Тайна академика Фёдорова - Александр Филатов 13 стр.

– Вы так полагаете? Может быть, вы считаете, что я должен остаться здесь ночевать? Ладно, к обеду, пожалуй, управлюсь, – продолжил он, не дождавшись ответа и убирая в свой рабочий стол журнал, к которому при этих словах почему-то непроизвольно дёрнулась рука принесшей его сотрудницы.

Однако та, ни слова не говоря, вышла из лаборатории. Алексей Витальевич недоумевал: в чём дело? Почему она, то есть все они так странно себя ведут в связи с этим несчастным журналом? По правде говоря, эти результаты мало, что вносили в общие итоги НИР. Однако, поскольку всё это было внесено в план, поскольку надлежало отчи­таться по всем полученным результатам, не представлялось никакой возможности исключить морфологический раздел.

Раскрыв журнал, Фёдоров сразу же обратил внима­ние на то, что первая страница склеена. Собственно, это был не журнал, а общая тетрадь большого формата, разграфлён­ная под журнал. В таких тетрадях за обложкой из дерматина следует лист плотной желтоватой бумаги, а затем уже идут 96 страниц, разлинованных, в данном случае, "в клеточку". Вроде бы, приклейка первого тонкого разлинованного листа к этому плотному соответствовала желанию сотрудниц, заполнявших журнал, не дать истрепаться этой странице, содержащей ключевые данные. Но Фёдоров заметил, что к первому листу из плотной бумаги приклеено два тонких, собственно тетрадных. Это порождало сомнения и вызывало вопросы. Расположив этот лист против света своей яркой настольной лампы, Фёдоров увидел, что первая страница, содержавшая данные, наклеена поверх другой, тоже содержавшей какие-то числа. А уже эта заклеенная страница была закреплена на первом плотном листе общей тетради, предохранявшем страницу от повреждений. Ненадолго задумавшись, Алексей Витальевич подошёл к шкафу с реактивами и выбрал в нём тот, что помог быстро и без повреждений разъединить склеенные листы.

Проделав эту процедуру, он пришёл в негодование: первый лист, впоследствии заклеенный, содержал два ряда данных, не совпадавших ни друг с другом, ни с данными второго, верхнего листа, прикрывавшего собой всё это. Заклеенные данные были нанесены чернилами. Другие, здесь же, – карандашом с небрежными следами резинки. Посмотрев выставленные на обозрение данные, сравнив их с плохо стёртыми карандашными и с сохранившимися чернильными на заклеенной странице, можно было прийти только к одному выводу – фальсификация.

Долго просидел Фёдоров на работе. Все уже давно разошлись. Именно, когда все ушли по домам, он быстро составил докладную записку на имя ректора университета, в которой не только мотивированно излагал свой отказ составлять ту часть отчёта, которая касалась фальсифициро­ванных данных, но и доказывал сам факт фальсификации, а также высказал соображения на тему, чему эта фальсифика­ция должна служить. Докладная получилась длинной – два листа на машинке через полтора интервала. Положив бумагу себе в портфель, Фёдоров позвонил на пульт, чтобы поставить лабораторию под охрану:

- Здравствуйте, объект номер двести восемьдесят девять сдал Фёдоров.

- Объект принял лейтенант Лебедев.

- Это ты, Стас?– уже другим, не официальным тоном произнёс Алексей Витальевич. Он симпатизировал этому милиционеру с тех пор, как тот, одетый в гражданское, как-то раз пришёл в лабораторию, быстро устранил неполадки прибора сигнализации, ловко орудуя паяльником, и высказал несколько дельных соображений по поводу лабораторного прибора, который мастерил Фёдоров.

- А вы инженер? – спросил он в тот раз.

- Да нет, что вы! Простой техник! Вот перехожу в милицию, будем вас под охрану брать!

Они тогда познакомились. Фёдоров похвалил техника за добротные инженерные знания, предположил, что в милиции при таких способностях он быстро дослужится до майора. Впоследствии так и вышло. Но в этот раз он сдавал объект пока ещё лейтенанту (или уже лейтенанту, ведь год

назад он был младшим), который вполне по-дружески

поинтересовался:

- А вы, я вижу, расстроены? Или просто устали? Отчёт, Алексей Витальевич?

- Отчёт. Но ты, Стас, угадал – расстроен донельзя. Представляешь, сотрудницы-то мои – данные подделали.

- А вы спуску не давайте! Я этих баб давно знаю, пораньше вас. Всё удивлялся, как вы ещё уживаетесь. Они же нас, русских, вообще за людей не считают.

- Да, так уж получилось . Кстати, в этом вопросе я тоже теперь грамотный. А просветил меня, знаешь, кто? Их, так сказать, соплеменник. Так что, Стас, люди разные бывают! Ну, пока!

- Что, ректору хотите доложить? Не советую.

- Правильно догадался, милицейская твоя голова. Но не могу же я на основании фальшивки отчёт писать! Да какой отчёт! Сам ведь знаешь, на кого мы работаем! – не договаривая, намекнул Фёдоров.

- Алексей Витальевич, – с тревогой в голосе продолжил лейтенант. – Ведь у него же младший брат на Горбача работает! Вы что, не понимаете?!

- Правда? Вот уж удивил. Послушай, вы же всё пишете.

- Да не. Я давно отключил, как вы на пульт сдали. А, вообще-то, я, конечно, заболтался. Ну да, работы в такое время нет – все уже давно посдавали, а преступников – если будут – ждём позже. Ну, успехов вам!

Фёдоров едва успел на последнюю электричку в Зеленоградск, где он тогда жил.

На следующий день утром Фёдоров отправился в административный корпус, где непременно решил дождаться секретарши ректора с тем, чтобы вручить ей свою доклад­ную записку. Отношения с этой молодой дамой, явно имевшей очень высокое мнения о себе, у него не сложились. Ему так и не удалось понять, что же для неё представляет интерес, кроме как выступать в роли неприступного цербера. Она считала не только возможным, но и нормальным вести себя весьма резко с людьми, которые были значительно старше её годами и заслугами. Впрочем, в последнем смысле её отношение к учёным и преподавателям универси­тета было дифференцированным и зависело в первую очередь от того, как относился к этим сотрудникам ректор. Приходи­лось также слышать, что секретарша любила принимать подарки от посетителей, но брала не от всякого, не во всякой форме и не всегда. Алексею Витальевичу и в голову не прихо­дило, что в целях успеха его сегодняшнего визита не дурно было бы использовать приношение взятки (ведь так на самом деле следовало оценивать эти "подарки"!). Впрочем, сомни­тельно, что она бы что-то от Фёдорова приняла.

Наконец, секретарша появилась в коридоре и, едва кивнув в ответ на вежливое приветствие Фёдорова, скрылась за дверью приёмной. Выждав ещё минуты две – три, Фёдоров негромко постучал в дверь и, так и не дождавшись ответа, зашёл в "предбанник" приёмной с вежливым, но твёрдо сказанным "Разрешите?"

- Ну, что там у вас? Я сегодня очень занята!

- Это понятно! Передайте, пожалуйста, эту докладную записку Николаю Алексеевичу и отметьте на моём экземпляре входящий номер, – попросил Фёдоров, торо­пясь, чтобы его не перебили. И, хорошо зная привычку церберессы отказывать посетителям всегда и во всём, когда это только возможно, продолжил:

- Это касается годового отчёта и важно для университета!

С этими словами он протянул секретарше свою докладную, которую та сразу же, приняв высокомерное и одновременно критическое выражение лица, начала читать, неодобрительно хмыкая и дёргая головой.

- Светлана Сергеевна! – обратился к ней Фёдоров, ста­раясь чтобы его голос не звучал резко. – Я думаю, ректор сам разберётся, а вы, пожалуйста, зарегистрируйте и отметьте входящий номер на моём экземпляре!

- Я знаю, что мне делать! Не мешайте!! – прозвучал резкий ответ и его продолжение: – Возьмите назад эту чепуху! Николаю Алексеевичу некогда разбираться в ваших литературных изысканиях!

- Светлана Сергеевна! – настаивал Фёдоров. – Докладная записка составлена на имя ректора, – это во-первых; а во-вторых, её содержание носит чисто рабочий, а не литературный характер! Пожалуйста, зарегистрируйте! Или вы хотите, чтобы я отправил заказным письмом?!

Секретарша с явной неохотой проставила входящий номер на втором экземпляре, небрежно швырнув его Фёдорову и подумав, что тот и правда мог отправить свою деловую записку заказной почтой.

Покинув приёмную, Алексей Витальевич пешком отправился в свою лабораторию, хотя это должно было занять не менее 15 – 20 минут. В душе у него кипело негодование. Он и раньше знал о скверном характере секретарши Медунова (такова была фамилия ректора). Но сегодня она фактически выступила не просто в недопусти­мой роли цензора, но явно и открыто на стороне фальсифика­торов. До сих пор Фёдоров полагал, что ректор держит её в силу трёх обстоятельств: как поговаривали, имеющегося дальнего родства, личной преданности и умелого отсеивания нежелательных посетителей. Впрочем, недемократичный и резкий ректор вообще не любил встречаться с сотрудниками университета. Однако после сегодняшнего инцидента Алексею Витальевичу пришла в голову мысль, что реакция Медунова может оказаться совсем не такой, на которую вправе рассчитывать со стороны добросовестного ректора добросовестный учёный, дорожащий и своей репутацией, и добрым именем университета. Почему? Да потому, что секретарша, эта цербересса, никогда не позволяла себе высказываться перед посетителями приёмной вразрез с мнением ректора, которого столь ревностно охраняла.

Незадолго до обеда зазвонил телефон, в трубке раздался резкий, металлический голос, спутать который с каким-то другим было невозможно:

– Фёдоров? К двум часам вас ждёт Николай Алексеевич!

Сразу же после этого послышались частые гудки. В самом деле, зачем дожидаться ответа? Кто такой Фёдоров? Всего лишь один из множества сотрудников университета! А ректор Медунов, как накануне стало известно от милицио­нера вневедомственной охраны, – старший брат одного из приближённых Горбачёва, проводящего разрушительную перестройку. Фёдорову была не просто непривычна и неприятна царившая в университете обстановка. Она была дика и явно шла во вред делу. Вся эта скрытность, кулуарность принимаемых в университете решений ни в коей мере не были связаны с тем, что многие лаборатории фактически работали на оборону, то есть на них распространялся режим секретности. Алексей Витальевич и раньше работал в сфере обороны. Он хорошо знал особенности, связанные с режимом государственной тайны, но такого стиля взаимоотношений. такой недемократичной манеры руководства не встречал. Не встречал и не мог привыкнуть, хотя работал здесь уже более трёх лет. Конечно, как говорится, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но дело было не в этом, а в том, что отсутствие свободы обмена мнениями между сотрудниками разных уровней зачастую мешало работе. Введённый и поддерживаемый ректором Медуновым авторитарный режим лишь скрывал беспорядок (чтобы не сказать, бардак) в организации всех сторон деятельности университета.

Фёдорову не составило труда понять, что университет, преобразованный из педагогического института около тридцати лет назад, не соответствует своему новому официальному рангу, не дотягивает до университета. Глав­ную ответственность, вину за это Фёдоров относил на счёт Медунова, связывал с явными недостатками его и как организатора науки, и как человека. С другой стороны, конечно, здесь не было ни такой плеяды талантливых и заслуженно широко известных учёных, как в родном институте Алексея Витальевича. Не было здесь, да и не могло быть, и тех давних традиций, пестуемых этими учёными. Откуда всему этому взяться? Ведь и сама область перешла под юрисдикцию СССР всего-то менее сорока пяти лет назад. Но тем большую роль в данной ситуации играл ректор, его инициативы, его стиль, его личность!

Уже догадываясь, что ректор, скорее всего, выразит ему своё неудовольствие за попытку "вынести сор из избы" (хотя, из какой избы – всё происходило и оставалось в рам­ках университета!), Фёдоров отправился к Медунову. Однако то, что произошло в кабинете ректора, далеко выходило за пределы самых худших предположений Алексея Виталь­евича. Его трудно было смутить и грубостью выражений, и изъяснением на повышенных тонах. Но сейчас он невольно морщился от звона в ушах. Николай Алексеевич Медунов, профессор, ректор выкрикивал нецензурную брань с такой силой, что временами было физически больно всё это выслушивать. Побывав здесь, в кабинете ректора, за три с половиной года всего-то раза два (это он – один из ведущих научных сотрудников университета!), лишь сейчас догадался об истинном назначении мер звукоизоляции. Весь смысл монолога ректора сводился, в сущности, к следующему: во– первых, Фёдоров пошёл против коллектива; во-вторых, его действия – отказ писать часть отчёта – могут повредить репутации университета в глазах заказчика, имеющего Государственное, Оборонное значение (ректор произносил слова с заглавных букв); в-третьих, Фёдоров – саботажник и никудышный учёный. Никаких объяснений, тем более, возражений ректор слушать не стал. Вернее, не позволил даже заикнуться, но, видя спокойствие и выражение терпеливого ожидания на лице своего, так сказать, собеседника, Медунов постепенно затих, бросив напоследок своё знаменитое:

- Ну! Всё! Идите!

- Николай Алексеевич! Именно, исходя из интересов уни­верситета, я и обратился к вам, рассчитывал на. – попы­тался всё же произнести свою первую фразу Фёдоров.

Но ректор его уже не слушал, а о чем-то беседовал по телефону. Оставалось выйти и притворить дверь с наруж­ной стороны. В предбаннике он кивнул математику профес­сору Мите Никитину, который внимательно взглянул ему в лицо (видимо, всё же, звукоизоляция не была полной) и вполголоса произнёс:

- Ты сегодня когда освободишься?

- О! Дмитрий Анатольевич! Отчёт! Но ты заходи.

- Часов около пяти, ладно?

Фёдоров кивнул и вышел. Оказавшись на свежем, слегка морозном воздухе, он старался не оступиться на пятачке льда прямо перед невысоким крыльцом адми­нистративного корпуса. Чувсивовалась неприятная тяжесть, тупая боль в затылке. Проявленные им выдержка и напускное спокойствие, отсутствие разрядки стресса сдела­ли своё дело – опять подскочило артериальное давление. Стараясь дышать неглубоко, накапливая углекислоту в крови, Фёдоров отправился назад – в свою лабораторию.

В последующие дни он старался превзойти себя и в трудоспособности, и в интерпретации собранных данных, и в поисках наглядности их изложения для заказчика. Конечно, фальсифицированные данные были им из отчёта исключены. После заголовка соответствующего раздела он написал: "Ко времени составления настоящего годового отчёта материалы, относящиеся к данному разделу, не поступили". Будучи физиологом, он невольно составил отчёт так, что при внимательном прочтении складывалось впечат-ление: морфологические исследования в данной работе не так уж важны; пожалуй, в целях экономии средств в будущем этот раздел можно из плана исключить. В этом была фаталь-ная ошибка Фёдорова. Мало того, что он не понял высказан­ного, пусть намёками, пусть в повышенных тонах, пусть в форме неприглядного разноса, но понятного, как это полагал ректор, меряя всех по себе, явного приказа: писать отчёт на основании фальсифицированных данных и увязать эти "данные" с остальными. Мало того, что Фёдоров не сфальси­фицировал отчёт и тем поставил под вопрос финансирование заказчиком защищаемой ректором группы недобросовест­ных женщин. Кроме этого, стремясь сделать прочие получен­ные данные более наглядными, обходя молчанием морфоло­гический раздел, он фактически и в самом деле показал его второстепенность для заказчика. Так это и было в действи­тельности, но. Тут в силу вступали соображения, касав­шиеся финансирования некоторых направлений в универси­тете, и дипломатия, которой Алексей Витальевич совершен­но не владел, да и не понимал в достаточной мере. Его целью было установление фактических явлений и связей, их объективное описание, а отнюдь не соображения выгоды или удобства для кого бы то ни было. Собственно, а вправе ли исследователь, учёный действовать, работать иначе?!

Пожалуй, стоит сказать, что с заказчиком, так называемым ОКБ "Пламя", у Фёдорова были прекрасные отношения. С заместителем директора по испытаниям генералом Ахметом Мирзагидовичем Насыровым они были в доверительных, почти дружеских отношениях. Психологи­ческий контакт установился сразу же, едва только Фёдоров впервые осенью восемьдесят шестого зашёл в кабинет генерала и увидел висевший у того на стене, прямо напротив входной двери крупный плакат "Кто хочет сделать дело – 144 ищет возможности, кто не хочет – ищет причины". Недюжинного ума и наблюдательности генерал сразу понял посетителя – по озорной и одобрительной искорке, сверкнув­шей в глазах вошедшего учёного, по мимолётной улыбке одобрения и понимания, мелькнувшей у него на лице и по серьёзности, которой вошедший хотел скрыть своё понима­ние того, что обитатель кабинета раскусил посетителя. Этот личный контакт и единство взглядов на жизненные ценности, на долг, трудовую дисциплину и совесть не раз помогали делу. Та продукция, которую выпускало Опытное Конструкторское Бюро и которая имела непосредственное отношение к стратегической обороне, к сожалению, плохо влияла на здоровье и продолжительность жизни людей, которые с ней имели дело. Это беспокоило и государство, и руководителей предприятия. Потому-то на базе университета и была открыта специальная лаборатория, чтобы иссле­довать, установить причины и механизмы вредоносных воздействий изделий оборонного предприятия и найти способы их предупреждения или нейтрализации.

Как-то раз для работы Фёдорову понадобился редкий и дорогой прибор. Не раздумывая долго, он отправился в "Пламя" и, предъявив соответствующий пропуск, вскоре был в кабинете у Ахмета Мирзагидовича. Тот, с полуслова поняв, что требуется для продолжения исследований и какие результаты прибор может дать, тут же, по ВЧ, обзвонил предприятия отрасли. Это была и помощь, и одновременно знак высокого доверия: лишь люди высшей степени допуска к секретности вправе были знать, географию отрасли, места расположения её объектов.

- Через неделю доставят из Златоуста,– сообщил генерал.

- Как, подойдёт? Или заказать самолёт?

- Спасибо! – ответил Фёдоров и, заглянул в свой блокнот, где ему одному понятными значками был расписан план исследований со сроками их выполнения. Потом добавил:

- Если через 8 – 10 дней начнём, думаю, уложимся в срок. Так что, самолёт гонять незачем.

Генерал удовлетворённо кивнул, потом лицо его

помрачнело, и он с горечью произнёс:

- Честно говоря, не знаю, зачем мы с вами ещё возимся. Всё стараемся что-то сделать. Слышали, что Горбач сокращает нашу отрасль, а вскоре собираются продать часть патентов во Францию. Конверсию надумали про­водить. Я прикидывал: наши соковыжималки будут гнать сок по сорок рублей за литр! Не копеек, а рублей!!! Мы же не можем быть конкурентоспособными… Вообще не можем!

Фёдоров помолчал, переваривая информацию и непро­извольно хмуря брови. Потом ответил:

- Ну, что же – американцам расходы снизим: они смогут убрать спутник, который висит над нами из-за продукции 93-го отдела. А через годик, глядишь, и сами развернут подобное производство – французы с них дорого не запро­сят! А насчёт конкурентоспособности. Дело ведь здесь не столько в организации труда, сколько в климате, рас­стояниях, труднодоступности наших полезных ископа­емых. На Новой Земле стаканом риса в день не обой­дёшься и без шубы, в дощатом сарае не проживёшь!