Павел с интересом и некоторой тревогой взглянул на неё.
– На что же?
– На всё! Это судьба. Ты – математик, сделай элементарные расчёты. Мы совпадаем.
– То есть?
– Я изучала каббалу.
– Я тоже.
–Тогда, проверь!
– Не стоит. У меня нет повода сомневаться в твоих результатах.
– Тогда, что тебе ещё нужно?
– Ты мне не снишься.
– Тебе сниться другая женщина?
Он промолчал. Это было один раз. Пару лет назад, в декабрьскую ночь, чуть менее, чем за два месяца до совершеннолетия. Ему снилась хрупкая девушка с тёмными прямыми, как струи воды, волосами и кошачьими глазами. Она читала ему какие-то странные, но красивые, стихи о любви и почему-то плакала. Разумеется, он считал этот сон лишь плодом разгулявшегося юношеского воображения, но забыть девушку не мог.
– Нет, мне не сниться друга
– Тогда к чему все эти разговоры о снах? Я, между прочим, им вообще не верю! Мало ли как исказит наше подсознание любую информацию.
Не известно, что больше убедило Павла: логика, с которой Катерина доказывала своё право на любовь, её страсть и слёзы или письмо, полученное от деда, где были слова: "не отвергай". Но он сдался, и со всем молодецким пылом, хранимым всю юность где-то глубоко, ринулся в этот водоворот, перемалывающий всё, что считает своим.
Человек творческий, испытывая любовный экстаз, не может просто банально предаваться плотским и не только утехам. Эта огромная очень упругая пружина, сдерживаемая долгие годы и теперь отпущенная, устремилась в космос со всей накопленной мощи, колеблясь во все стороны и кружась. Успевая более обычного в своих научных поисках и учебных делах, он начал рисовать, как когда-то с дедом, и друзья даже организовали университетскую выставку его работ. Он блестяще, по мнению факультетского начальства, сыграл какую-то роль в студенческом спектакле, и зал рукоплескал ему, проча славу актёра. Но он хотел быть учёным, по крайней мере в этой жизни, в этом мире. Это был его путь.
В середине апреля праздновали день рожденья Катерины. Павел бы ни за что не хотел принимать участие в подобных, шумных от неловкости и вынужденно пошловатых мероприятиях, когда представители различных поколений, взглядов, интересов делают вид, что им вместе весело и вкусно. Но быть приглашённым и отказать, он, конечно права не имел. Не так уж всё было ужасно. Обилие мало знакомых людей вполне компенсировалось богатой семейной библиотекой и шахматными досками с незаконченными партиями, так предусмотрительно размещёнными заботливым хозяином в различных уголках огромной гостиной. Приблизительно через полчаса Павел обнаружил, что поставил мат своему научному руководителю.
– Да вы, молодой человек, и впрямь монстр какой-то. Сломили защиту известного гроссмейстера. Знаете хоть, чью?
– Если б знал, не сломил бы. Из вежливости.
– Ладно. Я вам кое-что объясню. Пройдёмте в мой кабинет.
Павла несколько замутило, то ли от ненавистных шпротов, которые он за каким-то чёртом ел с Витькой наперегонки под восторженный хохот девчонок, то ли от предстоящего чая с тортом.
– Что с Вами? Идёмте, у меня там прохладно и тихо.
– Видите ли, что происходит – говорил Александр Филиппович, стоя спиной к Павлу и рассматривая что-то в глубине окна.
– Да, вроде всё хорошо.
– Ну, да. Ну, да. Так хорошо, что уже всё всем известно.
– Что бы им ни было известно, всё равно, кроме нас с Вами, никто ничего пока не поймёт.
– Я не о Ваших фантастических полях, будь они неладны. Хотя об этом тоже стоит поговорить. Я о Катерине.
– Мне пора делать предложение?
– Ты что, думаешь, я бы стал с тобой об этом говорить? Да меня вообще, не интересует, собираетесь вы жениться или нет. Я не пуританин. Речь о другом.
Павел вопросительно смотрел на собеседника и молчал. Мутило сильнее. К тому же обращение на "ты" ничего хорошего не сулило.
– Последнее время ты стал просто спецкором всех известных физических журналов. Тема у тебя самая интересная, самая перспективная. Глядишь, скоро за границу съездишь, по обмену. А ведь ты всего лишь студент – третьекурсник.
– Мне перестать писать?
– Может тебе перестать подписывать?!
– Не понял. – Павел произнёс эту фразу чуть ли не первый раз в жизни. – И при чём здесь Катя?
– А притом, что она – моя дочь! И, между прочим, действительно на выданье. И, если мне плевать, что вы там думаете о своём совместном будущем, то всему институту нет. Ты ведь хорошо понимаешь, о чём я говорю.
– Надеюсь, я ошибаюсь.
– Не надейся. Скоро услышишь, что влиятельный папаша – академик куёт карьеру своему будущему зятьку. Пойми, я хочу оградить вас от грязных сплетен. Я уже решил, что руководить теперь вами, официально конечно, будет мой аспирант Соловьёв. А ты, ну, псевдоним что ли возьми.
– Какой? Соловьёв? Или, может, Вашу фамилию? Список напишите?
– И напишу! И будешь слушаться.
– А, если не буду?
– А, если не будешь, то я буду. Я буду искать другой способ оградить мою дочь от всего этого околонаучного дерьма. А тебя, уж извини, спасать не стану.
– Спасать?
– Ты считаешь такие головы, как твоя, нужны только академии наук? Тобой уже давно интересуются. Иди. Думай. И, если действительно любишь Катьку. Слышишь? Любовь выше амбиций, выше морали. Даже в борьбе за правду её нельзя отвергать.
По большому счёту, Павлу было абсолютно безразлично, какая фамилия стоит под его работами. Он вообще был автором большинства курсовых и рефератов в их группе. Но запах шпрот и бисквитно-кремовые торты ненавидел впоследствии всю свою жизнь.
А ночью ему снились какие-то красные флажки, и, что он бежит на четырёх лапах, а впереди, в огромной клетке сидит Катька и что-то отчаянно орёт. Он понимает, что нельзя вперёд, нужно вбок, нужно перестать бежать, нужно взлететь, но не может. И вдруг он видит, как сверху на клетку пикирует небольшая хищная птица, вроде чёрного коршуна, но почему-то с кошачьими глазами, и ранит о прутья свои крылья. А Катька стремится поймать её. И Павел уже не знает, кого ему нужно спасать: любимую женщину, себя или птицу.
Умные люди не отступают, они уступают, а проигранная битва, как говорят, далеко не всегда решает исход войны. Да и о какой войне, каких битвах вообще шла речь. Всё было мирно и до тошнотворности логично. Хочешь заниматься тем, что любишь, любить, кого хочешь – плати. Тем более, что цена не так уж высока. Всё решено, и не о чем было беспокоиться. Пашкин диплом, после им же проведённых дополнительных разработок, плавно перешёл к Соловьёву – в качестве диссертации. В результате чего, последний получил вожделенное приглашение в столицу, куда и метил. А Павел с Виктором благоразумно устроились на кафедре родного университета, где уже никто не совал нос в их ненормальные дырявые поля. Зоська, она же Витькина жена, ждала первенца, а Катька… У Катьки всё было хорошо, даже очень.
– Паша, я уезжаю.
– Куда?
– По распределению.
– Ты? Неужели papa допустил?
– С Соловьёвым.
– Что?
– Я выхожу замуж, Паша.
– Не понял. За кого?
– За Соловьёва. Я жду от него ребёнка.
– То есть?
– Ты хочешь знать всё?
– Да.
– Ещё на третьем курсе, когда мы… Ну, помнишь, он стал нашим руководителем? Отец говорил, что тебя нужно оградить от кого-то. И меня заодно. Они просили встретиться…, встречаться с ним, для отвода глаз. Не понимаю, до сих пор, почему о нас с тобой слухи ходили, а обо мне с Соловьёвым нет.
Она замолчала. Она смотрела на него, теребя в руках ремешок сумочки. Было видно, что сейчас заплачет.
– Продолжай.
– У него всегда было время на выставки, походы…
– А у меня не было.
– Ты не предлагал. Ни разу. Ты вообще делаешь только то, что нужно тебе, что хочешь ты. Ты ничего мне не предлагал!
– Я любил тебя.
– Так не любят!
– Да. Наверное, ты права. Женщинам нужно что-то, чего у меня нет и, вероятно, никогда не будет. За ненадобностью. Мне. Так?
– Женщине нужна семья!
– Угу. А у меня она как бы есть. Уже.
– Паш, я уезжаю.
– Счастливо. Привет Соловьёву.
Нет. Мир не рухнул. Он преобразился. Во всякой потере есть приобретение. Ушла любовь? А может ли она вообще уходить? Тогда приходила ли? Просто была женщина. Три года. Находилась рядом. Хороша, притягательна, что ещё? А теперь? Больно? Очень. Это нормально. Это значит – он не умер. Это значит он запомнит, – у него будет опыт и будет любовь к тому, что никогда не предаст. Это значит – он свободен.
Два десятка последующих лет были весьма плодотворны. Он сделал немало каких-то технических открытий, разработал совместно с Виктором кучу проектов. Ему принадлежало несколько интересных изобретений. И его нисколько не смущало, что всё это было лишь побочным продуктом главной темы. Он знал, что ему нужно. Хотя не до конца представлял, куда ведёт этот вожделенный путь.
После ухода Виктора Павел стоял в своей прихожей, прислонившись к стене, как к дереву. Он не вспоминал – он помнил, и не было нужды перетасовывать в уме давно ушедшие события. Он слушал. Лай собак и рожок загонщика.
Теперь он понимал, что ситуация снова вышла из-под контроля, а, стало быть, неизвестно, сколько ему отпущено времени. Для решения проблемы. Значит нужно торопиться. Наскоро приняв душ и отдав Ронхулу ещё с вечера приготовленный Виктором завтрак, он схватил свой неизменный ноутбук и понёсся в лабораторию.
Месяца полтора Павла невозможно было застать ни дома, ни в университете: он везде только что был и обещал вернуться. Даже Виктор общался с ним, точнее сообщал самое необходимое, по электронной почте. За неделю до католического Рождества Павел наконец прочёл в десятый раз отправленный текст: "О, неуловимый, как мститель, господин мой, не сочтите за дерзость нижайшую просьбу о немедленном принятии моей скромнейшей, во всех отношениях, особы в вашем недоступном, как Тауэр, доме! Короче, чувак, не убий, Срочно нужно увидеться. Виктор". Перечитав ещё раз эту галиматью, Павел отправил ответ: "Приходи. Сегодня".
Не прошло и двух часов, как Витька заполнил собой жизненное пространство Пашкиной квартиры.
– Смотри – Павел протянул ему небольшой вытянутый цилиндр, похожий на металлическую авторучку, только чуть длиннее.
– Что это? Волшебная палочка Гарри Поттера?
– Кого?
– Ладно, проехали.
– Это сканер. Считывает информацию, настраиваясь на биоритмы мозга твоего или… Ну, как захочешь. Можно использовать в медицине, можно для выяснения, какую правду думаешь.
– Не Поттера, Снейпа.
– Кого? Что за ерунда?
– Прости, младший замучил. Это персонажи их детского бестселлера. Говори по существу, что эта штука делает с полями?
– Она ловит дырки.
– Ты уже?
– Нет. Я ещё. Кое-что нужно доделать. Не до конца проработаны сенсоры – не держат настройку. Можно не успеть.
– Что не успеть?
– Войти.
– Ты в самом деле собираешься?
– На это я сегодня тебе не отвечу.
– Я итак понял. Ты ведь уже всё решил ещё лет двадцать назад.
– Заткнись, иначе опять спущу с лестницы.
– Кстати о лестнице. Тебе придётся оторвать свою гениальную задницу от твоей беспросветной занятости.
– Чего?
– Н-да. Сам не знаю, чего. Но, если ты мне друг, ты пойдёшь со мной на эту чёртову тусовку.
Павел внимательно смотрел на Виктора, и глаза его были отрешённо спокойны. Только губы слегка дёрнулись то ли презрительно, то ли сочувственно.
– Ну возьми свой сканер, считай все мои мысли, разложи мою душу на множители!
– Успокойся, я пойду.
– Спасибо.
– И тебе.
– Что? За что мне спасибо? Я… Я должен тебе сказать. – Виктор нервно достал сигарету, покрутил её в пальцах, засунул обратно в пачку. – Слушай: когда они пригласили меня, я знал, что им нужен ты. Я – идиот думал, они ошибаются, считают, что мы равносильны. Я хотел просто быть честным с тобой, собой, с ними. И, как мальчик, понимаешь, выложил им всё: и то, что идеи только твои, а я – так – записатор – калькулятор, и про статьи, и про Александра Филипповича с Соловьёвым в компании. Знаешь, я понял Иуду – у него были благие намерения.
– Забей. Лучше, что они выбрали тебя.
– Почему?
– Поймёшь.
– Нет, объясни сейчас. Моя жизнь превратилась в полное дерьмо! Прости, опять думаю только о себе.
– Всё нормально, старик.
– И, самое главное, – я недавно узнал: за всем этим стоит Соловьёв.
– Я понял это сразу, как ты сказал, что Катька оформляет развод.
– То есть? Какая связь?
– Ты просто давно не играл с Александром Филипповичем в шахматы.
– Ферзь на закланье?
– Типа того.
– Неужели право выбора – это всё враньё? А на самом деле его ни у кого нет.
– Почему же? Есть.
– Ага. Тебе предоставляется пара десятков петель, а ты добровольно выбираешь, в какую из них совать свою голову.
– Точно. Внимательно смотри на узлы – не все из них затягиваются.
– Наверное. Ладно, Паш, пойду я. Да, ты только делай вид, что ничего не знаешь, там на вечеринке.
– Разумеется, дружище.
Павел давно ждал предстоящей встречи, точнее не ждал, а просто знал, что она неизбежна. Важно было лишь то, на какой стадии его готовности она произойдёт. Ещё двадцать лет назад его жизнь попытались превратить в пьесу с элементами античной трагедии, но играть по чужим сценариям он больше не собирался. Теперь роль автора будет принадлежать ему, и он постарается навязанную ему драму превратить в фарс. По крайней, мере предстоящий акт.
Закрытый полулегальный клуб, существующий за счёт корпоративных вечеринок организаций не нуждающихся в рекламе, а точнее, нуждающихся в её полном отсутствии, был самым подходящим местом для празднования католического Рождества довольно крупной, весьма разношёрстной компании, в которой, впрочем, большинство людей практически всё знали друг о друге. Соответствующий празднику интерьер, изобилующий сверкающей мишурой, аляповатыми керамическими вертепами в стиле "примитивизм", мягко говоря, не отвлекал, но и не позволял расслабиться.
Павел с Виктором появились в дверях как раз в тот момент, когда все собравшиеся, изрядно наобщавшись в кулуарах, расселись по своим столикам, согласно договорённости, и уверенность в успехе мероприятия начала потихонечку угасать в связи с отсутствием главных персонажей, а потому эффект явления был почти Гоголевским. Сделав пару шагов к столикам, они остановились, дабы все желающие могли насладиться их элегантным утончённым видом (костюмы, если не от Армани, то, по крайней мере, и не от Зайцева). Павел изящно перекатываясь с носка на каблук, одаривал пространство своей знаменитой, сводящей с ума улыбкой. Правда, в данном случае можно было разглядеть в прищуре глаз отстранённую холодность, если бы, конечно, она не была замаскирована радушными морщинками, брызнувшими по вискам и скулам. Губы, обычно подвижные, чувственные, выражающие малейшие движения души их обладателя, лучезарно застыли, сомкнутые, как будто застёгнутые на потаённую молнию. О, господа собравшиеся, кто готов обвинить его в неискренности, придётся прилюдно доставать из-за пазухи камень. Вежливо поклонившись публике, так, что от некоторых столиков раздались аплодисменты, друзья взяли свободные стулья и сели не там, где было предписано, а где хотели: столик недалеко от выхода.
– Вам не будет видно сцены, а сегодня у нас живая музыка, блюзы.
– Нам видно то, что мы хотим видеть – громогласно заявил Павел и многообещающе поклонился Катерине, чей, собственно столик и загораживал им сцену.
Официальная часть оказалась скомкана. Разумнее всего было сразу приступить к напиткам. Зазвучали какие-то многозначительные тосты о месте, ответственности и самореализации учёного, которые друзья демонстративно не слушали. Когда же им предложили сказать что-нибудь разумное, – отказались, сославшись на некоторую невнятность речи, вот только что приобретённую. Их на время оставили в покое.
Заиграли блюз. Откуда-то из глубины сцены почти юношеский бархатный голос запел на приблизительно английском:
I want just in order to you looking at me,
And will see as it’s me good with you.
We were guilty of many
Let the all will be vanish in void.
Now, when this music and words are sounds
I pleas you looking at me
I want remember your gaze your eyes
And nothing break this sacrament.
And now, when you are so far,
More far, as hands, what was put out for us,
Your eyes glitter is growing blind me,
And I can’t see anything, apart your eyes.
Now, when you directed your hot eyes
Through my cold time and deep space,
It’s me so lidht, so hot, and I can’t say:
"ifyoucloseyoureyes,thenIwillvanishforages…"
Павел смотрел, не отрываясь, туда, в сторону сцены, и взгляд его, полный еле сдерживаемой страсти, ловила Катерина. Он что-то шепнул Виктору, и тот направился к музыкантам. Когда закончился блюз, объявили медленный танец. Павел встал, слегка пошатываясь на нетвёрдых ногах, сделал несколько шагов. Катерина поднялась ему навстречу. Казалось всё замерло, кроме музыки манящей, сулящей блаженство. Павел остановился около столика Катерины, сухо кивнул ей и уже твёрдой походкой направился к сцене и пригласил на танец молодого певца. Юноша доверчиво, почти по-девичьи приник к мужской груди. Он начал что-то шептать Павлу, слегка касаясь губами его уха, и тот нежно перебирал волоски на его затылке и прижимал к себе всё сильнее гибкое молодое тело. На лице Павла играла живая, чувственная, порочная улыбка, выдававшая всю мощь нарастающего желания. И даже, когда музыка закончилась, они не прервали объятий, напротив, долгий, страстный поцелуй, как будто оба стремились немедленно утолить свою нестерпимую жажду, явил себя окружающим во всей непристойной красе и бесстыдстве. Минуты через две – три они в полной тишине, звенящей, как тридцать сребреников, взявшись за руки, зашагали к выходу. Все взгляды, застывшие и липкие, как воск, были устремлены на них. Оттого никто не заметил в углу сцены загибающегося от беззвучного хохота Виктора.
Павел с молодым человеком, пройдя почти бегом пару кварталов, наконец расцепили руки.
– Спасибо, Сашок, не знаю, какой из тебя физик, Витьке виднее, но актёр, поверь, классный.
– Но я же вам всё правильно отвечал – слегка насупился паренёк.
– Да, да, конечно. Можешь передать Виктору Сергеевичу, что зачёт по термодинамике ты сдал. Немного напутал в алгоритмах задач, но, учитывая обстоятельства…
– Ага, и ваши реакции, в особенности на малейшую оговорку – парень брезгливо дёрнул плечами, как бы освобождаясь от весьма неприятных объятий.
И тут Павел расхохотался:
– Тебе не понравилась форма сдачи зачёта?
– Никогда не забуду! А Вы видели их лица? Если б не парик, не грим, меня уже завтра в универе не было.