Тайна академика Фёдорова - Александр Филатов 12 стр.

- Проблемы нет, но есть две трудности – большая очередь и высокая цена.

Здесь разговор был прерван новым телефонным звонком. И Достоевский, сделав извиняющийся жест, начал долго и нудно втолковывать что-то о приемлемых и неприемлемых условиях и сроках какой-то поставки из Бельгии. Фёдоров подумал: то ли его будущий работодатель не умеет вести переговоры, то ли подстраивается под своего тупого московского партнёра? Второе, с учётом общего образовательного и культурного уровня дельцов в "эрэфии" казалось более вероятным. Наконец, Альберт с тяжёлым вздохом положил трубку стационарного телефона и счёл нужным доверительно пояснить:

- Ну, Алексей. Витальевич! Невозможно работать! Ну, не понимают, не хотят понимать люди реальных условий! Думают, в Бельгии – как в России! Хотят навязать иностранцам свои правила игры! Сказал бы я этим столичным козлам. Но мы же интеллигентные люди. Вы понимаете?

- Да, я-то понимаю, а вот как это объяснить тем. кого вы так ласково назвали. – вполне искренне ответил Фёдоров.

Достоевский в ответ рассмеялся и спросил:

- Ай, я и не пытаюсь! Делаю вид, что играю по их правилам!.. И на чём мы остановились? Так я же и говорю: телефон. Ну, и что вы имеете мне предложить?

- Я бы предложил заключить договоры на два телефона в фирме "Связьинформ" Тогда между нами связь будет бесплатной, а с заграницей – около двенадцати рублей за минуту.

Достоевский взглянут на часы, потом перевёл взгляд на экран компьютера, перед которым он сидел, ещё раз посмотрел на часы, что-то прикидывая, и предложил, поднимаясь из вращающегося "делового" кресла:

- Так я же и говорю: дельное предложение! Поехали за телефонами! Вы на колёсах?

Через какой-нибудь час Фёдоров уже пробирался к выезду из города, имея в портфеле новенький радиотелефон сотовой связи и пятисотенную бумажку аванса в бумажнике. Обнадёживало то, что новый работодатель сам предложил этот аванс и счёл необходимым недвусмысленно пояснить, что радиотелефон – это не подарок, не вещь, переданная в аренду, а часть его затрат как предпринимателя. Да, Досто­евский ещё во время предварительной встречи в феврале самым категорическим образом отказался и от оформления трудовой книжки, и от официальной оплаты труда Фёдорова. Но и с его аргументами Фёдоров не мог не считаться: Достоевский заявил, что у него "нет желания вступать в отношения с этими негодяями-взяточниками" из налоговой инспекции и что финансовое положение его фирмы "пока что не позволяет платить поборы, которые сосёт "этот паук – государство". Впрочем, теперь, после заключения договора с Мальцевичем, неформальность (следовательно, ненадёж­ность) отношений с фактическим работодателем потеряла в глазах Фёдорова свою актуальность. Да, и в этаком своём нелегальном положении он был в реформаторской России отнюдь не одинок!

По дороге домой Алексей Витальевич заехал в универсам, потратив большую часть аванса на продукты, новую соску и некоторые предметы ухода для дочери. Ему не терпелось скорее очутиться дома, порадовать своих любимых женщин переменами в положении, которые он расценивал как отрадные. В самом деле, на какое-то время (вероятно, не менее, чем на год) он будет приносить в семью постоянный доход и, к тому же, зарабатывать, не выходя из дома. Это значило – не только не отрываться от семьи, но и экономить на проезде около двух тысяч рублей в месяц.

Домой Фёдоров попал как раз к обеду. Едва открыв входную дверь, он почувствовал соблазнительный запах каких-то блюд, которые на пару, соревнуясь в кулинарных навыках, готовили его любимые женщины – жена и мать. Младшая пока в этих соревнованиях не учавствовала: она часами что-то "гукала", улыбалась и с интересом разгляды­вала детали своей деревянной кроватки, по которым водила толстеньким пальчиком, временами посмеиваясь с зарази­тельной беззаботностью. В прошлой жизни кулинарные заботы целиком лежали на Алексее Вительевиче. При этом тогда ему приходилось заниматься раздельной готовкой: для себя с женой – одно, для умирающей матери – другое.

Приобретённые в прошлой действительности навыки никуда не исчезли. Как-то раз он приготовил вкуснейшие (как говорила Вика, фирменные) котлеты. Мама сьела одну и задумчиво, будто догадываясь о страшной тайне, медленно, с расстановкой молвила:

- Лёшечка! Когда же ты научился так вкусно готовить? Ведь, если по совести, я тебя и близко к кухонной плите не подпускала – не мужское это дело!

- Знаешь, мама, – ответил Фёдоров со смехом, но внутренне холодея от того, что его проницательная мать может о чём-то догадаться, интуитивно добраться до истины. – Во-первых, сколько я за твоей работой наблюдал! А, во-вторых, за время стройки кое-какие навыки приобрёл. Но, если тебе с Викой не нравится, – больше не стану вас отравлять.

- Нет уж! Отравляй, моё солнышко! В рестораны мы не ходим, так пусть дома будет что-то по-настоящему фирменное! – вмешалась Вика, подошедшая к концу разговора.

Тем дело и кончилось.

Фрагменты прошлого.

3. Безработный.

Алексей Витальевич в очередной раз позвонил в морфологическую лабораторию, которая располагалась на территории областной больницы, то есть километрах в двух от него.

- Татьяна Петровна, когда вы, наконец, передадите мне журнал?! – спросил он у своей младшей научной сотрудницы, подошедшей к телефону.

В ответ он услышал не слишком вразумительное объяснение:

- Ой, вы знаете, Алексей Витальевич, такая нескладуха! Маргариты Станиславовны сейчас нет. А без неё что я могу? Я же ничего не решаю.

Фёдоров раздражённо опустил трубку на рычажки телефонного аппарата.

Ему не понравился и сам ответ, и тон, выдававший неискренность и неуверенность подчинённой. Уже в третий раз он требовал от руководительницы лаборатории Маргариты Станиславовны Ершовой журнал регистрации данных измерений и в третий раз выслушивал отговорки, в сущности, означавшие отказ. В чём дело?! Ведь Маргарита, непонятно каким образом числившаяся без учёной степени в должности с.н.с., не могла не знать, что сроки сдачи годового отчёта жёстко определены, что его просьбы – это не прихоть, не каприз строгого руководителя, а необходи­мость. Как он мог писать отчёт, не имея исходных данных? Но именно этого и хотелось Ершовой, которая представила ему две недели назад выполненные ею весьма поверхностно обобщающие заключения, с улыбкой сообщив, что, вот де, их группа облегчила ему дело, выполнив за него часть работы. Фёдорову было ясно, что за улыбкой скрывалась неискренность, за которой ему померещилось нечто вроде тревоги. Содержание же ответа о якобы выполнении работы за него выдавало скрываемую неприязнь. Впрочем, послед­нее Алексей Витальевич отнёс на счёт того, что с его появле­нием здесь три года назад заметно осложнилось положение старшей научной сотрудницы – "бусика" (так принято в их среде называть сотрудников без учёной степени, то есть б.у.с.), снизилась её значимость, а так и не доделанная за эти долгие годы диссертация стала вызывать сомнение и в желаниях, и в способностях, и в квалификации соискатель­ницы учёной степени.

Фёдоров ещё раз набрал номер лаборатории, выяснив прежде всего, вернулась ли Ершова, и, дождавшись, пока она подойдет к аппарату, вежливо, но достаточно жёстким тоном сказал:

– Здравствуйте, Маргарита Станиславна! Вы помните, какое сегодня число?.. Прекрасно! Поэтому в течение часа, пожалуйста, организуйте доставку журнала ко мне! Завтра утром можете сами снять здесь лабораторию с пульта охраны и забрать журнал назад!

Лаборатория, хотя она и располагалась в одном из корпусов университета, фактически числилась за Минис­терством среднего машиностроения и считалась секретной, как и хранившиеся в её шкафах и сейфах материалы исследований. Единственно открытыми данными во всей теме были те, которые получали под руководством Ершовой и журнал с результатами которых требовался Фёдорову для составления годового отчёта. Тем не менее, Маргарита тоже имела так называемый допуск. Получила его года за два до самого Алексея Витальевича, прибывшего в город молодого доктора наук, назначенного вначале ответственным исполнителем темы, затем её руководителем. Приехав в Калининград, Фёдоров был удручён и разочарован.

Разочарован уровнем исследований, который не соответст­вовал даже имевшейся весьма добротной аппаратуре. Удручён отношением тех, кто числился научными сотрудни­ками. Сам он, с юности занимаясь наукой, был не просто убеждён, а знал, что научная работа – это не просто работа, это не только вид деятельности, но и – прежде всего – образ жизни. Только если поиск новых знаний или, несколько высокопарно выражаясь, поиск истины станет главным в жизни, лишь тогда возможен серьёзный результат. И этот результат, вернее – результаты окупят все труды, скучную рутину единообразно организованных бесчисленных опытов, их частых неудач, бессонницу от переутомления, а порой и невозможность встретиться с друзьями, сходить в театр, кино. Когда получаешь долгожданные результаты, точнее – Результат, видишь, что он – действительно нечто новое, потенциально или реально полезное, когда понимаешь, что были не напрасными все мучительные сомнения в правиль­ности выбранного направления исследований, в организации опытов и постановке задач, потому что Результат говорит и сам за себя, и подтверждает: "Ты был прав, не ошибся!",– вот тогда и чувствуешь именно то, что называется счастьем. Тогда всё вокруг начинает восприниматься иначе, становится ярким, радостным, тогда понимаешь, что живёшь не зря, что от тебя есть какой-то прок, нечто новое, что-то полезное.

К тому же, Фёдоров поначалу никак не мог понять причин того, что Ершова отнюдь не спешила завершить работу над кандидатской диссертацией. Более того, заходя в их лабораторию, Алексей Витальевич всякий раз – исклю­чений не было – заставал всех трёх её сотрудниц (одной с.н.с. – Маргариты и двух младших, то есть м.н.с.) за чаепитием и приятной беседой. Только техник лаборант Виктор был всегда занят чем-то существенным по своей части: то отлаживал микротом, то ремонтировал электрон­ный микроскоп, то добивался идеальной работы вакуумных насосов. Сотрудницы неизменно с улыбками приглашали Фёдорова присоединиться, и он временами соглашался, временами – отказывался, ссылаясь на какие-либо дела. Лишь постепенно он стал понимать, что для этих молодых женщин и их руководительницы, постарше, наука – не только не главное в жизни, а вообще лишь вид непыльного и неплохо оплачиваемого способа добычи средств к существованию, весь смысл которого, к сожалению, лежал в тряпках, гостева– нии или встрече гостей, в общем, во всём том, что проще и понятнее назвать одним словом – потребление. Тогда Фёдорову стало понятным, что не только его приход сюда, но и весь его стиль работы – с продуманной планировкой времени, то есть, максимально насыщенным его использо­ванием, да и просто работоспособность, стали ничем иным, как вызовом всему местному укладу. Пусть этот вызов и был непреднамеренным и не осознаваемым им самим – новым руководителем.

В самом начале Фёдоров вполне искренне хотел помочь Маргарите скорее завершить диссертацию, просил в конце рабочего дня задержаться, чтобы обсудить её трудности, выяснить, в чём нужна помощь. Сперва Марга­рита соглашалась, рассказывала о встретившихся труднос­тях. А Фёдоров, объясняя, что он не морфолог, всё же помогал: несколько раз быстро организовывал то вроде бы нужную Ершовой консультацию, то доставку редких реакти­вов или красителей. Но, видя, что благодарность и улыбки сотрудницы за помощь на деле скрывают растущую тревогу и даже неприязнь, оставил это. Маргарита бесспорно увидела, что Алексей Витальевич не понимает её, не видит её истинных намерений. Желая продлить это непонимание и, в свою очередь, не понимая, что на фоне его работоспособ­ности все они вскоре станут выглядеть бездельницами, видя огорчение Алексея Витальевича, она благодарила за помощь и уклонялась от неё, ссылалась то на болезнь дочери, то на ревность мужа – моряка, который в кои-то веки оказался дома. Как-то раз даже принесла бутылку коньяка в подарок на день его рождения. При этом, увидев, что Фёдоров не разбирается в винах и не смог оценить редкость и дороговизну презента, пояснила: "Муж из Санта-Круса привёз!" Фёдоров в ответ удивлённо мотнул головой и, догадавшись, что отказываться нельзя, поблагодарил. После этого случая он перестал атаковать Ершову своими предложениями о помощи в завершении (да в завершении ли?!) диссертации.

Он мог понять и ревность мужа, и первостепенную важность для женщины любых семейных дел по отношению, например, к работе. Более того, был убеждён, что поддержа­ние семьи, бережное пестование семейных, супружеских отношений, забота о правильном воспитании детей и распоз­нании их природных способностей – всё это и составляет главную жизненную задачу любой нормальной женщины. Но сам-то он прошёл совершенно иной путь. И хотя был всего на пару лет моложе Маргариты, так и не смог, к своему большому огорчению, не сумел обзавестись собственной полноценной семьёй. Правда, в восемьдесят четвёртом он познакомился в поезде с одной девушкой, которая сразу же расположила его к себе, чтобы не сказать больше. Но. она ехала в Калининград, чтобы стать студенткой, в то время как Фёдоров только что защитил докторскую диссертацию.

Дальше дела пошли так, что он не смог, не имел морального права сделать ей предложение: эта девушка стала не простой студенткой, а попала в его группу, где он вёл курс психологии. Потом она взяла академический отпуск, чтобы ухаживать за отцом, поражённым смертельным недугом. Затем перешла на заочное отделение и. переве­лась в Ленинград, а недавно уехала туда, чтобы подготовить­ся к получению диплома. Фёдоров пришёл на вокзал, чему его бывшая студентка Виктория не только удивилась, а и обрадовалась, но он так и не решился сказать ей то, что уже давно собирался. Правда, когда поезд уже тронулся, Виктория, долго стоявшая в тамбуре и глядевшая на него сияющими глазами, что-то прокричала, помахав рукой. Что именно, он не расслышал. А потом. потом опять с головой ушёл в работу: надвигалось время подготовки и сдачи годового этапа работы. Потом он казнил себя за нерешитель­ность, которую сам же и объяснял себе полным отсутствием опыта. С другой стороны, его беспокоили и двенадцать лет разницы в возрасте, и отсутствие полной уверенности в том, что она смогла бы стать его супругой в истинном значении этого слова, соратницей. А иначе было нельзя: наука как образ жизни и тип мышления неизбежно бы их разлучила. Удивительно ли при нынешнем-то легковесном отношении к браку, к готовности женщин радостно идти на развод.

Всё это Фёдоров считал недопустимым вообще и неприемлемым для себя. К тому же, он уже повидал горе некоторых своих однокурсников. Один из них, сын профес­сора, за три месяца после развода совершенно облысел, сморщился, стал выглядеть лет на двадцать старше своих лет. Иные вещи лучше познавать со стороны, без личного опыта,– полагал Фёдоров. Как бы то ни было, но он с совершенно искренним сочувствием выслушивал сетования своих подчинённых на семейные неурядицы. Даже пытался давать им дельные, как он полагал, советы, проверенные специалистами – психологами и сексопатологами. Но это так и не помогло установлению контакта с сотрудницами, скорее – наоборот.

Фёдоров-то исходил из священности института брака, понятно, не употребляя таких выражений, из незыблемости половых ролей мужчин и женщин, предписанных самой природой и социальным наследованием. А его "бусики", сотрудницы были женщинами совсем иных убеждений. Он долго не мог понять причин, полагая, что все их временами прорывавшиеся откровенности, включая и пренебрежение к мужчинам как к человеческим особям, результат эманси­пации, феминизма. Лишь как-то раз один из сотрудников университета, застав Алексея Витальевича расстроенным после одной из стычек делового непонимания сотрудницами и, видимо, сочувствуя, объяснил, в чём дело. По словам этого коллеги, носившего вполне еврейскую фамилию, выходило, что всё дело в особенностях еврейского воспи­тания его сотрудниц, в особенностях их мировоззрения. Улыбнувшись полной неосведомлённости Федорова, никогда не придававшего значения национальности в любых вопросах кроме культуры и традиций, и взяв с него честное слово, что тот не выдаст источник сведений, этот коллега многое порассказал Фёдорову. Для этого они уединились в его лаборатории, чего, вообще-то, по условиям режима, делать не полагалось. Так Алексей Витальевич впервые познако­мился с законами талмуда, сущностью сионизма, узнал и о резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 10 ноября 1975 года, согласно которой сионизм, с полным на то основанием, был отнесён к виду расизма, в сущности, отождествлён с фашизмом.

- Так что же мне делать? – просил совета Фёдоров.– Мне же от них ничего, кроме нормальной, добросовестной работы не надо. Да я и не подозревал ни об их националь­ности, ни о твоей!

- Ничего тут не поделаешь! – убеждённо ответил коллега– просветитель, мотнув головой. – Оставь всё как есть!

Фёдоров крепко пожал ему руку, прощаясь, и пообе­щал, что завтра же вернёт и словарь Даля на букву "ж", и копию резолюции Генеральной Ассамблеи ООН № 3376. Всё это, однако, не помогло. Алексей Витальевич усвоил, что для его сотрудниц работа – лишь неприятная обязанность, необходимое зло, что диссертации, поскольку ничего в должностном положении не добавляют (даже при условии надбавки за степень!), лишь вредны, так как заставят ощутить свой истинный уровень. Но оправдать недобросовестное отношение к служебным обязанностям он не мог, не умел. Да, честно говоря, и в вопросе о диссертации Ершовой ему ничего не было ясно. Ведь сам– то он сделал почти четыре! Ну, первую, ещё по хирургии, не удалось завершить по причине смерти профессора, а у преемницы покойного руководителя были и свои взгляды, и свои. интересы, далеко вне рамок науки. Вторую он с блеском защитил. Но когда всего за восемь месяцев дорабо­тал её до уровня докторской, к тому же получив ещё два очередных авторских свидетельства, последовал разгром­ный отказ в допуске к защите. Лишь годы спустя Фёдоров узнал, что невзначай вторгся в сферу, негласно отведённую москвичам. И не просто москвичам, а тем, кого вполголоса и с явным оттенком презрения настоящие исследователи называли блатными. Пришлось браться за другую тему – уже с оглядкой на возможные "подводные камни" и прошлую неудачу. Этой своей работы Фёдоров стыдился: он видел, что работал в заведомо неперспективном направлении, что вся эта официально утверждённая научная проблема ведёт в тупик. Но и здесь он сумел получить принципиально новые результаты, отчего молодой доктор наук и получил направление в сферу оборонной науки. Мог ли он на фоне такого личного опыта, своих убеждений и в своём официальном положении допускать недобросовестность, тем паче – откровенную халтуру?

В установленное время журнала с данными, необхо­димыми при составлении годового отчёта о НИР (научно– исследовательской работе), он так и не получил. Не было его и спустя ещё два часа. Лишь за час до окончания официального рабочего дня он получил истребованный журнал от Татьяны Петровны с напоминанием обещания вернуть его утром. На фальшивую улыбку своей сотрудницы Федоров не ответил. Он мрачно взглянул на часы и спросил: