"Вот она, историческая развилка всей нашей истории, - мелькнуло у меня в голове. - Промолчи я, и Годунов завтра или послезавтра погибнет, а дальнейшая судьба России пойдет совсем иным, неведомым путем. Знать бы только, в лучшую сторону или в худшую?"
Нет, я не колебался с ответом. И не потому, что опасался раздавить "бабочку Брэдбери", - мне чисто по-человечески был симпатичен этот смуглый коренастый красавчик, напряженно взиравший на меня снизу вверх, и если я могу ему помочь, то помогу обязательно. К тому же должок имеется - ведь он спас меня от смерти.
- Не надо тебе там находиться, - посоветовал я. - А завтра и послезавтра вообще туда ни ногой, не то погибнешь.
- Ты… в видении зрел? - испуганно спросил он.
- Не тебя, - покачал я головой. - Дворец. От него, считай, ничего не останется. Придумай что-нибудь и оставайся в Кремле.
- Да придумать недолго… - протянул он, размышляя вслух. - Вон хошь бы в церкву Успения богоматери попрошусь, к митрополиту Кириллу. Там ныне не токмо святыни собраны, еще и казну всю туда же свезли. Мыслят, будто богородице только и делов, что людское злато беречь, - усмехнулся он насмешливо. - А… там… каково придется? Не получится, будто я из огня да в полымя? Мне от людей доводилось слыхать, будто от предначертанного свыше не уйдешь…
- Там все в порядке будет, - заверил я его. - А истинно предначертанное господь вовсе никому не показывает - лишь то, от чего он… дозволяет уйти. Лишь бы ноги были крепкие да дух в груди боевой. И вот еще что, - вдруг вспомнилось мне. - Не подходи к башням, где хранится порох. Взорвутся они вместе с ним. А лучше повели, чтоб его залили водой.
- Кто я такой, чтоб эдакие повеления отдавать? - усмехнулся Борис.
- Ну посоветуй тому, кто постарше и власть имеет. Я бы и сам сказал, да не знаю кому.
- Ох и жаль мне тебя, фрязин. За такой совет и головы лишиться можно, - заметил Годунов. - Это я тебе верю, а иные-прочие долго думать бы не стали - вмиг бы сабельками изрубили. Счастлив твой бог, Константин Юрьич, что ты допрежь этого со мной повстречался.
- А твой бог? - поинтересовался я.
- И мой тоже, - кивнул он. - В долгу я, выходит, пред тобой. Ныне воротить нечем, но жисть велика - авось и подсоблю, как умею.
- Авось и подсобишь, - согласился я. - А может, и раньше, чем думаешь.
Кто о чем, а вшивый о бане. У меня тут же мелькнула мыслишка про Марию. Ну никак не давало мне покоя то, что я прочитал насчет царского блуда. Вот бы выпихнуть назойливого Долгорукого из Александровой слободы назад в Псков. Пусть посидит в тереме, пока к нему сваты сами не приедут. Мои, разумеется. Если с умом действовать, то может Годунов помочь, запросто может. Парень-то умный, вон как он про митрополита с казной сообразил. Влет.
Лишь бы захотел помочь. Вилять и крутить не хотелось, но в то же время надо было как-то заинтересовать человека, чтобы и у него возник в этом деле интерес. Свой. Личный.
- А ты, часом, не ведаешь, сколько ныне невест в Александровой слободе собралось? - как бы между прочим спросил я.
- А тебе на што оно? - насторожился Борис.
- Да приглянулась… одна. - Я не решился назвать имя. Сразу выкладывать все карты ни к чему. Годунов вроде бы и союзник, но всегда себе на уме. Мало ли. Посмотрим, как оно дальше сложится.
- Было сотен пять али шесть, не считал я, - отозвался он. - Так они ж меняются все время, разве упомнишь. Коих он сразу изгоняет - мол, негодную прислали. А иных… - Он помрачнел. - Вроде и в невесты негодны, а кус лакомый. Тех придерживает… красой полюбоваться.
Так и есть. Самые худшие опасения плохи в первую очередь тем, что они сбываются. Так гласит один из законов Мерфи. Вот и у меня сбываются. Одна надежда, что ему сейчас не до Марии.
- И не только полюбоваться, - мрачно проворчал я.
- А это уж как царю угодно станет, - пожал плечами Годунов. - Всяко бывает. Но зато потом он им и на приданое серебра отсыпает, и замуж выдает. Эвон у нас сколь опричников холостюет - выбор завсегда есть. А опосля царя под венец вести вроде и незазорно.
Нет уж. Не надо нам опосля царя. Разумеется, если так приключится, то я-то не посмотрю ни на что. Но такое испытание для Машеньки ни к чему, так что лучше обойтись без… излишеств. К тому же я не опричник, так что Маша мне и "опосля" не достанется. Нет, надо предпринимать меры, притом срочные, пока этому похотливому козлу не до женитьбы.
- А за что изгоняет? - спросил я в поисках выхода.
- Разное. Не личит ему, вот и все. А бывает, что и за него решают, могут и вовсе девку на глаза не допустить. Ну это когда у нее со здоровьишком худо. А еще ежели иной кто из ближних царских свой интерес имеет. Ну, скажем, сестрична у него там, вот он и норовит опасных соперниц убрать, чтоб они даже на царские глаза не попадались. Слушок, ежели с умом, пустить недолго.
- А у тебя самого интерес имеется? - впрямую спросил я его.
- У всех, кто близ государя, свой интерес имеется. Иных при его дворе нет, - отрезал он.
- А… в невестах царских?
Годунов быстро огляделся по сторонам - рядом никого не было.
- У… Григория Лукьяновича есть, - шепнул он и полюбопытствовал: - Али ты того не ведаешь?
- Не все мне дано, говорил ведь, - напомнил я и снова устремился вперед: - Не все, но многое. Имя нареченной супруги я считай, что ведаю, да вот…
- Кто? - выпалил Годунов.
Ох, что-то ты взволнованным выглядишь, дружок. Чересчур взволнованным. Отчего бы это? Или "интерес" не только у твоего тестя, но и у тебя самого? Хотя да, ты же с ним теперь в одной команде. Иначе и быть не может. Хочешь, не хочешь, но все равно заодно. На одну с ним доску тебе вставать противно, вот и держишь приличную дистанцию, чтоб не замараться да чтоб одежонка запахами нехорошими не пропиталась - уж больно дурно смердит в пыточной, а у людской крови дух нехороший. Упаси бог, почует кто. Но стоишь ты, милый, рядышком, потому как деваться тебе некуда.
- Я же сказал, почти ведаю, - напомнил я. - Не прояснилось еще оно полностью. Первую буковку доподлинно назвать могу - "мыслете", - вовремя вспомнил я старинную азбуку. - И далее ясно вижу - "аз" стоит. И третья видна - "рцы".
- Map… - задумчиво произнес Годунов. - Марфа? - И с надеждой уставился на меня - вдруг в голове прояснится до конца и я выдам имя полностью.
Ага! Чичас! Прямо так и разбежался. Ты - хлопец себе на уме, но и я тоже. Скажи имя, и ты спокойно вздохнешь, а на мою просьбу махнешь рукой, потому как хлопотно и ни к чему, ибо свое все равно уже с тобой и никуда не денется.
- Может, и Марфа, - согласился я. - А может, и Мария… Долгорукая.
- Такой я вовсе там не видел. Да и брат мой двухродный Дмитрий сказал бы. Он у государя в постельничих, так что все ведает.
- А он и не мог сказать, - пояснил я. - Видение недавно было, а в нем узрел я возок, подъезжающий к слободе. И дева оттуда выходит. Ликом бела яко снег… - И пошел-поехал живописать красу ненаглядную.
С вдохновением излагал. Ничего не забыл - ни ресниц стрельчатых, ни очей васильковых с поволокою томной… Но не приукрашивал - чего не было, того не было. Да и не мог я приукрасить. Некуда. А закончил описание видения еще одной девой - другой, что в какой-то светлице у окошка сиживала. Грустная такая. Но тут фантазию в ход я пускать побоялся - вдруг не угадаю.
- И голос сверху услыхал: "Аз есмь невеста государева Мар…", а дальше не разобрал, да к тому ж и не понял, какая из них.
- Князев Долгоруких, стало быть… - протянул Борис- Ох как жаль, что ты имечко не разобрал. А не повторили тебе опосля еще разок, а? Может, ты запамятовал?
- Он дважды не повторяет, - произнес я торжественно, но Годунов тут же толкнул меня локтем в бок.
- Куда шумишь, фрязин! - прошептал Борис, укоризненно заметив: - Чай, церква, божье место. Тута токмо шепотом говорить надобно, да и то назад поначалу оглянуться да по бокам осмотреться. Оно хошь и не зазорно в божьем храме опричнику рядом с земщиной стоять, такого и государь воспретить не осмелился, ан опаску иметь надобно. Ты сам-то не осерчал на меня тамо, под Серпуховом, когда я тебе знак подал? - спросил он озабоченно.
- Да нет, понял я все. Только какая ж я земщина? Али ты забыл, что я иноземец?
- Помню, фрязин, помню. Но и про то, что ты ныне у Воротынского на подворье проживаешь, тоже не забываю.
А он хошь и прошен ныне государем, да не до конца. И более того, мыслю я, что ковы кто-то на князя сего строит. Кто - не ведаю, а ты бы поостерегся да съехал оттуда.
- А то, что он на свадебке твоей гулял, каково? - вспомнил я пир горой.
- Тут иное. Соседа не пригласить - обида кровная. К тому ж Григорий Лукьяныч с самим государем о том говорил, совета испрашивал. Опять же и я в ту пору в опричнине не был. Так оно и получается одно к одному. У тебя же совсем иное. Тут через тебя лесенку на князя перекинуть, и готов умысел на изменные дела.
- Чего?! - вытаращил я глаза. - Ты в своем уме, Борис Федорович?! Какая лесенка?! Какой умысел?!
- Атакой. Приехал ты на Русь, как сам сказывал, о прошлое лето, еще пред распутицей, так? - начал он загибать пальцы.
- Так, - кивнул я.
- Но вот закавыка, - вздохнул он. - Ежели ты по купеческому делу, то где твой товар? Тати отобрали? Пускай. А почто доселе ни мехов не прикупил, ни пеньки, ни медку, ни воску, да вовсе ничего, это каково? Серебра нет? Тати отняли? Пускай. А на что кормишься, на что живешь? Купцы в долг дают? Они просто так не дадут. Какая у них выгода голь перекатную подкармливать?
- У меня там, - я неопределенно мотнул головой, - много всего. Знали они об этом. И давали не просто так, под резу немалую. А за товаром я в Кострому поехал, да не вышло.
- Не за товаром - с товаром, - коротко поправил Борис- И выходит, что потянулась ниточка, с одной стороны от царева изменника дьяка Висковатого, с другой от бывшего в опале князя Воротынского. А кто посередке? Ты, фрязин, там стоишь. Сам мне сказывал, что на Руси хотел бы остаться, а к государю за этим поклониться не торопишься. Почто таишься? Опаску имеешь? Какую? Да один твой тайный вывоз сынка Висковатого дыбой припахивает. О прочем можно и вовсе не сказывать.
- Жалко дате неповинное стало, - буркнул я. - Какая тут измена?
- Сына изменщика государева от праведного гнева укрывать - вот какая, - наставительно заметил Годунов. - Но пусть так. Тут жалостью можно оправдаться. А псковские дела чем пояснишь?
Я вздрогнул. Вон, оказывается, когда за мной слежку учинили. Скорее всего, с того самого времени, когда я только-только у Воротынского поселился. Учинили и помалкивали, факты собирали. Хотя, с другой стороны, какие там у меня дела-то? Сугубо личные.
- Нуда, за деньгой катался, - почти сочувственно кивнул Борис и тут же с приторной нежностью: - А почто про грамотку умалчиваешь, коя тебе от Воротынского дадена?
Я снова хотел пояснить, что и тут личное, но Годунов наседал, как умелый фехтовальщик, небрежно делая выпад за выпадом, и я понял - не отбиться. Тем более он выдавал такое, что тут хоть плачь, хоть смейся.
- А то, что как раз в ту пору из-под Ревеля два немца, Таубе и Краузе, кои в царевой опричнине были и жили себе, горя не ведая, вдруг к ворогам нашим переметнулись, это как? И ты в тех краях… А железа, что во Пскове объявилась? И сызнова с тобой все увязывается. Вот тебе и новые нити. Это сколь их уже?
Глаза его смотрели на меня уже совсем иначе, чем какую-то минуту назад. Недобро смотрели. И прищур черных зрачков, как дуло пищали-ручницы. Вот-вот вырвется оттуда вместе с огнем и дымом увесистая пуля, угодив мне в лоб. И холодком откуда-то повеяло, да не простым - с запашком. И так явственно, словно я вновь оказался в "гостях" у Митрошки Рябого, вот только кровь теперь прольют не Посвиста - мою.
"Неужто все?! - думаю. - Вот тебе и Годунов! Вот тебе и повидался со старым знакомым!"
А что теперь делать? Бежать? Куда? Нынче Москва, как подводная лодка, - вокруг море врагов, а до спасительного берега столько, что отсюда и не видать. Да и где он, спасительный берег? В какой стороне?
Выгадывая время, я старательно примостил свечу перед равнодушным ликом Георгия Победоносца и скосил взгляд в сторону. Точно. Не стал рисковать Годунов - стоят два стрельца. Вид равнодушный, в нашу сторону не смотрят.
"Может, так просто молятся?" - мелькнула на миг надежда.
Но, мелькнув, тут же и пропала - один, не выдержав, глянул на Бориса. Да не просто так глянул - вопросительно. Пора, мол, или подождать?
А вон там, ближе к выходу, еще трое стоят. Значит, не прорваться мне. Тоже вроде бы молятся. Я еще удивиться успел - ишь ты, какой заслон выставили. Уважают, значит.
Огляделся, уже не скрываясь. Чего таиться, когда все ясно. И Борис тоже не выдержал, разок следом за мной повернулся. Посмотрел, убедился, что полный порядок, и ко мне:
- Сам пойдешь али как? - И просительно: - Тока шуметь ни к чему. Чай, люди молятся, а ты все ж православный. Али крест на груди тоже для виду? Ну ладно, и о том тоже спросится. - Еще один тяжелый вздох, будто он меня и вправду жалеет: - Пошли, что ли?
- Лихо у тебя выходит, - не удержался я. - У тестя научился? Больно скоро. Али сызмальства к этому делу навыки имеешь? Ну ладно, пошли…
Мысль одна. Мой шанс - там, за дверями, но один-единственный, и, чтобы сделать его побольше, дергаться нельзя. На лице абсолютное покорство, шаг должен быть неторопливым, расслабляющим сопровождающих, руки опустить как плети, выказывая обреченность. Вроде готов. Двинулись?..
Глава 16
ДОВОЕВАЛСЯ
Я сделал лишь один шаг, стремясь оказаться на выходе первым. Сделать второго не дал Борис, ухватив за руку-плеть.
- Вечерня же еще не закончилась, - попрекнул он. - Достоять надобно. А про тестя моего ты напрасно так-то. У него силов едва-едва на все царевы забавы хватает, так что самому новые измышлять некогда. Да и помнит Григорий Лукьяныч Кострому. И свадебку помнит. И курочку не забыл. Любит Скуратов чад своих, а потому ты этой курицей много грехов с себя списал. Это я про надуманные, - тут же добавил он. - Ежели настоящие появятся, то не взыщи, а покамест живи, Константин Юрьич. Токмо с оглядкой. Думай, что сказываешь, думай, как увязываешь, да памятуй о тех, кто и сам увязать твои слова может, токмо инако, да так, что они тебе не по сердцу придутся. Уразумел ли? - строго спросил он.
Я машинально кивнул, еще не до конца понимая, что и на этот раз костлявая прошла стороной. Рядышком протопала, холодком обдала, саваном на миг коснулась - и мимо. Спешила, видать, куда-то. Ей и без того завтра работы под завязку - не до мелочовки.
А стрельцы? Я снова бросил вороватый взгляд вокруг и успокоился окончательно. Молятся они. Просто молятся да в грехах своих мысленно каются. Завтра денек тяжелый предстоит, и как оно для каждого сложится - неведомо. Потому душу надо очистить заранее, иначе не взлететь ей в небо - грехи вниз потянут, как камень на шее утопленника. Вот они и молятся. А я, дурак, невесть что подумал. И этот тоже хорош. Ишь стоит улыбается как ни в чем не бывало. А если инфаркт? У самого сердце прихватило, так ты меня за компанию тянешь? Тоже мне сыщик выискался!
От души отлегло, но тут же накатило иное.
"Я тебе что, сопля беспортошная?! - обрушился Шарапов на Жеглова, узнав, что тот спрятал уголовное дело, случайно оставленное им на столе. - Я, по-твоему, русских слов не понимаю?!" И, хлопнув дверью, вышел из кабинета… вновь оставив дело на столе.
Вслух возмущаться не стоило - место не то, но про себя я тут же поклялся, что непременно устрою ему нечто похожее. Хотя, с другой стороны, урок конспирации был преподнесен так талантливо, можно сказать, мастер-класс, что за такую учебу впору кланяться в ноги, а не бушевать от негодования, которое по большому счету не очень-то праведное. Подумаешь, цаца выискалась. Ну пощекотали нервишки острым лезвием, так что с того? Зато наглядно показали, сколько дыр в моей версии, чтоб не больно-то топорщил перышки и впредь держался скромнее и умнее.
"А все-таки устрою", - не совсем логично подумал я, и мне… полегчало.
Борис же журчит, слова на слова нанизывает как ни в чем не бывало:
- И о том помни, что помимо тестя мово еще и Разбойная изба имеется, а в ней младшой Щелкалов, кой тоже жаждет в царевы любимцы выбиться. А как ему это сделать? Всех татей переловить? Проще воду решетом таскать. Все одно не выйдет. Крамолу сыскать куда легче. Сыскать, да тем самым Григорию Лукьянычу нос утереть. Вот, мол, царь-батюшка, пока твой Малюта сбитень попивает, тут цельный пук измены вырос. К тому же середка этого пучка вовсе у зятя Скуратова на свадебке гуляет. К чему бы оно? Вот и выходит - я тебе верю, потому как добрый ты, токмо что проку в моей вере. Ежели Григорий Лукьяныч сводить все в одно учнет - тут еще куда ни шло. Тут мое слово и впрямь подсобить может. А вот коли дьяк Василий Яковлев Щелкалов чего измыслит, пиши пропало. - И вдруг, без малейшего перехода, резкая смена темы: - Так как, сказываешь, имечко у твоего интереса? Ты вроде обмолвился, да я запамятовал, об ином заговорившись. - И лукаво уставился на меня.
- Одна из дев, что в видении, - медленно произнес я.
- Ежели ты о Марфе, то тут я тебе не пособник. - Его лицо в очередной раз посуровело. - Ее и государь зрил, потому она…
- А ежели другая?
- Ну коль недавно приехала, то оно совсем иное дело, - заметил он и с видимым облегчением вздохнул.
Было от чего. Получалось, что и Вещуну поможет, и свой интерес соблюдет. Глаза его сразу потеплели, и он с явной симпатией заметил мне:
- Вечерня кончается, так что я пойду, но про мое слово не забывай. Съезжай от князя, да побыстрее. Государь по чьему-то навету дельце одно ему поручил, а я от надежных людишек слыхал, будто не осилить его Воротынскому, потому как сабелькой махать - одно, а там - совсем иное. И срок даден Михаиле Иванычу - лето одно. Навряд ли он управится. Сказывали, правда, сам он его для себя выпросил, да я тому мало верю.
Пришлось прикусить губу, чтоб не засмеяться, а то и в самом деле получилось бы неудобно, все ж таки в церкви стоим. Получается, не я один Воротынского вычислил. Другие тоже так считают. И невдомек им, что ков никаких нет и ничегошеньки царь-батюшка не умышляет, просто доверился Михаила Иванович некоему фрязину по имени Константин и…
Ладно, будем считать, разобрались. Как знать, может, к завтрашнему вечеру ничего из затеянного мною уже не понадобится, но тут уж как судьба скажет. Главное, что я сам сделал все, что можно, а там…
Я насвистывал всю дорогу, пока ехал до стана передового полка. Настроение было лучше не придумаешь. Даже странно. Завтра в бой, а я веселюсь.
Вот только боя не было…
Замышляли что-то татары. Явно замышляли. Очень уж вяло шли они в атаки, да и то не повсюду. На нашем участке их и вовсе не было, да и на других тоже особого энтузиазма не чувствовалось. Такие наскоки и атакой назвать трудно. Нахлынут морской волной на брег крутой, покатают недовольно воинов-камешков, увидят, что с места не сдвинуть, и тут же разочарованно назад.