Мишель, то и дело натыкаясь на трупы, чувствовал себя все хуже и хуже. В его мозгу промелькнуло видение женщины, рожавшей в страшных муках. Новорожденный был какой-то странный: с красным безносым лицом, на котором один глаз смотрел по-человечьи, а другой явно принадлежал зверю, и с длинными, до самых ступней, руками. И самое страшное - изо рта шли четыре щели: две к глазам и две к ушам, и детское личико будто ухмылялось жуткой ухмылкой. Непонятно почему, но это видение было связано с Болоньей и конкретной датой в будущем: 21 февраля 1547 года. Длилось оно всего несколько секунд, и никто не нашептывал в уши. Это несколько приободрило Мишеля.
Однако болезненное ощущение не проходило, а, наоборот, нарастало. По счастью, дом Меркюрена находился недалеко от площади. Это было скромное двухэтажное здание, и аптека располагалась не в палатке рядом, а в маленькой комнате на нижнем этаже. Оставив коня в смежном с жильем стойле, Мишель вошел в аптеку. Он подождал, пока хозяин зажжет лампу, и, когда по комнате разлился свет, сразу почувствовал себя гораздо лучше.
Меркюрен стащил с себя маску и положил ее на скамейку. Потом начал возиться со шнуровкой жилета, которая была на спине.
- Помогите, пожалуйста, - попросил он и прибавил, пока Мишель распускал шнуровку: - Я вижу, вы без багажа. Ваш брат Жан говорил, что вы были на войне.
- Если это можно назвать войной… - Мишель нахмурился и быстро спросил, словно отгоняя какую-то мысль: - Жан жив?
- О да. Он до вечера оставался в Эксе, а потом уехал вслед за парламентариями. Ему покровительствует барон д'Оппед, и он становится важной персоной. Вы давно не виделись?
- Больше года, а то и двух.
- Тогда вы не знаете, чем я для него занимаюсь. Помните того доминиканца, которого сожгли в Эксе во время чумы тысяча пятьсот сорок четвертого года?
Мишель помрачнел лицом.
- Как я могу забыть? Диего Доминго Молинас. Мой постоянный преследователь.
- Помните, с ним была женщина необыкновенной красоты, с ледяными голубыми глазами?
- Конечно. Я так и не дознался, кто она такая.
Меркюрен сказал доверительно, отправив кожаный жилет на ту же лавку, что и маску:
- Я вам скажу кто. Итальянская аристократка Катерина Чибо-Варано, герцогиня Камерино. Она приходится сестрой могущественному кардиналу Иннокентию Чибо, который долго правил политической жизнью Франции, и дочерью Маддалене Медичи. - Меркюрен развел руками. - Но столь именитая родня ничего не смогла сделать, и Папа отлучил Катерину от церкви и отобрал ее феод. С этого момента она готова на все, чтобы отлучение сняли, и с этой целью служит худшим из хозяев.
- Но разве ее не забили насмерть, возя по улицам Экса?
- Ее бичевали, но не до смерти. Ей удалось выжить. Как говорит пословица, "сорняк так просто не изведешь".
Последние слова Меркюрен произнес почти с яростью.
- Когда обнаружилось, что она еще жива, ваш брат Жан послал за мной в аптеку. Он попросил меня вылечить ее, это верно, но потом содержать под стражей подальше от Экса, ибо даже раненые змеи сохраняют весь свой яд.
- И где она теперь?
- В Сен-Реми, в аббатстве Сен Поль де Мансоль. Мы с вашим братом считаем, что ее следует выдать инквизиции.
При этом известии Мишель нахмурился.
- Следовательно, вы дружны с тулузскими доминиканцами?
- Ничего подобного. Я в какой-то мере даже их враг, - со смехом ответил Меркюрен. - Я просто хочу, чтобы эта дама оказалась в таких условиях, в которых она не сможет никому вредить. Свой долг гражданскому правосудию она уже заплатила и теперь, оказавшись на свободе, снова примется за преступные дела. Уверен, что она только об этом и мечтает. Поэтому остается только предать ее в руки правосудия церковного.
- Ее сожгут живьем.
- Вряд ли. Теперь сжигают достаточно редко, и в основном лютеран, которых удается зацепить под каким-нибудь предлогом. Скорее всего, ее подержат в темнице достаточное время, и, когда она оттуда выйдет, в лице ее поубавится красоты, а в спине - прямизны.
Мишель пожал плечами.
- Вам виднее. Я с этой женщиной не знаком, и она меня не интересует. Расскажите лучше о чумной эпидемии. Она началась тридцать первого марта, так?
Меркюрен уселся на табурет, а гостю указал на кресло.
- Да, и сразу стало ясно, что это самая жестокая из всех эпидемий. Люди стали умирать внезапно, без всяких предварительных признаков заболевания. У первых жертв грудь сплошь покрывалась бубонами. Выживали только те, у кого бубоны появлялись на спине. Но потом болезнь словно поменяла разновидность. Теперь признаки заражения проявляются через два дня, и на второй день начинается бред. Моча у больных очень светлая, напоминает по цвету белое виноградное вино, а тело приобретает синюшный оттенок, словно сосуды наполняются голубой кровью. В этом случае уже сделать ничего нельзя.
- Я никогда не видел ничего подобного, - прошептал пораженный Мишель.
- И я тоже. Но есть и другие типы больных, помимо тех, что я вам описал. Болезнь проявляется во множестве различных форм. Те, у кого бубоны за ушами, живут шесть, а то и семь дней. Но такие больные попадались только в первые дни. У некоторых начинает идти носом кровь и льется без остановки, пока не наступит смерть. Через неделю после начала эпидемии кладбище настолько переполнилось, что нам негде стало хоронить мертвецов. Я уже не говорю о самоубийствах…
- Я об этом слышал. А как вы пытались локализовать эпидемию?
- О, мы мобилизовали всех городских врачей, но многие из них умерли, а другие должны были заниматься своими домашними. Теперь никто не отваживается прикасаться к заболевшим голыми руками: только окрашенными палочками, которые сразу сжигают. Традиционные средства лечения не помогают. Можно и вправду подумать, что прав был Амбруаз Парэ, который сказал, что чума - не заболевание, а проявление Божьего гнева.
- Парэ был великим врачом, но здесь он ошибался, - заметил Мишель. - А скажите, что это за вещество вы мне дали вдохнуть на площади?
Лицо Меркюрена прояснилось.
- Это мое изобретение, и я готов поклясться, что оно эффективно. Но убедить в этом врачей пока не удается: они, как всегда, отвергают советы аптекарей.
Он указал на дверцу, завешенную тканью.
- Пойдемте в лабораторию, я вам покажу, как я его готовлю.
Мишель подождал, пока Меркюрен зажжет свет в соседней комнате, и вошел. То, что он увидел, его потрясло. Помещение не было похоже на обычную, оборудованную для аптечных нужд лабораторию. Огромный яйцевидный горн из обожженной глины, который называли атанором, опирался на дровяную печь внушительных размеров, сверху переходившую в камин. У стены стояли другие яйцевидные сосуды, стеклянные, и рядом с ними тигель крестообразной формы. Над печью поменьше располагались два круглых стеклянных контейнера. Оба они заканчивались сужающимися "клювами", которые перекрещивались, упираясь концами в круглые бока друг друга. По полу были разбросаны кочерги, щипцы, молотки и закопченные от постоянного употребления мехи.
Мишель сразу понял, чем занимался Меркюрен, но виду не подал. Аптекарь вынул из шкафа какой-то флакон и открыл пробку. Комната наполнилась нежным ароматом, который заглушил все остальные запахи.
- Это не так уж трудно приготовить, - с увлечением пояснил Меркюрен. - Надо взять немного опилок зеленого кипариса, шесть унций флорентийского ириса, три драхмы аира и шесть драхм алоэ. Потом надо истолочь в мраморной ступке деревянным пестиком триста или четыреста свежайших красных роз и добавить к ним все остальные ингредиенты. Из такой смеси можно делать таблетки или… На что это вы загляделись?
Взгляд Мишеля упал на книги, стоявшие возле маленькой печи. Неужели… Он взял плохо сшитую рукопись, лежавшую сверху. Когда на титульном листе под именем Ульриха из Майнца он прочел знакомое название: "Arbor Mirabilis", "Древо чудес", пальцы его задрожали. Рукопись включала в себя только приложение на арабском языке, самого текста не было.
Надтреснутым от волнения голосом он спросил:
- Где вы нашли эту рукопись?
Аптекарь удивился.
- Она была среди тех немногих вещей, что имела при себе герцогиня Чибо-Варано перед тем, как ее арестовали и бичевали. Может, она принадлежала Молинасу. Вы знакомы с этим трактатом?
- Знаком ли я с ним? - Мишель не мог скрыть волнения. - Рукопись моя, и я искал ее пятнадцать лет. Книгу мне вернули, но без примечаний.
Меркюрен широко улыбнулся.
- Если вы так ею дорожили, значит, вы понимаете содержание. Следовательно, вы не простой врач, как и я не простой аптекарь.
- Что вы хотите сказать? - рассеянно спросил Мишель, занятый своими мыслями.
- А то, что я алхимик. Вы слышали когда-нибудь о Денисе Захарии?
- Да, я слышал это имя. Вы его ученик?
- Нет, это я и есть Денис Захария. - Меркюрен заговорщически поклонился. - Теперь вы понимаете, почему я не могу быть другом инквизиции, дорогой собрат?
ТУЛУЗСКАЯ ИНКВИЗИЦИЯ
- Не трогайте меня, мерзавцы! - сипло крикнула Катерина Чибо-Варано. - Не смейте ко мне прикасаться, а не то…
В ответ послышался взрыв хохота.
Двое наемников, которые говорили только по-провансальски и не имели ни малейшего желания вступать с ней в диалог, выпихнули герцогиню из камеры, куда ее поместили в Тулузе. Спотыкаясь, она стала подниматься по бесконечной винтовой лестнице между стен, круто обрывавшихся в подземелья. Несмотря на ужасные дни, проведенные в этой могиле для живых, голова ее работала великолепно. Она спрашивала себя, в какой роли предстанет перед судом: обвиняемой или свидетельницы, хотя, однажды уже побывав в руках инквизиции, понимала, что ответить на него невозможно.
Миновав лестничную площадку, она прошла по коридору с голыми стенами, освещенному факелами, от дыма которых щипало глаза. Потом ее втолкнули в просторный зал, где дыма было меньше, несмотря на множество факелов и ламп.
- Сядь сюда, - приказал ей на ужасающем французском один из солдат.
Она уселась на очень неудобный, странного вида треугольный табурет из деревянных планок, опиравшихся на неструганые чурбаки. Она стыдилась голых ног, торчавших из-под льняной рубахи, которую на нее напялили. Будь перед ней буржуа или аристократы, ей бы было все равно, но здесь собрались представители церковного сословия.
Все присутствующие, кроме нотариуса из мирян, уткнувшегося носом в бумаги, были священниками или монахами доминиканского ордена. Самым беспокойным из всех инквизиторов, сидевших за большим столом у голой стены с огромным распятием, выглядел, пожалуй, великий инквизитор Франции Матье, или Матиас, Ори. Его худое лицо было угрюмо и мрачно, а длинные пальцы, видневшиеся из рукавов епископского одеяния, все время нервно двигались. Он перебирал пачку бумаг, видимо, отыскивая те, что относились к процессу. За утро он произнес бог весть сколько обвинительных речей, и этот процесс был на сегодня последним.
Секретарь, маленький приземистый доминиканец с неправильным лицом в обрамлении жидких бакенбард, выглядел спокойнее. Он первый увидел, как ввели то ли обвиняемую, то ли свидетельницу. Окинув взглядом зал, он обнаружил, что народу явно не хватает, если не считать десятка послушников и членов полумонашеских орденов.
- Где конфортатории? - спросил он, обращаясь к партеру, запоздало загудевшему. - Если в зале присутствуют конфортатории, пусть выйдут вперед!
На призыв откликнулись два старых доминиканца, сидевших на скамьях в отдалении. Они поднялись и молча встали слева и справа от Катерины.
Один из них сунул ей под нос распятие, вероятно, чтобы она его поцеловала. Она же только удивленно взглянула сначала на распятие, потом на монаха. Тот так же молча убрал руку и сердито отвернулся, пробормотав:
- И это святотатство тебе тоже зачтется.
За столом возникло оживление. Видимо, кого-то ожидали и готовились к его появлению. Через несколько минут все стало ясно. В дверях показался слуга и объявил:
- Его высокопреосвященство кардинал Антонио Галаццо делла Ровере, инквизитор по делам еретиков графства Венессен.
Вся возня мигом стихла, когда в зал вошли сначала два священника, а потом появился кардинал в красном бархатном одеянии с горностаевой опушкой, как и подобало его сану. Это был представительный человек с широким суровым лицом, маленькими хитрыми глазками и мясистыми губами, над которыми топорщились длинные напомаженные усы. Грива седых, вьющихся на концах волос виднелась из-под скуфьи, закрывая уши.
Все дружно вскочили на ноги. Прелат равнодушно ответил на приветствие и уселся в центральное кресло. Потом великодушным и в то же время авторитарным жестом приказал всем садиться. Только Матье Ори, который был ниже кардинала в церковной иерархии, зато выше в иерархии инквизиции, никак не выказал почтения вновь прибывшему и ограничился сухим кивком. Он уступил кардиналу ведение процесса только по соображениям территориальным, и по гневу, сквозившему в его взгляде, можно было догадаться, что ему все это до крайности не нравится.
Наступило долгое молчание. Кардинал листал страницы дела, и лоб его все больше хмурился, выдавая недовольство. Наконец он обратился к главному инквизитору:
- Вы уже задавали этой женщине вопрос о ее происхождении?
- Нет, ваше высокопреосвященство, мы ждали вас.
Кардинал пристально взглянул на герцогиню.
- Вы действительно Катерина Чибо-Варано, в прошлом герцогиня Камерино?
- Да, - ответила Катерина, намеренно опустив глаза с видом робким и в то же время жеманным.
- У вас есть дочь по имени Джулия Чибо-Варано?
Катерина внутренне вздрогнула. Если кардинал задает такой явно лишний вопрос, это может означать, что он прочел в документах имя мужа Джулии, Гвидобальдо делла Ровере, который, скорее всего, приходился ему родственником.
- Да, ваше высокопреосвященство, - ответила она.
Кардинал настолько погрузился в свои мысли, что забыл подвести подсудимую под присягу. Вспомнив наконец об этой обязательной части процедуры, он раздраженно сказал:
- Пусть кто-нибудь даст подсудимой Евангелие и велит произнести положенную присягу.
Один из конфортаториев подскочил к столу, взял с него открытое Евангелие и вернулся к герцогине. Катерина положила пальцы на переплет и послушно повторила вслед за монахом:
"Я, Катерина Чибо, дочь графа Франческетто Чибо делль'Ангвиллара и Маддалены Медичи, вдова Джованни Мария, герцога Камерино, сорока пяти лет от роду, коленопреклоненно перед вашим высокопреосвященством, имея перед глазами святое Евангелие и прикасаясь к нему, клянусь говорить…"
Формула присяги была достаточно длинной. Наконец конфортаторий забрал Евангелие и снова водворил его на стол. Катерина, не без тайной гордости, отметила, что все инквизиторы, за исключением сурового Матье Ори, вздрогнули, когда она назвала свой возраст. Они явно не ожидали, что в сорок пять лет женщина может быть так хороша. Это свидетельствовало о том, что они состояли из плоти и крови. Прекрасно, надо это использовать себе во благо.
Кардинал делла Ровере подождал, пока нотариус кончит записывать, потом спросил:
- Вам известно, в чем вас обвиняют?
- Нет, неизвестно. Но я знаю, кто меня обвиняет, и готова донести о его кознях.
За столом, где сидели инквизиторы, поднялся шумок. Это было редкостью, чтобы обвиняемый, вместо того чтобы защищаться, обвинял своего доносчика. И тем более редкостью было то, что обвиняемый знал имя доносчика. Раздраженным жестом кардинал делла Ровере восстановил тишину.
- К вашему сведению, вас обвиняют в ведовстве и убийствах, - сказал он Катерине, не глядя ей в глаза. - Но инквизиция согласна выслушать ваши разоблачения. Кто, по-вашему, вас преследует?
- Человек гнусный и коварный, который прячет за деятельностью аптекаря деяния недозволенные и демонические. Он втайне занимается алхимией.
- Алхимия не запрещена! - бросил один из священников, составлявших трибунал.
Кардинал испепелил его взглядом.
- Ошибаетесь! Папа Иоанн Двадцать Второй в декрете "Spondent quas non exhibent" сурово осудил эту ложную доктрину. А наш всеобщий наставник, инквизитор Николас Эймерик, написал по этому поводу целый трактат "Contra alchimistas". - Он повернулся к обвиняемой: - Итак, назовите имя этого предполагаемого колдуна.
За резким тоном кардинала Катерина почувствовала скрытую симпатию. Более того, мягкие черты лица прелата, влажные красные губы и томные жесты выдавали с трудом сдерживаемую чувственность. Что ж, обстоятельства вложили ей в руки еще одно оружие для защиты.
- Имя моего недоброжелателя Жозеф Тюрель Меркюрен, но свои работы он подписывает "Денис Захария".
- Меркюрен действительно фигурирует среди свидетелей обвинения по делу этой женщины, - некстати объявил нотариус, сверившись с документами.
Матье Ори кинул на него гневный взгляд.
- С каких это пор во время процесса оглашают имена свидетелей? - отчеканил он в ярости.
Нотариус замолчал, и делла Ровере снова сосредоточился на обвиняемой.
- Вы видели, чтобы Меркюрен заклинал демонов, призывал Сатану или справлял обряды, противные христианской вере?
- Нет, но не исключаю, что он этим занимается.
- Я спрашиваю о фактах, а не о домыслах.
Голос кардинала звучал строго, но не враждебно.
- Вам известно, что у него хранятся запрещенные книги, к примеру колдовские или лютеранские тексты?
Катерина лихорадочно пыталась найти, чем бы скомпрометировать Меркюрена, но так, чтобы ее слова не выглядели наговором. Внезапно ее осенило.
- Сама я не знаю, но монах-врачеватель из монастыря Сен Поль де Мансоль говорил мне, что у Меркюрена много таких книг. Кажется, это все знают.
- Сен Поль де Мансоль - августинский монастырь, где содержали эту женщину под арестом, - пояснил нотариус.
Кардинал поднял брови.
- И, зная об этом, августинцы не донесли?
Катерина внутренне вздрогнула от радости.