- Я, конечно, многое уже ведаю, - негромко произнес сидящий. - Яко ты обманом в сей терем вошел - не вопрошаю, ибо обсказали уже. Про сговор ваш тоже известно. И откель у тебя такая справная одежда в сундуке, ведаю, тако же и у кого ты оную отнял. Потому осталось выпытать одно - кто ты сам таков? Чьих бояр холоп? Когда от них убег? Али ты сам из сынов боярских? Так как, сам ответишь али подсобить?
- Сам, - кивнул я. - Родом я из Рима, а прозываюсь князем Константино Монтекки. Здесь, на Руси, я по торговым делам. Одежу… - И остановился, опешив и растерянно глядя на странную реакцию сидящего, который не просто хихикал или смеялся - закатывался от хохота.
Кое-как успокоившись, на что ушла минута, не меньше, и, вытерев выступившие слезы, он ехидно заметил:
- Не знаешь песни, так и не затягивай. А я, стало быть, с Угорщины, и звать меня не Никита Данилович, а какой-нибудь Иоганн.
- Иоганн - имя немецкое, - вежливо поправил я. - А на Угорщине чаще встречаются Ян и… - Как назло, на ум ничего не приходило. - И другие имена, - вывернулся я.
- Слыхал звон, да не ведает, где он, - сочувственно вздохнул Никита Данилович и пояснил: - Ян - то у ляхов. Эх ты, фрязин недоделанный. Думал бы допрежь того, как говорить. Не по себе дерева не руби. - И, глядя на меня, задумчиво протянул: - Плетей, что ли, ввалить?
- Не надо плетей, - возразил я. - А сказанное мною может подтвердить Пров Титыч, с которым мы вместе ехали до Костромы.
- Это я ведаю, - кивнул Никита Данилович. - И то, что ты в пути купчишку одного обобрал, тоже ведаю. Обсказали уже. И как ты сюда под его видом пробрался, донесли. Жалость, какая - не удалось вам его пришибить до смерти, недосмотрели.
Я вытаращил на него глаза, недоуменно пролепетав:
- Кого не пришибли?
- Купца иноземного, - терпеливо повторил Никита Данилович и участливо посоветовал: - Надо было вам поначалу в ларец его заглянуть да грамотку оттуда извлечь, а уж потом за другое лихое дело браться. Что ж вы так-то?
Кто может выступать в роли этого купца, я догадался, равно как и о причине этого - не успел сбежать. Оставался пустячок - доказать, что я это я, а он это он. Только как?
- А свод с купцом этим можно? - попросил я, хотя, честно говоря, и сам толком не понимал, зачем он мне.
- Он еще вчерась поутру в дорогу засобирался. К тому ж сказывал, что в зенки твои поганые глядеть уж больно для него отвратно, а потому просил ослобонить его от такого. Да и недосуг ему. Он и так уже, доброе дело делаючи, пострадал чрез вас.
- Какое еще доброе дело?! - возмутился я.
- А то не твоего ума, - сердито отрезал Никита Данилович. - То одних Годуновых касаемо.
- Не моего ума… - протянул я, напряженно размышляя, откуда мне знакомо имя и отчество средневекового следователя, и вдруг меня осенило.
Ну точно. Ведь Аксинья Васильевна получила вечером весточку, что к ее болезному супругу уже выехал Никита Данилович вместе с сыном Степаном. Значит, передо мной сидит Годунов. Если бы моя голова не была занята поисками скорейшего выхода из недоразумения, в которое я угодил, то я бы догадался об этом гораздо раньше, еще, когда он сам в начале разговора назвал себя, но… Что ж, теперь моя задача оправдаться облегчается. Тогда все просто как дважды два.
- А доброе дело - это то, что он мальчишку вез? - уточнил я. - Так ведь это я его вез. И Пров Титыч подтвердить может.
- Хитер ты. - Никита Данилович восхищенно покрутил головой. - Я тут уж три года губным старостой, а таких вертких татей не встречал. Сразу видать, не из простых будешь. Не иначе, как и впрямь сынок боярский. Тока вот умных людей провести надобно поболе ума, чем у тебя. Как ни вертись, а все не упомнишь, вот и даешь ты промашку за промашкой. То на именах угорских, теперь вот на купце.
- Какую еще промашку? - не понял я.
- Ну как же, - усмехнулся Никита Данилович. - Ведь ежели бы ты и впрямь ехал с ним бок о бок, яко равный, нешто стал бы его с "вичем" называть. Да нипочем. Он для тебя Пров Титов был бы. Ну а коль к нему нанялся - дело иное. Знамо, к хозяину надобно подходить со всем одолжением. Ну а тут по привычке и ляпнул.
"Вот тебе и еще один прокол, - мрачно подумал я. - И самое обидное, что ведь знал, как надо называть купца, прекрасно знал, просто решил, что тебе так удобнее, потому что привычнее. Ну и купцу приятно - он же весь цвел, когда ты его так называл. А теперь тебе твои привычки выйдут боком, и поделом. Нет чтоб как все люди…"
- И купчишку оного ты потому на свод просишь, что ведаешь - никто за-ради поганого татя за Провом Титовым на Сухону посылать не станет, - констатировал Никита Данилович. - А назвался ты ему при найме Васяткой Петровым, да мыслю я, и тут у тебя утайка. Но ничего, сведаем имечко доподлинное, - угрожающе пообещал он. - Ныне, можа, и промолчишь, вытерпишь, а к завтрему непременно поведаешь. Каков дядя до людей, таково и ему от людей, а что покушаешь, тем и отрыгнется.
- Свод с ним устроил бы и сразу увидел, что он ни одного языка не знает, - твердо заявил я, хотя на душе скребли кошки.
Еще бы. Если у этого губного старосты найдется хоть один человечек, который шпрехает по-английски, то дело закончится тем, что он уличит в незнании нас обоих. На этом все и закончится. Конец фильма под названием "Жизнь". Моя жизнь.
"А может, начнется, - тут же возразил я себе. - Ладно, тать их не знает, а купец? Получается, что на очную ставку пришли сразу два татя и ни одного купца. Должен заинтересоваться, обязательно должен. Да и в личности его усомниться тоже должен. Хотя да, остроносый уже уехал. Теперь ищи ветра в поле. Или удастся догнать?! - затеплилась в моей душе надежда. - Только как же его убедить, что надо организовать погоню за этим козлом?"
Но мои надежды развеялись в прах гораздо раньше, сразу после его слов:
- Так ведь я тоже на иноземном ничего не ведаю. Да и Ярема с Кулемой тако же. Потому и не будет свода, ибо прока я в нем не вижу. Ты свое гыр-гыр-гыр скажешь, он - свое, а потом каждый примется утверждать, что он, верно, говорил, а другой нес околесицу. А мне-то все одно невдомек, - развел он руками.
Логика была. Но я не сдавался.
- А про ворона он тоже сказывал? - поинтересовался я.
- Это который тебя изловить подсобил? - уточнил Никита Данилович. - Да про него вся Кострома говорит. Лихо он тебя пымал, ой лихо.
- А где сейчас птица, не говорил тебе этот купец?
- Так выпустил он его в благодарность за подмогу.
- А давай так сделаем, - предложил я, лихорадочно прикидывая в уме, как лучше все состряпать. - Ты людишек пошли вдогон, чтоб его вернули, а мне дай чугунок на ночь, и я ворона позову. Он прилетит и…
Снова в зрительном зале раздался нездоровый гомерический хохот, хотя актеры исполняли трагедию.
- Речист, да на руку нечист. Я о таком и слушать боле не желаю, - заявил Никита Данилович. - Ум есть сладко съесть, да язык короток. - И кивнул кому-то позади меня.
Я и опомниться не успел, как чьи-то здоровенные руки охватили меня, с маху кинули на лавку, отчего я едва не выбил передние зубы, и больно заныли ребра, а меня уже привычно вязали и задирали рубаху на спине. Сверху донесся скучающий голос Никиты Даниловича:
- Ну, я пошел, а вы ему покамест десяток всыпьте.
- Всего-то, - обиженно прогудел Кулема.
- Уж больно веселый он. Вона сколь смеху - ровно на скоморохов нагляделись али калик перехожих наслушались, - пояснил Никита Данилович. - За то ему и скидка. А бить велю Яреме. У него длань полегче, так что понорови татю - с оттяжкой, но исподволь. - И пояснил мне: - Он у меня судить-рядить не умеет, а бить разумеет.
Я прикусил губу и с ненавистью решил, что буду молчать всем гадам назло, как бы больно мне ни пришлось.
"Ничего, десять ударов это еще по-божески, - успокаивал я сам себя. - Зато потом у тебя будет впереди вся ночь, и ты обязательно что-то придумаешь, а завтра убедишь их послать погоню за этим козлом и во всем его уличишь. Не может такого быть, чтоб не уличил. Представь, как послезавтра в это же самое время разложат на лавке его, а не тебя, и всыплют не десяток, а двадцать или тридцать, потому что ты веселый, а он - сволочь. Да и бить его будет не Ярема, у которого рука полегче, а Кулема. Теперь представь все это и терпи".
Ой, мама!
Если у Яремы рука полегче, то Кулему я, наверное, вообще не выдержал бы. После первого удара я еще сумел стойко промолчать, хотя далось мне это нелегко, но после второго, потеряв стойкость, застонал, а затем, позабыв про гордость, про предстоящий послезавтрашний триумф, про то, что здесь растянут остроносого, заорал благим матом, поскольку боль и впрямь была адская. Когда Ярема бил, то я физически ощущал, что этот гад все перепутал и лупцует меня топором, с маху круша мои ребра. Когда же он оттягивал кнут назад, я начинал догадываться, что ошибся и в руках у него не топор, а пила.
Хрясь - вж-ж, хрясь - вж-ж, хрясь - вж-ж…
Что произойдет раньше - разрубит он меня или распилит - я не знал, да оно и не имело значения. Что угодно, лишь бы скорей.
Наконец экзекуция, продолжавшаяся вечность, все-таки закончилась. Я попробовал встать, но тут же вновь повалился на лавку, на этот раз больно стукнувшись носом - отвернуть лицо сил не было.
- А мудер у нас Никита Данилыч, - философски заметил Ярема, стоя надо мной. - Ежели бы ты его драл, так он и вовсе бы сомлел.
- Да, хлипкий нынче тать пошел, - добавил свою долю критики Кулема. - Не то, что ранее. - И со вздохом взвалил меня на плечо.
В эту ночь, пребывая в сарае, я открыл для себя новую истину. Говорят, что существует странная взаимосвязь между нижней частью тела и верхней, потому что когда отец берет ремень и лупцует сына-двоечника, то недоросль, как правило, эти двойки исправляет, то есть его голова начинает гораздо лучше соображать. Так вот я больше чем уверен, что если бы отцом был Ярема и взял в руки кнут, то назавтра двоечник получил бы жирные колы, потому что соображаловка соображать отказалась бы вовсе. Как моя. Про Кулему вообще промолчу - тут сынок и до школы бы не дотянул.
Как ни удивительно, но утром я направился в узилище самостоятельно, на что Ярема сразу отреагировал, хвастливо заявив Кулеме, что это он так меня взбодрил, получив взамен простодушную порцию комплиментов.
- А все почему? - философствовал Ярема. - Потому что я руку слабить умею. Коль повелит Никита Данилыч - в полную силу ожгу, а скажет, яко вечор, чтоб с потачкой, так я слабину даю да в четверть силушки охаживаю.
- Научил бы, - прогудел Кулема.
- Э-э-э нет, брат. Тут дар нужен, - торжественно заявил Ярема, и я понял, что дела мои плохи.
В самом деле, если они по повелению губного старосты займутся мною по-настоящему, да не остановятся на одном десятке, а всыплют два-три и по свежим ранам, я навряд ли выживу. Плюс здесь был только один - до дыбы я не дотяну.
"А ведь как мечталось повисеть", - саркастически вздохнул я.
Но тут дорога закончилась. Прибыли.
Никита Данилович на сей раз был за столом не один. Рядом с ним по-хозяйски устроился подросток лет четырнадцати-пятнадцати и весело болтал ногой, обутой в щегольской красный сапожок.
- Ентот, что ли, тать будет? - осведомился он, придирчиво оглядывая меня.
- Он самый, - вздохнул Никита Данилович.
- У-у рожа, какая, - протянул подросток. - Такую в лесу за елками узришь - заикой остаться можно али обмочиться.
Я оскорбился. Конечно, моя рожа не эталон красоты, да я и сам о ней не такого уж высокого мнения, но и не такая страшная, как заявляет этот плюгавый малолеток. И, прежде чем смотреть на мою, он бы полюбовался на свою прыщавую, увидев которую спросонья гораздо больше шансов остаться заикой. И вообще, кое-кто и без лесных рож совсем недавно мочился в штаны.
Примерно в этом духе я ему и выдал - сказалась скопившаяся злость. Удар, как я узнал уже потом, оказался чертовски болезненным, ибо, сам того не подозревая, я влепил не в бровь, а в глаз - мочиться в порты мальчонка перестал не так давно, всего-то лет пять назад, да и то не окончательно. Нет-нет да и…
- Батюшка-а, - плачущим голосом капризно протянул подросток.
- Кулема, - равнодушно окликнул Никита Данилович. - Давай-ка этого молодца сразу на лавку и два десятка от души, как ты умеешь. - Не знаешь чести, так палок двести.
- Так сколь всыпать-то? - не понял простодушный Кулема. - Двести аль два десятка?
- Для начала два десятка, - махнул рукой Годунов. - Для ума и столько хватит.
Ох, верно говорят: "Чтоб тебя не укрощали, не становись на дыбы". Спрашивается, кто меня тянул за язык хамить этому сопляку?!
- Не-эт!! - истошно завопил я, осознав, хоть и с запозданием, что совершил непростительную ошибку. - Я говорить хочу и все рассказать, а после твоего Кулемы уже не смогу. Кнут-то не убежит, и Кулема тоже, так что погоди малость.
- Кулема, - ласково окликнул Никита Данилович. - Ты и впрямь не убежишь, ежели мы погодим?
Тот задумался. Про кнут он понимал хорошо, но с юмором у детины было не очень.
- А зачем? - недоуменно спросил он.
- Значит, не убежит, - констатировал Никита Данилович. - Ну ежели интересное, то сказывай, Васятка Петров, да гляди, чтоб я не заскучал.
- Вы девочку спросите, - ляпнул я первое, что пришло в голову. - Ирина ведь видела, как я за ней заходил, чтоб спасти.
- Спасти… - задумчиво протянул Никита Данилович. - Об косяк с маху приложить, да так, что у бедняжки все из головы выскочило, - это ты спасти называешь? Ишь ты. Но сказываешь ты хорошо, мне по нраву, - тут же одобрил он, пояснив: - Мне ить самое главное было узнать, кто ж там, наверху, из вас похозяйничал да кто сабелькой вначале братца моего Дмитрия Ивановича срубил, а опосля того за Аксинью Васильевну принялся. - Все больше и больше распаляясь, он от волнения вскочил с места и склонился надо мной: - Или наоборот дело было? Да ты скажи, не таи, - ободрил он, - Ты ж ныне яко в докучной сказке про журавлика: "Нос вытащит - хвост увязит, хвост вытащит - нос увязит". Да и нет теперь уж тебе разницы, кого ты наперед резал, а кого опосля, потому как выдал ты себя ныне. Попался яко птица в кляпцы, так чего уж теперича.
"Кажется, где-то мне уже доводилось это слышать, - припомнил я. - Ну точно. От подьячего Митрошки. Только там вроде бы про ворону и вошь было".
Меж тем Годунов перевел дыхание и оглянулся на сына.
- Степка, - строго произнес Никита Данилович, властно указывая на выход.
- Батюшка, я поглядеть хочу, - заныл тот. - И потом ты сам мне обещалси вечор попробовать дать. Нешто забыл?
- Я что сказал?! - зло цыкнул отец на непослушное чадо. - Опосля опробуешь. - Дождавшись, пока его шаги стихнут, он вновь склонился ко мне: - А ждет тебя смертушка лютая и тяжкая, это я тебе говорю не как губной староста, а как двухродный братец праведника, коего ты порешил, душегуб. Но ты не боись - ни ныне, ни завтра сдохнуть я тебе не дозволю. Ох как долго подыхать тебе предстоит. Седмицу, не мене, молить меня будешь, дабы я тебя смертушкой одарил, но я жаден до нее, а потому, пока ты здесь в кровавый кус мяса не оборотишься, дотоле и терзать стану. А как же иначе - по привету ответ, по заслуге почет. Сказано: "Как ручки сделают, так спинка износит". А еще заповедано всякого молодца по заслуге жаловать. У тебя оных заслуг вон сколь много, потому и жалованье я тебе платить долгонько стану. А опосля собакам скормлю, ежели они тебя, погань, жрать станут.
- Душегубцев надобно в Разбойную избу везти, в Москву, - возразил я.
- Я бы повез, но что тут поделаешь, коль ты хлипким оказался да сдох под пыткой. За такое упущение с меня спросу нет, - развел он руками. - Так что, поведаешь, кто первым из стариков под твою сабельку угодил, ай как?
- Поведаю, - кивнул я и начал рассказывать, как все было.
Уж на четвертой или пятой фразе Никита Данилович заскучал, а когда я дошел до рассказа о том, что хотел выбежать с Иринкой во двор, но увидел там бегающих татей и решил спрятать девочку в своей светелке, лениво позвал:
- Кулема.
- Да погоди ты с Кулемой! - возмутился я. - Ты лучше скажи, холоп мой Андрей, который тоже может подтвердить, кто я такой, тоже убит?
- Считай, что убит, - кивнул Никита Данилович. - Токмо не твой он. Не надо честных людишек в свой шатер заманивать.
- Ну хорошо, Иринка ничего не помнит, но Аксинья Васильевна-то… - неуверенно начал я.
Никита Данилович усмехнулся, недобро посмотрев на меня, и я тут же осекся. Получалось, что… Словом, плохо получалось. Хуже некуда. Или есть?
- Кулема, - вновь затянул старую песню Годунов.
- А грамотка? Там же было сказано про мальчика, а в конце добавлено, что остальное поведают на словах, - не сдавался я.
- Уже поведали, - сухо обмолвился Никита Данилович. - Ты и тут запоздал, тать. Давай-ка, Кулема, сразу на дыбу его.
Ага, стало быть, сбылась голубая мечта мазохиста. Ну здравствуй, родимая. Мы как, пока без детей обойдемся? А то няня из меня не очень. Вроде бы да. Ну правильно, он же сказал, что спешить не станет. Посмаковать гаду захотелось. И ведь ничего нельзя сделать. Ну вообще ничегошеньки. Кое-что мне этой ночью Петряй рассказал, но толку с этого. Умер он под утро. Еще и поэтому злится Годунов. Ушел один из его ворогов от лютых мук. Теперь мне за двоих отдуваться.
Вдруг меня осенило.
- Стой, Никита Данилыч! - Не иначе как вдохновила острая боль в вывернутых руках, на которых я подвис. Из суставов пока не вылетели, но ждать недолго. - Стой!!! - заорал я истошно, лихорадочно прокручивая в голове еще раз, неожиданно забрезживший шанс на спасение, причем последний.
Да, все так и есть, все сходится. Даже если остроносый и умел читать, даже если он сумел самостоятельно кое до чего додуматься, прежде чем отдать эту грамотку, но все равно не мог он догадаться о том, что в ней подразумевалось, но напрямую сказано не было. Годуновы могли, ибо прекрасно знали, что если муж Анастасии Ивановны доводится подростку стрыем, то…
- Не мог тать, что за меня себя выдавал, знать родителей мальчика, которого я привез. Не мог! А я знаю!
- Вправду знаешь? - насторожился Никита Данилович.
- Вправду! - подтвердил я. - Только повели Кулеме с Яремой удалиться. Знание мое не для лишних ушей.
- Никак и впрямь проведал, - вздохнул Годунов и сделал знак палачам.
Те послушно поплелись к выходу.
- И чтоб не возвращались, пока не позову! - крикнул им вслед Никита Данилович, после чего повернулся ко мне. - Ну?