очистительных станций (самая последняя акция террористов), то Министерство здравоохранения настоятельно рекомендовало применять фильтры. Мать Пиба не только пропускала воду через тройной фильтр, но кипятила ее дважды в день, чтобы, как она говорила, исключить всякую опасность заражения. Но учительница Пиба по физике и химии намекнула, что ни фильтры, ни термообработка, ни очистительные таблетки на базе хлора не могут помешать прижиться вредным молекулам в стаканах или сковородках. Доказательство тому: новая вспышка оспы, тифа, холеры – бедствий, которые, казалось, навсегда исчезли с лица земли, – и появление новых болезней.
Первые взрывы бомб прогремели неподалеку, грохот раздался ужасающий, земля и стены задрожали, стремительные всполохи заплясали на потолке. Трусиха Мари-Анн захныкала, папа отпустил маму успокоить своего зайчика, ля-ля-ля, потом вновь наступила тишина, наполненная резкими запахами и страхом.
У Пиба сильнее заболел живот, ему ужасно захотелось писать. Он не шевелился: дождется, когда все заснут, и пойдет опорожнить мочевой пузырь в биоунитаз. У него не было ни малейшего желания, чтобы родители или сестренка знали о его интимных отправлениях. И если терпеть станет настоящей пыткой – тем хуже. Гул самолетов и вереница взрывов словно буравили ему грудь и позвоночник. Он никак не мог расслабить мышцы шеи, наполовину втянутой в плечи. После ночи бомбежки лопатки и спина болели у него несколько дней.
Родители поспешили переложить уснувшую Мари-Анн на другую кровать и снова занялись обычным в ночи делом. Казалось, они торопились закончить, они все убыстряли ритм, перестали сдерживать громкое дыхание, стоны и наскакивали друг на друга, как разъяренные быки. Из самых печенок Пиба взметнулся было крик, но застрял у него в горле. Папа сдавленно по-щенячьи тявкнул, а у мамы, в знак одобрения, вырвался отвратительный хрип. Пиб, не в силах больше сдерживаться, откинул простыню, выпрыгнул из кровати так, а словно его выбросило матрасной пружиной, и ринулся в сортир, отделенный от комнаты тонкой перегородкой.
Именно это мгновение выбрала чудо-бомба, чтобы рухнуть на их дом.
Правда, не на самый дом – тогда бы Пиб мгновенно обратился в кровавую пыль, – а рядом с ним. От страшного взрыва Пибу разорвало барабанные перепонки, яркая вспышка обожгла глаза, земля под ногами накренилась, ударная волна с силой швырнула его о землю, резкий запах пороха ударил в ноздри. Несущая балка дома обрушилась и застряла над самой его головой, щебенка, камни, куски перекрытий, осколки цемента и еще целая куча обломков падали дождем вокруг него. Едкая удушливая пыль окончательно забила ему нос и горло.
Пиб долго лежал оглушенный, не способный ни о чем подумать, пока его дом продолжал разрушаться с треском и грохотом.