И стоило "бить челом государю" из-за нескольких сотен граммов недостачи? Меня взять, так я из-за таких мелочей нипочем бы не стал унижаться перед своим обидчиком. Не в пользу Воротынского эти крестики, ох не в пользу. Но тут уж ничего не поделаешь - объективность требует.
Кстати, совсем отказываться от его службы царь не собирался. Сразу после ссылки Михаила Иванович - вновь воевода большого полка и один из руководителей Земской думы, хотя реально в ее дела не вмешивался, предпочитая водить в бой рати на южных рубежах. Но и это получалось у него, на мой взгляд, не ахти как здорово. Это уже снова мои частные выводы, но основанные сугубо на его рассказах.
Если в суть событий особо не вдумываться - герой, да и только. Он и в тысяча пятьсот шестьдесят седьмом году изрядно потрепал многотысячную крымскую рать, которая опустошала Северскую землю, и не далее как в этом году у возвращающихся обратно татар отбил русский полон - словом, службу нес справно и достойно.
А с другой стороны, вначале Северскую землю ограбили, а уж потом пришел Михаила Иванович, вначале всю рязанскую украйну сожгли и полонили, а потом только князь Воротынский их догнал, и часть полона вернул. То есть не вовремя он все делал, а с изрядным запозданием. Это еще один крестик.
Теперь-то и сам Воротынский чуял, что нужны перемены, потому что его ребятки не справляются. Каждый из сакмагонов сам по себе, может, и орел, но в целом в пограничной системе Руси на южных рубежах нужно что-то менять. Вот только что? Это не сабелькой на поле брани помахивать - тут надо головой думать. А как ею думать, если ни мыслей, ни даже желания - только горькое осознание необходимости, которой противится душа. У него ж и присказки любимые: "Всякому свой век нравен. Много нового, да мало хорошего. Много новизны, да мало прямизны. Что новизна, то и кривизна". И как тут быть? Потому он за меня и ухватился.
И снова рассказывал я ему далеко не все, чтоб интерес ко мне оставался и дальше. Однако главное донести сумел - реорганизацию надо начинать сверху, то есть получить на нее карт-бланш у самого царя, а уж потом сесть и все обмозговать на бумаге.
Вообще-то тут для меня имелась одна загадка. Я-то, когда на него выходил, поначалу рассчитывал совсем на иное. Думалось, что он этой реорганизацией занимается давно и вовсю, потому и должен мною заинтересоваться. Свежая струя, оригинальные мысли и все такое. То есть я окажусь одним из деятельных помощников князя в укреплении рубежей южной границы, но не более. На такое силенок у меня хватило бы запросто. Как-никак год пребывания в Голицинском пограничном кое-что дал. Пускай немногое, но для Средневековья должно хватить.
К тому же, как раз по этому вопросу я в свое время даже подготовил доклад. Старался на совесть - все-таки первый в моей жизни семинар. Целых три дня штудировал специфику этой самой реорганизации. Даже в увольнение не пошел - во как старался. Последнюю ночь вообще почти не спал, потому от волнения и забыл две главные даты. Одна касалась царского указа, которым государь повелевал князю заняться этой реформацией, а другая - когда утвердили само уложение. Ну что поделать - заучился. За это и получил четверку вместо пяти баллов.
Словом, когда я затевал беседу на свадьбе у Годуновых, то боялся лишь одного - он уже все это сделал и я ему не нужен. А тут, оказывается, конь не валялся. Воротынский ее не только не начал, но даже не знает, с какого боку к ней подступиться. То есть мне придется не просто начать работать с нуля, но и возглавить это дело.
Даже страшновато стало - сумею ли. Но потом припомнил семинарский доклад и решил, что ничего страшного в этом нет, и вообще - глаза боятся, а руки делают. Но поначалу пришлось-таки убеждать себя. Мол, некуда тебе отступать, Костя, - только вперед и до победного конца. Кто, если не ты? И вообще - Родина-мать зовет… куда-то. Словом, давай работай, и баста!
Ну а когда вдолбил себе все это, принялся за князя. Мол, без царского указа никуда, потому как вначале нашу затею должен одобрить государь, а уж опосля можно засучить рукава…
Он поначалу колебался. Тоже страшно было. Понимал - стоит выйти на Иоанна, и все, назад не повернешь. А если неудача? У товарища Саахова в "Кавказской пленнице" в таком случае хоть оставалась надежда на самый гуманный суд в мире, а тут ее нет. Тут ему плаха обеспечена. Такой вот суровый, крутой раскладец для настоящих мужчин.
Опять же имелись у него на мой счет немалые сомнения - как-никак иноземец. Пою сладко, красиво - заслушаешься, но в ратном деле не проверенный. А если подведу?
Но я постарался. И уверенность в голос вложил, и убежденность, что все получится как надо. Фразы чеканил звонко, и получались они у меня по-военному рублено-короткие, отдающие на слух лязгом сабель и победным криком "ура!".
И не устоял князь под таким напором, взыграло в нем ретивое. Когда за пару недель до Рождества Христова мы с Михаил ой Ивановичем двинулись в первопрестольную, настрой у Воротынского был будь здоров, а если ослабевал, то я его вовремя поднимал.
Выехали на Николу зимнего, согласно традиции: "Зови бога в помощь, а Николу - в путь". Последнее процитировал Тимоха - мой новый стременной по прозвищу Серьга…
Да-да, тот самый, который встретился мне в самую первую ночь пребывания в этом мире.
Глава 7
СЕРЬГА БЕЗ СЕРЬГИ
Вот уж воистину неисповедимы пути господни и человеческие судьбы. Порою они так перехлестываются между собой - куда там знаменитому гордиеву узлу, и остается ломать голову - случайно оно или как. Впрочем, я свою голову не ломал - просто принял как данность, хотя тут многое действительно сплелось именно благодаря случайностям, даже наша самая первая встреча с Тимохой на подворье у Годунова. Случилось это за пару недель до свадьбы, когда я от нечего делать заглянул на конюшню, чтоб проведать своего вороного.
"Конь не должен забывать своего хозяина", - философствовал старый конюх Висковатого Авдей. В благодарность за чарку-другую хмельного меду, которая всегда находилась для старика в моей фляжке, он охотно, сам того порой не замечая, учил меня уму-разуму. Именно Авдей показал мне, как правильно седлать, как выхаживать коня после долгой скачки, чтоб тот не запалился, и прочим нехитрым премудростям.
Потому и заглянул я туда в тот день с краюшкой хлеба в руке - чтоб Сивка-Бурка меня не забыл. Зашел, а там привязан к козлам здоровый широкоплечий молодой мужик, которого нещадно охаживал кнутом дюжий Герасим. На спине у привязанного уже и живого места не было, а он все равно хорохорился, держа марку.
- Ну и что с им делать? - Герасим с досады бросил кнут.
- Что мне делать с ним, рассуди-разложь, - тут же нашел в себе силы связанный, принявшись слабо напевать хриплым голосом. - То ли правда - ложь, то ли сказка тож, то ль огнем палить, то ль в острог валить, то ль главу с плеч долой, то ль… - И закашлялся, так и не сумев допеть до конца.
При виде этого зрелища у меня как-то противно зачесалась собственная спина, и я бочком-бочком двинулся к вороному, отнюдь не собираясь вмешиваться в воспитательный процесс. Словом, как ни удивительно, но первым признал своего "старого знакомого" не я, а Тимоха.
- Коню хлебца, а мне б винца, - окликнул он, усиленно кривя губы в слабом подобии усмешки. - Однова недопили, так ныне б в самый раз.
- Счас я кваску изопью и тебе винца поднесу, - угрожающе прорычал мокрый от пота Герасим и вышел.
Но и тогда, честно говоря, я еще не опознал связанного, тем более что Серьга был без серьги - мочка левого уха уныло свисала книзу, разорванная чуть ли не пополам и вся в запекшейся крови. Не иначе как при поимке серьгу попросту вырвали с мясом. Потому я и не понял его намека - просто мне стало его жалко.
Когда на собственной шкуре испытаешь все прелести пенитенциарной системы русского Средневековья, то начинаешь относиться несколько иначе к тем, кого беспощадно карали тамошние судебные органы. Именно потому я подал связанному воды, помог напиться, а потом, ближе к вечеру, еще раз заглянул в холодную подклеть, ставшую для него импровизированным острогом. К тому времени я уже выяснил, что парень наказан не за воровство, грабеж или убийство, а за очередной побег - воля ему не светила, так что он, как в песне, решил добиться ее собственной рукой, точнее, ногами.
Тимоха лежал на охапке соломы и поминутно облизывал губы - то ли ему специально не принесли воды, то ли попросту забыли это сделать, а обратиться с просьбой к тюремщикам-сторожам парню, как я понял, не позволяла гордость, вот он и мучился.
Вообще-то вмешиваться в чужие дела нехорошо. Хлопец поначалу был в половниках, затем решил жениться и занял деньги, став закупом. Невеста через два месяца утонула. Серьга простодушно отдал все три с половиной рубля дворскому, но без свидетелей, что позволило тому нахально отказаться - не вернул тот денег, и точка. Возмущенный такой явной несправедливостью Тимоха набил морду лукавому мужику и ударился в бега. В наказание он стал обельным холопом. Потом последовал еще один побег, за ним третий, четвертый… Этот был шестым по счету.
Согласен, что не мне вносить поправки в современные понятия о правосудии и прочем, но я и сам люблю свободу, так что парень чем-то мне сразу понравился. Возможно, своей непримиримостью и каким-то лихим азартом. К тому же кого-то он мне напоминал, поэтому после минутного колебания я, успокаивая себя мыслью, что, в конце концов, лишь проявляю милосердие, извлек свою неизменную флягу, предусмотрительно прихваченную с собой, и без лишних слов протянул Тимохе. Тот, не чинясь, мигом осушил ее до дна, после чего вежливо поблагодарил. Но на мой вопрос "Кто таков будешь?" он как-то странно отреагировал. С удивлением посмотрев на меня, он осторожно осведомился:
- Ай, не признал?
- Голос знакомый, - простодушно ответил я. - Может, и встречались как-то, да в памяти не отложилось. К тому ж ты вон какой чумазый - разве тут признаешь.
По-прежнему удивленно глядя на меня, он осведомился:
- Тогда почто медку поднес?
- Жалко стало, - пожал я плечами.
- Вона как… - протянул он задумчиво. - А я прощения хотел попросить, - тяжело дыша, заметил он, кривя губы в тщетной попытке улыбнуться.
Было видно, что парню хоть и полегчало, но в остальном все равно худо. Да и холодно было в этой сараюшке. Я вроде бы тепло одет, но при виде тощих лохмотьев Тимохи и ветхой дерюги, которой он укрывался, меня охватил озноб. Пришлось вернуться к сторожам и сделать замечание, что из-за их недогляда холоп может замерзнуть, и тогда уже им самим придется отведать плетей за убыток, причиненный Борису Федоровичу. Замечание подействовало - через несколько минут сторожа отыскали одежонку.
- И за что прощения? - позволил я себе вопрос, когда парень с наслаждением укрылся драным и пыльным овчинным тулупом.
- Да за тогдашнее, чтоб ты не серчал, - туманно пояснил он. - Истинный крест, фрязин, не хотел я оного, потому и кафтанец вернул.
Лишь тогда я и пригляделся к нему повнимательнее. Ба-а-а, да это же… Я остановился, припоминая его имя. Кажется, Тимоха. В памяти тут же всплыли уважительные слова Апостола. Разумеется, доверять мнению Андрюхи о человеке нельзя - он практически во всех видел только хорошее, но имелось и вещественное доказательство - возвращенный Серьгой кафтанец, то бишь камуфляжная куртка.
- Вон как… - озадаченно протянул я.
Это коренным образом меняло все дело. Надо было попытаться что-то предпринять, но что? Оптимальный вариант - взять и выкупить - отпадал сразу. Денег я не имел и в ближайшем будущем иметь не буду, а выкупать в долг - навряд ли Годунов пойдет на такое. Организовать побег? Я еще не выжил из ума.
- А бежал зачем? Чем тебя Дон-то манит? - осведомился я.
- А там живут - за обе щеки жуют. Чужого никто не желает, хошь и свово никто ничего не имеет. Власти да страсти никакой - оттого всем счастье и на душе покой.
- Такое лишь в сказках бывает, - вздохнул я. - Нет таких земель на белом свете.
- Ан есть, фрязин, - не уступил он. - Живут там, коль уж по правде тебе надобно, и впрямь ни бедно ни богато, зато у каждого хата, в каждой хате баба брюхата, а подле нее играют ребята. С плетью рядом никто не стоит, над душой не гундит, и работает кажный сам на себя, а потому не зазря…
- Ладно, погляжу, что можно для тебя сделать, - ответил я ему перед уходом, так толком и не решив, чем ему можно помочь.
Получалась, чуть ли не "Капитанская дочка". Только я-то не Емельян Пугачев, чтоб в благодарность за заячий тулупчик в виде камуфляжной куртки, к тому же моей собственной, так уж надсаживаться в поисках спасительного выхода для этого парня.
Да и он не Петруша Гринев. Из парня в будущем может получиться невесть что. Например, знаменитый разбойник, который, озлившись на жизнь, станет без разбора грабить и убивать. Вот и получится, что я сотворю добро шиворот-навыворот.
А на следующий день Годунов пригласил меня поохотиться. Честно говоря, особого желания я не испытывал, но отказываться было нельзя, и потому я согласился. Удобные моменты, чтоб заговорить с ним о дальнейшей судьбе Серьги были, но я не знал, с чего начать, опасаясь, что, если поведаю про эпизод с ограблением, Тимохе придется еще хуже и Годунов окончательно поставит на нем крест.
Блуждали мы по лесам целый день, и к вечеру у меня было лишь одно желание - завалиться спать, тем более что охота оказалась не такой уж удачной, как ее описывают в исторических романах. Три зайца да лисица - вот и все трофеи, причем ни одного из них я не мог записать на свой "боевой счет". Самое интересное, что Борис тоже не был большим ее поклонником и затеял ее исключительно для меня, чтоб князь фрязин окончательно не притомился от безделья.
А на следующий день я, зайдя навестить Серьгу, застал его совсем в ином виде. Тимоха беспомощно лежал на животе с задранной рубахой и мокрый с головы до ног. На обнаженной спине не было живого места.
"Опять драли", - понял я.
Услышав шаги он, не поворачивая в мою сторону головы, тяжело дыша, бросил отрывистое, останавливаясь на каждом слове:
- Сказывал же… не слыхать… вам… мово… обещания… Сколь… ни лупцуй… все одно… сбегу…
- На Дон? - уточнил я.
- А куда ж… еще… Знамо… - И умолк, принявшись медленно поворачивать голову в мою сторону.
Давалось ему это с огромным трудом - чувствовалось, что силы у парня на исходе. Однако Тимоха сумел-таки повернуть ее, с минуту щурился, вглядываясь в меня, потом разочарованно присвистнул:
- Так енто… ты… - И, вяло ухмыльнувшись, заметил: - Зря я… хорохорился…
- Так ты что, на самом деле раздумал бежать? - поинтересовался я.
- Кажись… ныне… у меня… одна дорога… на тот свет… - тяжело выдохнул он. - Землица сырая… славно остужает… Осталось уснуть… да не проснуться… Спина токмо… саднит… чуток… - не утерпев, пожаловался он.
Я еще раз поглядел на этот чуток. Узкие оконца, больше похожие на прорези, давали мало света, но мне хватило и скудных лучей закатного солнца, чтобы понять, насколько "скромен" был Тимоха. Из багрово-красного месива кое-где, словно куски сала из кровяной похлебки, торчали белые куски кожи. Это скорее напоминало не порку - убийство.
- За что они тебя так? - сочувственно спросил я.
- Слово… требовали… что… не сбегу, - еле слышно пояснил Тимоха. - А я… смолчал… Ты бы мне… сказку… поведал… каку-нито, - попросил он. - Глядишь… и усну… под ее.
- Навечно, - констатировал я, - Нет у меня таких сказок.
- Как же… нету… А тать… почто хотел… тебя… задавить? Вот и… обсказал бы…
- Когда? - не понял я.
- В амбаре… - напомнил тот.
- А тебе, откуда… - начал, было, я и остановился, поняв, отчего мне показался знакомым голос, который остановил Петряя.
- Что ж ты молчал-то, дурья твоя голова?! - заорал я на Тимоху и метнулся к дверям.
На полпути я резко затормозил, снова кинулся к Серьге, кое-как перетащил его на солому и вновь бросился бежать к Борису Годунову. Искать его было легко. Он, как обычно, перед сном проводил время в играх с сестренкой. Увидев мое встревоженное лицо, он вначале тоже перепугался, но, узнав в чем дело, вздохнул с облегчением:
- Решил, сызнова тати напали, - пояснил он мне. - А Тимоха сам виноват, - отмахнулся Годунов. - Я поутру заглядывал к нему. Мол, слыхал я, слову ты своему не изменяешь, потому, ежели дашь его, что бежать не удумаешь, боле бить не станут. А он в ответ, мол, без воли ему и жить ни к чему. Ну я и повелел…
- Повелел насмерть забить? - уточнил я.
Годунов досадливо поморщился, снял с колена Иринку, что-то ласково прошептал ей на ухо и, легонько подтолкнув, отправил девочку спать. Некоторое время он с улыбкой смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне и заметил:
- Не надо бы так, Константин Юрьич, при ей-то.
- А забивать надо? - не удержался я.
- Хороший пахарь завсегда поле от сорной травы очищает, - возразил он и сокрушенно развел руками. - А что еще с ним делать? Так оставить? Сбежит. Непременно сбежит. Да исчо похваляться учнет - мол, вона я из каковских, никто мне не указ. А иные прочие, глядючи на него, тож в бега подадутся, и с кем я тогда останусь? Ты, фрязин, не помысли, будто я зверь какой. У меня в деревне окромя Тимохи всего двое поротых и те за дело, потому как я и сам такого не люблю, а тут… Был бы он вона как твой холоп, и мне его драть ни к чему, а ныне я иного выхода не зрю. - И поинтересовался, явно стараясь свернуть разговор с щекотливой темы: - Как там у тебя Андрюха, на ноги встал?
- Кое-как, - нехотя ответил я, начиная понемногу остывать. - Бабка сказывала, что раньше чем месяца через два-три не отойдет. - И усмехнулся, припомнив радость на лице младшего Висковатого. - Первым делом полез сопли мальчишке вытирать. У них сейчас и не поймешь, кто нянька, а кто дите. Оба друг на дружку глядят не наглядятся.
- Ишь ты, - вздохнул Годунов и с легкой завистью в голосе заметил: - Свезло тебе с холопом, фрязин. Ежели Тимоха из таковых был, и я бы об ем позаботился, а ныне что ж - яко аукнется, тако же и откликнется. Сам он виноватый.
- Он мне жизнь спас, - пояснил я и поведал, как было дело.
Нет, обо всем я рассказывать не стал, понимая, что Годунов отнесется к тому, что Серьга пристал к шайке разбойников, весьма и весьма неодобрительно. После такой новости вести с хозяином терема дальнейшие переговоры о смягчении участи Тимохи будет чертовски затруднительно. Вполне хватит и одного эпизода с участием его, Петряя и моим, хоть и пассивным. Борис внимательно выслушал, нахмурившись, несколько раз прошелся из угла в угол, затем остановился возле стола и аккуратно взял лежащие на нем деревянные куклы, обряженные в цветастые лоскуты, изображающие платья.