- Хватит! - довольно грубо прервал я его. - Хватит мне уши тереть, Хаким. А то я рассержусь, слово чекиста! Ты знаешь, что мы обычно делаем после того, как выслушиваем подобные сказки? Отправляем подумать над своим поведением в специальные камеры, где воды на полу сантиметров десять-пятнадцать и нет ни койки, ни табурета. Мне пока безразлично, кто ты такой и откуда взялся. Главное, чтобы ты сумел выполнить поставленную перед нами задачу.
- Понятно, начальник, - говорит он, - не буду вам больше про себя рассказывать. А в камерах таких, как вы говорили, я в общей сложности года два провёл, да ещё зимой при открытом окне.
- И чего? - спрашиваю я. - Понравилось?
- Вы не понимаете главного, - терпеливо объясняет мне Хаким, - что при блуждающей душе, тем более, если она управляема, внешняя среда не имеет никакого значения. Даже если бы меня с гирей на ногах бросили в воду или закопали живьём, ничего бы страшного не произошло. Возможно, где-нибудь на третьей неделе я почувствовал лёгкий дискомфорт и освободился.
С этими словами он снимает с плитки чайник и, прежде чем я успел достать пистолет, обливает себе руки крутым кипятком. Затем положил на ладони плитку спиралями вниз. На меня так и пахнуло палёным мясом. Но оказалось, как объяснил мне Хаким, показав совершенно неповреждённые руки, что с моей стороны это было всего навсего самовнушение.
"А ведь он на меня этот чайник мог бы вылить и сбежать, - подумал я, холодея, - что бы я тогда сказал генералу?"
- Для того, чтобы сбежать, - прочёл мои мысли Хаким, - мне вовсе не нужно выливать вам кипящий чайник на голову, гражданин начальник. Если я захочу, вы сами всё сделаете, гражданин начальник. Вот, убедитесь. У вас в кармане заряженный пистолет. Сдайте мне его, пожалуйста.
Я, как дурак, вынимаю свой трофейный "Вальтер" и протягиваю ему. Он берёт его, вынимает обойму и всё вместе отдаёт мне обратно. Я сижу весь в поту.
- Так как же, - спрашиваю я, - ты с такими талантами столько лет в зоне припухал? И не сбежал? Или мятеж какой не поднял?
- Зачем? - удивляется он. - Зона, гражданин начальник, - самое лучшее место для таких, как я. Вам этого не понять.
- И много таких, как ты? - спрашиваю я.
- Где, - переспрашивает он, - в зоне?
- Нет, - говорю я, - в мире? Или в нашей стране?
- К счастью, - отвечает он, - не очень много. Очень сложная подготовка, но проходить её надо, уже имея необходимые задатки. Вы, кстати, одного из наших шестнадцать лет в зоне стерегли. Он в зоне энергию аккумулировал. В других местах это гораздо сложнее.
Тут меня в жар бросило. Откуда он подобные вещи знает, о которых даже наркомам знать не полагалось? А если они сейчас подслушивают? Завал!
- Тихо! - прошу я. - Фамилий только никаких не называй, дурак! А то вместе пропадём.
А в голову разные эпизоды лезут. Я, правда, Ильича в камеру с водой и крысами никогда не отправлял, но, когда он особенно буянил, то наручниками его к водопроводной трубе, случалось, приковывал. А он на меня своими глазами неземной доброты смотрел и говорил: "Спасибо, Василий Лукич. Так меня и оставь суток на пять. Не появляйся. Поразмыслить надо". Да он же ещё в царской тюрьме чернильницы глотал на глазах у надзирателей. Это потом уже сказку придумали, что они были из хлеба и молоком заполнены. А я сам документы читал, что это были самые обычные бронзовые чернильницы казённого образца, заполненные чернилами из скипидарного спирта с графитом на керосине.
- Этот человек, - снова прочитал мои мысли Хаким, - я имею в виду человека, чью фамилию вы, гражданин полковник, не разрешили упомянуть вслух, решил использовать священный Дар Неба и Земли, для того чтобы стать властелином мира, забыв, что этот дар можно использовать только для размышлений в поисках истины. Властелином мира в силу многих обстоятельств стать совершенно невозможно. Но это другой вопрос. Главное - это дико неинтересно. Вы понимаете, начальник? Не понимаете? Ну, скажем, в вашем подвале полно крыс. Захотите ли вы стать их властелином? Нет, конечно! Но если захотите, то весь остаток жизни вам придётся с фонарём шнырять по подвалу, стараясь привести крыс к послушанию и беспощадно их при этом уничтожать. Это интересно? Вашему подопечному это пытались объяснить, но, тем не менее, он решил попробовать, выбрав при этом самый тёмный подвал. Вы лучше меня знаете, что было дальше. Прошло всего несколько лет, как он понял, что это неинтересно и попросился в зону. Вам известно, что он пошёл туда добровольно?
- Мне известно только то, - ответил я, - что мне знать положено. А если мне чего знать не положено, то я и не интересуюсь.
- Вы, может, и не интересуетесь, - согласился Хаким, - но душа ваша прямо вся трепещет, как ей всё узнать хочется. И тело ваше покидать не хочет. Где такое второе найдёшь?
Допил я водку и говорю: - Ладно. Утро вечера мудренее. Пошли спать. Завтра начнём работать.
6
У меня была мысль на ночь Хакима пристегнуть за руку и за ногу наручниками к раскладушке, чтобы не сбежал. Но потом я эту мысль оставил. Сбежит - так сбежит. Может, всем от этого лучше будет. Меня, правда, могут посадить, но и это ещё под вопросом. Скорее, генерала моего таскать будут: откуда вообще у меня в квартире мог взяться "зек" из Дальлага. Скорее всего, пошипели бы немного и замяли. А я бы в академию вернулся грызть, так сказать, гранит науки. Потому лёг я спать, пистолет, правда, под подушку сунул, но это просто для очистки совести. И заснул.
Утром глаза протёр, гляжу - Хаким на раскладушке лежит, рот открыт, не дышит. Значит, душа его снова где-то шастает, вынюхивает государственные тайны. Пощупал я у него пульс - пульса нет, и пошёл мыться и бриться.
Выхожу на кухню, а он там на линолеуме сидит по-турецки, глаза закрыты и что-то в полголоса напевает не на нашем языке.
Я для интереса снова в комнату заглянул посмотреть, чего там на раскладушке делается. Лежит Хаким на раскладушке, как и лежал, с открытым ртом, мёртвый.
Я снова на кухню. Он уже там сидит, но с открытыми глазами.
- Здравствуйте, - говорит, - гражданин начальник. Как спалось?
- А на раскладушке там кто? - спрашиваю я.
- Вы не волнуйтесь. Он полежит, полежит и исчезнет. С фантомами свои проблемы. Я вам потом расскажу.
- Предупреждать надо, - проворчал я, - а он всю квартиру не провоняет, пока исчезнет?
- Не беспокойтесь, гражданин пожовник, - улыбается Хаким, - они излучают только озон.
- В следующий раз всажу в него пулю, - пообещал я.
- Только соседей перепугаете, - предупредил Хаким, - нет ничего глупее стрельбы по фантомам. Это всё равно, что стрелять по облакам.
Я снова заглянул в комнату. Раскладушка была пустой, и ничем не воняло. Я хотел было сделать нам обоим яичницу, но эти шутки с фантомом отбили у меня аппетит.
- Завтракать будешь? - спросил я Хакима.
- Спасибо, - поклонился он, - я позавтракал.
- Ладно, - согласился я, - мне тоже что-то есть неохота. Так что это ещё за фантом такой? Какова его функция во всей этой чертовщине?
- Он не функционален, - отвечает Хаким, - это своего рода прокладка между телом и душой. Его иногда называют астральным телом.
- Да, да, - буркнул я, - Анни Безант что-то про это писала. Только я ничего не понял.
- Вы зря начали своё обучение этому сложному вопросу с Анни Безант, - заявил Хаким, - дело в том, что она сама ничего не понимала, о чём повествовала в своих лекциях. Её можно вполне считать испорченным телефоном.
- Ты-то больно много понимаешь, - окрысился я, - без дела книгу в спецфонд запирать не будут.
- И тем не менее, - продолжает Хаким, - нельзя учить других, не понимая не только деталей вопроса, но даже его сущности.
- А ты сам-то понимаешь? - всё пуще злюсь я. Видно, спал плохо.
- Но я никого не учу, - возражает Хаким, - я стараюсь постичь суть великого круговорота души и тела. Скорее, я это делаю для себя, а не для блага человечества. Я ведь книг не пишу и лекций не читаю. А если что и делаю, то только по просьбе других. Как в вашем случае. Я даже никаких тайных доктрин не проповедую, как, скажем, Блаватская.
- Кто такая? - интересуюсь я.
- Была такая, - объясняет Хаким, - жила в России. Тётушка известного вашего министра графа Витте.
- Шлёпнули её? - спрашиваю я.
- Нет, - отвечает Хаким, - сподобилась умереть до 17-го года. А Анни Безант сбежала за границу.
- Слушай, Хаким, - не понимаю я, - а ты-то зачем вылез из своих Гималаев и связался с НКВД. Жил бы там тихонечко в монастыре и горя не знал?
- Из ложных чувств патриотизма, - сознался Хаким, - я тоже в гордыню впал. Эго неизбежно при поисках истины. Но попытка облагодетельствовать человечество знанием истины всегда в лучшем случае заканчивалась зоной. И знаете почему?
- Почему? - тупо переспросил я.
- Потому что истины не существует, - объявил Хаким.
- А чистосердечное признание - царица доказательств, - впервые за все утро рассмеялся я, - ты мне что - Вышинского цитируешь?
- Вышинского… - пробормотал Хаким, - Вышинский? Кто он такой?
Итак, я провёл свой первый ответный гол.
- Один из великих посвящённых, - важно сказал я, - в своих публичных лекциях, которых у него гораздо больше, чем у Анни Безант, он доказывал, что истины как таковой просто не существует, а потому и нечего стремиться её достичь.
- Я не читал его, - честно признался Хаким, - даже не слышал. Но он не прав. Истина далеко, достичь её при нынешнем состоянии умов невозможно, но стремиться к этому следует постоянно. В противном случае человек быстро выродится до уровня обычного млекопитающего, годного, по словам Сенеки, только для жертвоприношения.
Он помолчал, а затем спросил: - А где можно почитать этого Вышинского?
У меня на полке стоял томик лекций бывшего генпрокурора, взятый в академической библиотеке к какому-то семинару. Но я решил книгу Хакиму не давать, чтобы не испортить впечатления.
- Очень редкая книга, - соврал я, - но если будешь хорошо себя вести, я тебе её постараюсь достать. Только непонятно, почему ты с ним споришь? Минуту назад ты сам заявил мне, что истины не существует.
- Действительно, - тихим голосом ответил Хаким, - никто ещё не мог доказать её существование. Но это не значит, что её нет и к ней не надо стремиться. Вот о чём я спорю. Мнение Вышинского - это типичное мнение чёрного язычника, отрицающего Божественное начало сущего…
- Тихо, тихо! - прервал я его. - Антисоветчину не неси! Мы же с тобой договорились?
Он замолчал.
- Вообще-то, - продолжал я, - на нашем языке это называется "сбивчивыми и противоречивыми показаниями". Видно, что в теории вы все путаетесь и толком ничего не знаете. Фактуры-то нет никакой. А то, что у каждого есть дар, как, например, у тебя, то вы и сами не знаете, откуда вы его получили. Ведь так?
- Но человеческому разуму не дано пока подняться выше известного предела, - сознался Хаким, - если бы он мог подняться до открытого Божественного откровения, то ему пришлось бы взорвать собственную черепную коробку. Я не вижу, гражданин начальник, здесь никаких противоречий.
- А душа? - не согласился я. - Душа, которая свободно гуляет, где ей вздумается. Она должна во всём разобраться и…
- Что "и"? - спросил Хаким.
- И доложить, - сказал я, - когда она возвращается в тело, она должна же доложить о своих впечатлениях и объяснить, что к чему?
- Она пытается, - ответил Хаким, - но, во-первых, она никогда много и прямым текстом не рассказывает ничего, а во-вторых, многое из того, что она пытается нам рассказать, мы просто не понимаем. Нам не охватить это рассудком, который ещё совсем не развит и склонен к подозрительности.
- И он не уверен, говорят ли ему правду, - развил я мысль Хакима, - другими словами, человек никогда не знает, дурачат его или нет.
- Если дурачат, - согласился Хаким, - то по очень большому счёту. Например, вашему подопечному - я точно знаю - постоянно пытались подсказать, что его вывод о неизбежности мировых войн в эпоху империализма, просто абсурден, поскольку человечество уже стояло на пороге открытия новых видов оружия, в частности, атомного. Но он отмахивался, потому что не понимал, хотя к идеям, связанным с массовым уничтожением, всегда относился, мягко говоря, благосклонно. Он был уверен из-за неверной интерпретации сигналов, что к светлому будущему можно прорваться только через Эвересты трупов, как в сказке, когда сначала кропят мёртвой водой, потом - живой, а потом все вместе кидаются в огромный котёл с кипящей смолой. Но он был настолько в плену своих галлюцинаций, что даже представить не мог, что новое оружие появится первым не у него.
Я не стал развивать мысли Хакима относительно ошибок, совершённых вождём мирового пролетариата. Старик был совсем не так прост и глуп, как полагал Хаким. Все почему-то думают, что он работал во имя торжества социализма. А это совсем не так. И я, как свидетель, готов поклясться, что социализм являлся последним делом, о котором помышлял Ильич. Но, думаю, что понять подобные вещи Хакиму с его идеалистическо-буржуазными воззрениями, было крайне тяжело, если не сказать - невозможно. Старик, как раз, сделал всё, что в его силах, чтобы атомное оружие первым досталось американцам, а потом продал его нам за такие деньги, что ни о каком строительстве социализма, даже, если кто-нибудь об этом помышлял, уже не могло быть и речи. За идею "зон" товарищ Сталин схватился тоже не из-за хорошей жизни, а потому что после исчезновения Ильича в стране уже не было и ломаного гроша.
- Ваши качества и таланты, - сказал я Хакиму, не заметив, что назвал его на "вы", - безусловно достойны восхищения и изучения. Но должен сказать, что многие ваши выкладки, основанные на умозаключениях, очень страдают от недостатка информации. Значит, или вы сами также не можете точно понять, что вам сообщает ваша управляемая душа, либо она вам очень ловко преподносит дезинформацию с какой-то целью, известной только ей.
- Разве это так важно? - удивился Хаким. - Я могу ошибаться в каких-то деталях, на которые та же самая душа не обратила внимания, но не думаю, чтобы от этого очень пострадала сущность проблемы.
- Но нам с вами, - возразил я, - придётся заняться именно деталями, ибо в полученном мною задании сущность проблемы известна каждому школьнику.
- Я знаю, что вы хотите у меня выяснить, - признался Хаким, - и если я ещё ни слова не сказал по этому поводу, то только потому, гражданин полковник, что совсем не уверен в том…
Он замолчал.
- В чём вы не уверены? - спросил я.
- Видите ли, гражданин начальник… - начал Хаким неуверенным голосом.
- Не называй меня больше "гражданин начальник", - потребовал я.
- А как мне вас называть? - не понял Хаким. - Товарищ полковник?
- Называй меня Василий Лукич, - поморщился я, - или просто Лукич. А то от твоей "фени" у меня голова болит.
- Так вот, Лукич, - продолжает Савелий Александрович, - существует такое понятие, как бремя знаний. Лишние знания никогда или почти никогда не приносят пользы их владельцу. Особенно человеку вашей профессии.
- Ну, это как сказать, - не соглашаюсь я, - лишние знания очень даже помогают. Во всяком случае, мне. Так что я готов выслушать твою информацию и даже её запротоколировать, как ведено.
- Как хотите, - пожал плечами Хаким, - моё дело предупредить. Но вам придётся ещё, набравшись терпения, выслушать небольшую вводную лекцию. Для лучшего усвоения последующего.
- Я готов, - отвечаю я, усаживаясь поудобнее…
- Душа, Василий Лукич, - начал свою лекцию Хаким, - категория, как мы уже убедились, довольно странная. Она служит своему телу, но в одинаковой степени способна это тело возвысить и погубить. Чем она в этом случае руководствуется, трудно понять. Поэтому, чтобы не залезать в оккультные дебри, скажем, что душа руководствуется какими-то собственными капризами. Впрочем, как и любой учитель. Судьба любою ученика очень зависит от тех или иных капризов учителя. Вы согласны, Василий Лукич?
Я молча кивнул.
- Проследить или постичь все капризы души невозможно, - продолжал Хаким, - однако существует один, я бы сказал, главный каприз души, который стал очевиден оккультистам достаточно давно.
- И что же это за каприз? - поинтересовался я.
- Попытаюсь вам доходчиво объяснить, - отвечает Савелий Александрович, - и, если вы позволите, начну с достаточно избитого анекдота, услышанного мною впервые в кулуарах Петербургского общества любителей теософии ещё, дай Бог память, в году девятьсот девятом или десятом. Суть его такова: некто получил предсказание от цыганки, что ему суждено сгореть в огне. Именно этого он более всего боялся. А потому решил обмануть судьбу и в противовес полученному предсказанию решил утопиться. То есть, умереть не от огня, как ему предсказано, а от воды и как бы по собственному желанию. Мысленно простившись со всеми, он вышел на один из невских мостов и прыгнул в воду. В этот момент из-под моста появился пароход, и несчастный угодил прямо в его трубу. И сгорел в топке. Вы понимаете, что я хочу сказать, Василий Лукич?
- Что же тут непонятного, - говорю я, - есть старая народная мудрость - "чему быть, того не миновать".
- Вот именно! - обрадовался Хаким. - Чему быть, того не миновать! Подсознательная вера народа в предопределённость всего сущего. Но дело не только в этом. Вопрос этот несколько шире и, если хотите, выглядит более зловещим, чем кажется на первый взгляд. Дело в том, что основной каприз души проявляется именно в тот момент, когда она решает получить приказ навсегда покинуть то или иное тело.
- И в чём заключается этот приказ? - спрашиваю я, хотя уже и начинаю догадываться сам.
- А заключается в том, - отвечает самурай Имакадзе, - что она всегда это делает одним и тем же способом.
- Поясните, - прошу я.
- Поясняю, - говорит Хаким, и глаза его загораются, - одна душа любит уходить в огне, и все тела, в которых она находилась, сгорают. Не подумайте, что их потом кремируют. Нет. Они сгорают заживо при самых различных обстоятельствах: бытовой пожар, авто- или авиакатастрофы и прочее. Другая душа любит уходить через воду, и все тела, в которых она находилась в течение почти пяти тысяч лет, тонули при самых разнообразных обстоятельствах: от ванны до морских катастроф, от пьяного несчастного случая в пруду до гибели подводной лодки. Понимаете?
- Понимаю, - киваю я головой.
- Некоторые души, - продолжает Хаким, - любят те или иные болезни - я не буду их перечислять, - другие - холодное оружие: ножи, мечи, шпаги, топоры, сабли, заточки; третьи - ударное оружие: палицы, кистени, булавы, кувалды, молотки, ломы, булыжники и кирпичи; четвёртые любят, чтобы тело упало откуда-нибудь с высоты: нераскрывшийся парашют, выпадение из окна, срыв в пропасть, простое падение с дерева или лестницы…
- Достаточно, - прервал я его, - не перечисляйте. Я всё понял. И не бывает исключений?
- Насколько мне известно, не было, - ответил он.
- Какой способ любит моя душа? - поинтересовался я.
- Ваша душа, как я вам уже говорил, живёт первую жизнь. Её капризы ещё неизвестны, - развёл руками Хаким.
- А ваша? - спрашиваю я.
- Моя душа, - краснеет Савелий Александрович, - любит навсегда покидать тело путём алкогольной интоксикации.
Он сказал это извиняющимся тоном, из которого вытекало, что ему очень стыдно за капризы своей души.