Мы стали медленно спускаться по лестнице. Где-то на середине, когда оставалось пройти с десяток ступеней, я понял, что нигде свою левую руку не вымазал и не чужая на ней кровь, а моя собственная, которая продолжала часто-часто капать с запястья на ступеньки, а голова у меня слегка закружилась. Может, первый из бандюков меня и впрямь лишь поцарапал - боль-то практически не ощущалась, но царапина эта прошлась по венам. И хорошо прошлась. От души. Рукав рубахи был уже насквозь мокрым, хоть выжимай, а кровь все сочилась, тяжелыми крупными каплями, мерно шлепаясь на дубовые половицы, не собираясь останавливаться. По всему выходило, что в самое ближайшее время надо принять экстренные меры, иначе дело закончится худо.
"Ладно. Вот оценим обстановку и тогда уж перевяжем", - решил я, продолжая спускаться.
Дойдя до распахнутой настежь входной двери, ведущей на крыльцо, я осторожно выглянул наружу и тут же отпрянул внутрь. Выходить сейчас было бы безумием - во дворе хозяйничало не меньше троих, и, судя по их уверенным, хозяйским действиям, я понял, что из дворни, если не принимать в расчет женскую половину, не уцелел никто.
Азарт в крови у меня еще бушевал, вдохновляемый аж тремя победами, но все равно хватило ума, чтобы понять, - управиться одновременно с таким количеством навряд ли получится. Даже если они такие же "умелые" рубаки, как я, все равно сразу троих мне не осилить. К тому же рука. "Вначале перевязка, а там… там будет видно", - сказал я себе.
Вообще-то самым оптимальным было бы забаррикадироваться в доме, но где-то во дворе оставались Апостол и Ваня Висковатый, который непременно должен дорасти до Ивана Ивановича, поэтому я знал - никаких баррикад строить не стану, а попру напролом, чего бы мне это ни стоило. Жаль только, что я не догадался поинтересоваться у почтеннейшей Аксиньи Васильевны, где она их разместила. Хотя один черт - все равно идти через двор, а там бандиты, и, где бы ни находились Апостол с Ваней, путь к своим все равно лежит через бой с чужими.
"Им же хуже", - зло подумал я.
Я потянул девочку за собой, в спальню, в которой я еще совсем недавно так сладко спал. Уже светало, и сумерки уступили место рассвету.
"Интересно, когда подъедут гости, о которых вчера говорила хозяйка?" - как-то отрешенно, с холодным любопытством, подумал я и тут же попрекнул себя за то, что думаю не о том, о чем нужно.
"А о чем нужно? - спросил я у своего плывущего невесть куда сознания, усилием воли притормаживая его и возвращая на место, и вновь вспомнил: - Апостол, Петряй, а главное, Ваня. Где они и что с ними?"
Получалось, что во двор выходить все равно придется. А как тогда поступить с девочкой? Где ее оставить? Одна из самых дальних комнат была как раз моя опочивальня. Есть шанс, что туда не сунутся. Значит, мы идем правильно - я оставлю девочку у себя в спальне. Укрыться там негде, но…
Стоп. Там же мой сундук. Если выкинуть из него все барахло и вынуть ларец, то она вполне в нем поместится. А сверху его можно забросать какими-нибудь тряпками. Закрывать не стоит - случись, что со мной, и она задохнется, но прикрыть крышку придется, а если Иринка почувствует нехватку воздуха, то всегда сможет слегка ее приподнять - щелки вполне хватит, чтобы спокойно дышать. Или сам оставлю зазор - это еще правильнее. Но вначале перевязка. Это первое.
Однако моим планам сбыться было не суждено - когда до опочивальни осталась пара метров, дверь ее распахнулась и оттуда вышли двое. Один из них держал под мышкой мой ларец. Это был Петряй.
"Значит, второй - Андрюха", - радостно подумал я, но, всмотревшись повнимательнее, понял, что ошибся. Вторым был… остроносый.
Я еще не успел сообразить, каким боком тут Петряй, да еще живой и невредимый, как он тут же кинулся ко мне, радостно завопив:
- Боярин! Спас я его! Вота, вота! Целый! Нетронутый!
Я на него даже не взглянул. Гораздо больший интерес и куда большую опасность для меня сейчас представлял остроносый, который, криво усмехаясь, неторопливо, с ленцой, но уже потащил из ножен свою саблю.
Шагнув в сторону, чтобы закрыть девочку, я тоже изготовился к бою и похолодел. Стойка. Остроносый принял стойку, которая явно свидетельствовала о том, что передо мной не просто тать и несусветный ворюга. Парень-то, оказывается, из бывших. И не суть важно, боевым холопом он был или кем-то еще. Главное - ратник из бывалых, умеющий махать саблей не абы как, но владеть ею по-настоящему, без дураков.
Я не глядя с силой оттолкнул девочку назад, как можно дальше от себя, чтобы та случайно не угодила под его выпад, а он немедленно ринулся вперед, и в первые секунды боя мне стало окончательно ясно, что я не ошибся. До сих пор не пойму, как я ухитрился отбить первые три удара. Он, наверное, тоже был удивлен, во всяком случае, отпрыгнул назад и переложил саблю в другую руку.
"Ну вот и все", - подумалось мне, а в памяти всплыли слова одного из "наставников" - лихого вояки Одноуха, которого прозвали так потому, что у него и впрямь не было мочки на левом ухе: "А ежели ты, Константин-фрязин, когда-нибудь узришь, яко вой перекладывает сабельку из длани в длань, то тут для тебя самое лучшее - бежать без оглядки, потому как совладать с ним у тебя не выйдет. Даже я хошь и изрядно поратился, но и то тягаться с таким бы не стал", - поучал он.
В иной ситуации я, быть может, и воспользовался бы советом Одноуха, но сейчас попытка удариться в бегство сулила еще более скорую смерть - от таких, как остроносый, непременно жди удара в спину. Для них оно вполне нормально, ибо входит в их правила, если они вообще для них существуют.
И снова я сумел отразить первые выпады остроносого. Каким чудом - не знаю, но сумел, а потом кто-то резко ударил меня по затылку чем-то тяжелым. Я не сразу потерял сознание. Пару мгновений я продержался и выжал из них максимум. В первое из них я успел обернуться к новому врагу, а во второе махнуть саблей, хотя даже не до конца понял, что этот враг - Петряй.
Третий миг я еще помню, но сумрачно - это было падение, из-за чего точно направленный удар остроносого, вместо того чтобы с хрустом разрубить мне ключицу и вспороть артерии, пришелся вбок, по многострадальной левой руке, но боли уже не было.
Вообще ничего не было.
Сплошная темнота, как в мрачном омуте, окружала меня со всех сторон. Хотя, наверное, на некоторое время я все-таки выплывал ближе к поверхности, пускай и ненадолго, поскольку припоминаю короткий увесистый пинок под ребра, свой слабый стон, услышанный почему-то словно со стороны, и чей-то удивленный голос:
- И этот тать еще живой.
Тут же последовал ответ - другой голос, более спокойный и рассудительный:
- Все одно издохнет скоро, Никита Данилыч.
И вновь первый, переполненный звенящей, лютой ненавистью:
- Э-э-э нет. Больно легко тогда смертушка выйдет. Надо бы перевязать. К тому ж неведомо, тать он али как.
А потом снова омут, и я уходил в его толщу все глубже и глубже.
Камнем.
Как мне показалось - навсегда, потому что дна у него не было, а обратно из такой глубины уже не вынырнуть.
Но я ошибался. Меня вновь выбросило на поверхность, и первое, что я увидел прямо над собой, - склонившееся лицо Петряя, искаженное в зловещей ухмылке, и его чумазую пятерню, чем-то напоминающую большого и ядовитого паука. Сходство усиливалось тем, что тонкие пальцы с длинными грязными ногтями были чуть согнуты и беспокойно подрагивали - точь-в-точь паучьи лапки.
- Задавлю, - шептал он с каким-то сладострастием в голосе, упиваясь этими мгновениями и стремясь растянуть их.
Сопротивляться я не мог - такое ощущение, словно парализован. Во всяком случае, сил в теле не хватало даже на то, чтобы пошевелиться. Единственное, что я смог сделать, так это снова закрыть глаза, да и то не от страха - его почему-то не было, а скорее от отвращения к Петряю.
Да еще от досады на себя - и как это я сразу его не вычислил, не догадался? Нет, оправдания у меня имелись - не до того было. Я ведь всю дорогу думал о Маше да о том, как бы все переиначить, переиграть. Выход-то есть всегда, из любого положения, и не один. Когда говорят - ситуация безвыходная, то, как правило, лгут. Это означает лишь, что либо человек его не видит вовсе, либо увиденное ему не по нраву. А тут главное что? Да не опускать руки, вот и все. Как я назвал свою поездку? Передышка? А еще как? Время для раздумий. Вот я и размышлял. Пусть не все время, но большую его часть - точно. Гадал, вертел, крутил из стороны в сторону, примеряя и так, и эдак, - до Петряя ли тут?
А Андрюхе тоже было некогда. У него бу-бу-бу на шее. Нянька - должность ответственная. Если выполнять свои обязанности на совесть, то времени совсем не остается, а он именно так и трудился, по-апостольски. Вот и выходит, что мы были заняты по самое горло, если не по маковку. Оба. И недосуг нам смотреть под ноги - звездами любовались. Вот и споткнулись, не углядев. В жизни всегда так. Вначале непонятно, что главное, а что второстепенное, и понимаешь это лишь потом, когда - увы - поздно. Иной раз слишком поздно.
Вот как я сейчас…
Глава 3
ОТ ТЮРЬМЫ ДА ОТ СУМЫ…
Во второй раз я очнулся от протяжного перезвона колоколов. Первое из чувств - удивление. Меня ж должны были удушить. Что или кто помешал Петряю? Потом припомнилось - последнее, что до меня донеслось, но как-то смутно, издалека, это повелительное:
- Я тебя счас сам задавлю! Не замай купчину!
Странно, но голос показался мне знакомым. Удивиться я не успел - отключился.
Теперь, с трудом приподняв голову, я попытался найти взглядом своего спасителя, но так и не отыскал. Затем на ум пришла догадка - не иначе как выжил Апостол и дал показания в мою пользу, расставив все по местам. Сразу стало радостно и как-то покойно.
Где-то вдали послышалось легкое шуршание. Я насторожился и еще раз приподнял голову, упрямо всматриваясь. Узкие оконца не давали много света, но за стеной явно разгулялось солнышко, и его лучи все равно упрямо просачивались сквозь маленькие прорези-квадратики, позволяя оценить общую обстановку. Бревенчатый сарай, охапка соломы в дальнем углу, на которой, свернувшись калачиком и время от времени нервно вздрагивая, спал какой-то человек. Судя по колкости, точно такая же охапка соломы и подо мной.
И тут же пришло разочарование, потому что я узнал спящего. Петряй. Получается, Андрюха ничего им не сказал, потому что… не смог? Нет, о таком лучше не думать. Пусть будет так - он все изложил, но его не стали слушать. Или нет, еще оптимистичнее - они выслушали и стали проверять истинность его слов. То есть, пока идет проверка, я продолжаю оставаться под подозрением, но рано или поздно все выяснится, и тогда меня отпустят.
Правильность этой версии косвенно подтверждал и находящийся в сарае неведомый заступник. Поскольку услышанный мною голос не принадлежал Апостолу, значит, все равно к словам Андрюхи прислушались, иначе бы не выставили сторожа, охранявшего меня от Петряя. Еще одним доказательством этого была и перевязь на моей руке. Тряпица чистенькая, ладненькая, а разве стали бы так возиться с татем? Да никогда. Вон взять того же Петряя. Что-то я не вижу на нем повязок. Хотя нет - это не доказательство. Скорее всего, он цел и невредим, вот и нечего перевязывать. Погоди, а как же рана? Я ведь успел его… или нет? Ну тогда…
Так ничего и, не решив, я вновь погрузился в сон.
Мое третье пробуждение получилось невольным. Дверь сарая пронзительно взвизгнула, решительно прерывая сладкий сон, где я вновь был с Машей и даже целовал ее, и в проеме, ярко освещенные солнечными лучами, возникли две широкоплечие фигуры.
- Которого? - пробасил один.
- Корявого, - указал на Петряя второй.
- А тот? - Первый небрежно ткнул пальцем в мою сторону.
- Сказывали, пущай в себя придет, тогда уж и…
Они, молча, двинулись к "корявому", который, проснувшись от их голосов, как-то неловко завозился, зашуршал, тоненько завопив:
- Не-эт! Я ж все сказал! На что я вам?! Пошто передых не даете?! Вон длинного возьмите!
- Не лги, - почти ласково произнес второй, пока первый взваливал себе на плечо хлипкое и податливое, как куль с зерном, тело липового проводника с безвольно свешивающимися руками. - Лгать грешно. Вчерась, когда Дмитрия Ивановича отпевали, тебя тож никто не трогал. А за того не боись. Очнется - и до него очередь дойдет.
Петряй, морщась, изогнул голову в мою сторону и истошно заорал:
- Вона же он буркалами-то хлопает! Раз зенки открылися, стало быть, пришел в память. Хватайте его!
- Ишь расшумелся. Тоже мне воевода сыскался, - усмехнулся второй. - Середь татей своих голос подавай, а тут мы хозяева. - Но ко мне подошел, посмотрел и бесцеремонно пнул ногой в бок. - И впрямь очнулся, - весело заметил он. - Говорить-то смогёшь? - И снова пнул в бок, поторапливая с ответом.
- Пока могу, - отозвался я, тут же предупредив: - А еще раз пнешь, уже не смогу.
- А он шутник, - восхитился второй.
- Так что, его тоже ташшить? - лениво поинтересовался первый.
- Погодим. Допрежь того обскажем все Никите Данилычу, а уж там пущай он и решит, ныне его терзать али до завтрева подождет. Тебе как сподручнее-то? - полюбопытствовал второй, занес ногу для удара, но бить не стал - не иначе как принял мое предупреждение всерьез.
- Да мне и до следующего лета терпит, - независимо заявил я.
- Точно шутник, - уважительно констатировал второй без тени улыбки на лице. - Ладно, лежи покамест.
Они вышли. Итак, время для раздумий дано. Скрывать мне нечего и особо выдумывать тоже.
Константин-фрязин. На Руси с весны. Ехал с Москвы в Кострому по торговым делам. Подтвердить может купец Пров Титыч. Далее сюда. Зачем? А действительно, зачем? Тут с правдой можно и влететь по самое не хочу, потому что, если сыск ведут сами Годуновы, это одно. Тогда можно смело говорить и о грамотке, и о младшем Висковатом. А вот если допрашивать будет губной староста - тут надо что-то выдумывать, а что именно?
Ну, скажем, решил я кое-чего прикупить у Дмитрия Ивановича, например пшеницу. Или рожь? Или ячмень? Тьфу ты, дьявольщина! Что же он посеял-то? Как бы мне с этими зерновыми впросак не попасть. Ладно, в сторону урожай с годуновских полей. А чего еще можно купить?
Огурцов? Репы? Капусты? Ой, мелко. Ой, враньем как пахнет.
"Тогда так, - наконец осенило меня. - Ничего я у него не буду покупать. Заехал передать привет от его родной сестрицы Анастасии Ивановны. Ну а заодно в качестве ответной услуги посоветоваться, как с рачительным хозяином, где чего и у кого можно купить подешевле. Во как! Получается и складно, и честно. Почти честно", - поправился я.
Теперь мальчишка, - каким боком он мне и зачем я с ним таскаюсь. Тут сложнее. Если опять упомянуть Анастасию Ивановну, может получиться худо - и сам не спасусь, и ее семью потяну на плаху. Укрывательство сына царского изменника - это не шутка. Тут пахнет очередным заговором, имеющим - я ведь фрязин - иноземные корни, а это даже не МВД, а госбезопасность, не Разбойная изба, а застенки Григория Лукьяновича - средневекового Берии по прозвищу Малюта.
А если так - сжалился и подобрал в пути, решив позаботиться об убогом. На мне грехов много - торговли без обмана не бывает, вот я и захотел их немного скостить. А что, подходит. Во всяком случае, проверке не поддается, а это уже кое-что. И тут же, без перехода, с тоской подумал: "Господи. Ну почему ж от меня для спасения все время требуется вранье? Ведь не лиходей же я, не тать и дурного ничего не творю, так почему?!"
Ответа я не получил. Не пожелали мне его дать, потому что дверь вновь злорадно заскрипела и в сарай вошла уже знакомая мне парочка с лицами, не обезображенными интеллектом. Двое из ларца, как я успел их окрестить, на этот раз действовали деловито и не рассуждали. Ну правильно, выбирать-то не из кого, так что дискуссия не нужна.
- Ходить-то могёшь? - спросил второй.
- Надо попробовать, - осторожно ответил я.
- Это можно, - согласился второй.
Он невозмутимо сгреб меня за шиворот и, бесцеремонно встряхнув, поставил на ноги. Затем, отпустив, сделал шаг в сторону и склонил голову набок, разглядывая. Я постоял, оторвал ногу от пола и неуверенно двинул ее вперед.
Вроде получилось. Вторая отрывалась тяжелее. Но тут я не виноват - пол заходил ходуном, а я не моряк и к качке непривычен. Мотало из стороны в сторону все сильнее, и, когда шторм дошел до девяти баллов, я все-таки не удержался и плюхнулся обратно на солому.
- Я так мыслю, Ярема, что он наверно не дойдет, - сделал глубокомысленный вывод первый, осуждающе покачивая кудлатой головой.
- А ежели дойдет, то к утру, - подхватил Ярема. - А до утра мы ждать не могём, потому как у нас наказ. Стало быть, чаво?
- А чаво? - с любопытством спросил первый.
- Стало быть, хватай его на горбушку и ташши, Кулема. "Надо же, у них даже имена похожи", - хватило мне сил для удивления, после чего меня взвалили на плечо и понесли куда-то в сторону от главного терема. "Что ж, ехать так ехать", - как сказал попугай, когда кошка тащила его за хвост. Сама кошка молчала. Ей было некогда. Меня, правда, волокли не за хвост, но, наверное, наши с попугаем чувства были чертовски схожи.
Полуподвал, куда меня приволокли, стал пыточной совсем недавно. Это я понял сразу. Уж очень явственно пахло в нем солеными огурцами и квашеной капустой. От непередаваемого аромата пыточной этот запах так же далек, как благоухание кондитерской от выгребной ямы. Но кровью уже попахивало, хотя не сильно. Скорее всего, это была кровь Петряя, беспомощно висевшего на дыбе.
- Менять будем? - деловито поинтересовался Кулема.
- Погоди, - поморщился сидящий напротив меня.
Я внимательно вгляделся в лицо, неожиданно показавшееся мне знакомым, и чуть не ахнул. Что за черт?! Остроносый?! Тут?! Брр! Поморгал глазами и вздохнул с облегчением - ошибся. По форме носик у сидящего и впрямь был схож, вот и померещилось. Зато во всем остальном никакого сходства - и глазки поменьше, и мешки под глазами, и в бороде уже седина, хотя на вид мужику не больше сорока лет.
- Устал я ныне, - пояснил тот. - Вовсе умаялся. А потому ныне обойдемся сводом.
- Так что ж, что устал, не тебе ж их менять-то? - удивился Кулема.
- А при своде доносчику - первый кнут, - терпеливо пояснил сидящий напротив меня. - Так что пущай повисит. Авось ума и прибавится.
- От дыбы-то? - усомнился Кулема.
- От нее, родимой, от нее, - кивнул сидящий. - А ты, Ярема, дайкась тому водицы испить, а то больно жарко здесь стало, - распорядился он, кивнув на Петряя.
"Еще бы не жарко. Развели костров для углей - хоть снимай рубаху да парься", - подумал я и вытер выступивший на лбу пот.