"Вы испугались Лукича, товагищи? - задал утихшей аудитории вопрос выступавший. - Нет, товагищи! Вы испугались не Лукича. Уж кто-кто, а я знаю, что Лукича не надо бояться! Вы испугались не Лукича, а перспективы вытащить, извините, из "кубышек" хранимые там ценности, включая золотые коронки и пхотезы, вырванные из подследственных прямо на допхосе, сдать их в банк и начать цивилизованный обхаз жизни. Ведь так, товагищи?"
"Он меня лампой керосиновой жёг," - прошептал Питовранов, теряя сознание.
"Сегодня уже рано, - подвёл итог выступающий, - или уже поздно, что одно и то же."
Захватив листки с конспектом своего выступления, оратор направился на своё место в президиуме.
Только тогда я заметил, что на нём форма бригадного генерала армии США времён Второй мировой войны со знаками различия капеллана.
Я пытался подсчитать, когда же он успел дослужиться до бригадного, но сбился и только подумал, что действительно здесь все генералы, кроме меня и, наверное, адвоката.
"Вы тоже генерал?" - поинтересовался я у него.
Со смесью величавости и снисходительности он кивнул головой:
"Разумеется. Я генерал-майор израильской армии и представляю её финансовую службу, которая курирует денежные дела моего клиента. Мы вмешиваемся только тогда, когда возникают недоразумения в международном масштабе."
Тут встаёт Андропов и объявляет: "Товарищи! Торжественную часть, посвящённую столетию со дня рождения товарища Ленина, объявляю закрытой. Прошу всех проследовать в банкетный зал. Юбилейные медали лежат рядом со столовыми приборами. Прошу каждого взять только одну медаль. Товарищам, которые по известным причинам не смогли приехать на съезд, медали будут выданы позднее".
Открылись замаскированные тяжёлыми портьерами двери, и все с шумом стали покидать зал. Кто-то замешкался, но последовало объявление по трансляции: "Просьба всем покинуть зал. Побыстрее, товарищи. В зале будет проходить закрытое заседание президиума!" Какие-то молодцы в будёновках вытащили за руки и за ноги тех, кем овладела паника во время клеветнической истерии, направленной против меня. Я, было, тоже хотел смыться в банкетный зал, так как, откровенно говоря, успел здорово проголодаться, но адвокат попросил меня задержаться ещё на несколько минут.
Тут я вспомнил о сайке, которую купил утром в булочной, и понял, что она пропала вместе с авоськой. Жаловаться было некому. Скорее всего, я сам её оставил в машине, когда пересаживался из чекистской "Волги" в американский вертолёт.
Между тем Андропов, Цвигун и Чебриков окружили главного докладчика и стали что-то возбуждённо ему доказывать, на что тот, заложив обе руки за спину, отвечал: "Вздор! Вздор! Всё вздор!".
"Извините, - сказал мне адвокат, - посидите пока здесь. Я должен участвовать в беседе, поскольку мой клиент не всегда отвечает за свои слова, а тем более - поступки. В этом, собственно, вся суть вопроса. Ещё в старые времена группа ведущих швейцарских психиатров сделала официальное заключение о его полной невменяемости. Вам хорошо известно, к чему это привело. Однако почему-то никто не принял во внимание огромное состояние моего клиента и не учредил опеку над собственностью, ограничившись только его изоляцией. Только Соединённые Штаты через посредство нескольких ведущих банков догадались сделать это вовремя. И в настоящее время, то есть, я хотел сказать - буквально до настоящего времени, Москва пытается оспорить юридическую безукоризненность учреждённой опеки, основываясь опять же на полной невменяемости моего клиента. Но это нонсенс.
Адвокат посмотрел на Андропова и генералов, окруживших его клиента, и торопливо проговорил: "Простите. Кажется, мне пора. Оставайтесь на своём месте!"
Схватив папку с какими-то бумагами, адвокат поспешил на выручку. Он это сделал вовремя, поскольку обстановка на "закрытом совещании президиума" явно накалялась. Оттопыренные уши Андропова были красными, как варёные раки. Цвигун и Чебриков размахивали руками и брызгали слюной, а клиент моего знакомого адвоката, который был почти на голову ниже их всех, стоял невозмутимо, заложив большие пальцы рук за ремни портупеи своего американского мундира. В тот момент, когда к ним присоединился адвокат, я стал прислушиваться к обрывкам долетавших до меня фраз:
"Всё это вздор! Откуда взялись эти пять процентов?"
"Не пять процентов, извините, а семь!"
"Хорошо. Семь процентов. Откуда они взялись, я вас спрашиваю?"
"Но сами взгляните на документы!"
"Вздор! И не суйте мне эти бумажки. В них вздор и инсинуации!"
"Успокойтесь! Что значит, вздор? Посмотрите и убедитесь!"
"Не желаю смотреть! Это чистейшей воды мошенничество, батенька!"
"Мошенничество? А валенки?"
"Какие ещё валенки?"
"Как какие? Вот - восемь пар. Из расчёта одна пара на два года!"
"Не было никаких валенок!"
"Как вы можете такое утверждать, когда есть живой свидетель?"
И тут все стали показывать пальцами на меня. В этот момент клиент левой рукой влепил генералу Чебрикову по физиономии и заорал: "Расстреляю!"
Правой рукой он хотел сделать то же самое с Цвигуном, но тот вовремя отпрыгнул.
"Господа, господа! - заверещал адвокат, - напоминаю вам, что мой клиент не несёт никакой юридической ответственности за свои поступки. Кроме того, он гражданин США, и всё это может привести к прискорбным последствиям…"
Генерал Чебриков, держась за щёку, подошёл ко мне и спросил:
"Василий Лукич, вы выписывали валенки на зону со складов ОСОАВИАХИМа или получили их из фондов стахановского движения?"
"Никак нет, - ответил я, - мы получали унты со складов полярной авиации."
"Вот видите, - завопил клиент, - что я вам говорил? Вот вам ваш живой свидетель! Что вы теперь скажете? Какие валенки вы ещё на меня повесите?"
"Господа, - объявил адвокат, - налицо чудовищное нарушение союзного договора. Я хочу официально предупредить вас от имени страны, осуществляющей опеку, что мой клиент в качестве владельца контрольного пакета акций имеет вполне законное право расторгнуть Договор от 30 декабря 1922 года, объявив его юридически ничтожным…"
"Разгоню всех к чёртовой матери! - пообещал клиент, - если ещё раз смухлюете или в срок не перечислите."
Тут Андропов побагровел так, что мне показалось - сейчас его хватит удар. Лицо его исказилось и он начал орать на Цвигуна и Чебрикова:
"Я говорил вам, что этим кончится! Почему не расстреляли, когда был приказ? Почему врали в донесениях, что приказ выполнен? Видите, что теперь получается? Где нам взять деньги? Я вопрос о вас поставлю на Политбюро!"
Чебриков молчал, держась за щёку, а Цвигун плаксивым голосом начал было оправдываться:
"Мы-то тут причём, Юрий Владимирович, если в личном деле были все документы о приведении в исполнение? Разве с нас за это спрашивать? С Ежова надо спрашивать."
"С Ежова? - забрызгал слюной Андропов, - Ежов давно расстрелян, к вашему сведению."
"Тогда с Меркулова, - не сдавался Цвигун, - ему было приказано!"
"Меркулов тоже расстрелян, - проорал Андропов, - и Абакумов расстрелян и товарищ Берия расстрелян. А этот жив!"
"Я вечно буду жить, - ответил клиент, - или вам это неизвестно?"
"Не о вас речь, - раздражённо ответил Андропов, - а о нём."
И указал на меня. Я молча следил за перебранкой. "А в чём дело?" - полюбопытствовал клиент.
"А разве не он настучал?" - спросил я.
"Выбирайте выражения, любезный! Что значит настучал? Настучать должны были вы! Вам пахгия доверила ответственнейший пост. Для чего я вас спгашиваю? Чтобы кто-то стучал за вас? Или чтобы вы сами стучали, извините за откровенность? Кто мне должен был представить баланс? Он или вы? Я к вам обгащаюсь, товагищ. Или вам что-нибудь непонятно?"
"Так денег же нет," - выдавил из себя пунцовокрасный Андропов.
"Это меня не касается, - продолжал клиент, - это ваши проблемы. Что значит нет денег. А куда они, разрешите узнать, девались? А? А вы пошарьте по подвалам дач перерожденцев и, уверяю вас, мигом наберёте требуемую сумму. А если не наберёте, я договор двадцать второго года аннулирую, и живите, как хотите! Вы вообще Маркса читали? Только не говорите, что читали. Если бы читали, то знали, как у Маркса сказано: "Взять всё!" Именно так: брать, брать, брать!"
"Но Леонид Ильич считает"… - начал было объяснять Андропов.
"Господин Брежнев, - напомнил адвокат, - не имеет права финансовой подписи. А поэтому ссылки на него неуместны."
"И вообще мне на него наплевать, - разошёлся клиент. - С него взятки гладки. Он за всю жизнь не подписывал финансовых документов, а только расписывался в ведомостях на зарплату и брал взятки. Весь спрос с вас! Даю вам двадцать пять лет, нет двадцать лет. Не погасите вексель - распускаю Союз!"
"Чтобы погасить вексель, - уныло сказал Андропов, - мне нужно стать генеральным секретарём."
"Ради Бога, - пожал плечами клиент, - разве я против. Хотите стать генеральным секретарём, пожалуйста, хотите - предсовнаркома, пожалуйста, хотите митрополитом…"
"Мой клиент имеет в виду, - встрял адвокат, - что он не будет возражать и против изменения политического режима на вверенной вам территории. Только не нарушайте платёжные обязательства."
"Но никакой контрреволюции, вредительства и саботажа! - взвизгнул клиент, - за это расстрел на месте!"
Он ткнул пальцем в Андропова:
"Тебя первым расстреляю!"
Андропов побледнел.
"Тебя вторым!" - он ткнул пальцем в отшатнувшегося Цвигуна и повернулся к Чебрикову. Тот закрылся руками.
"Не обижайся, геноссе! - ласково сказал клиент, - не всегда удаётся сдержать пролетарскую ненависть." Андропов, продолжая бледнеть, вдруг сунул руку в задний карман брюк и с криком: "Задавитесь!" вынул оттуда пачку стодолларовых банкнот и протянул их клиенту.
"Хорошо, - сказал клиент, принимая пачку, - тебя вторым. Первым его."
И указал на Цвигуна.
"Мой клиент хотел сказать, - вмешался адвокат, - что подобное развитие событий возможно, если вы будете продолжать так грубо попирать имущественные права моего клиента. Возможно, он выражается излишне резко, но вы не будете отрицать полное право моего клиента сменить нерадивых управляющих принадлежащей ему собственности. Если и это не поможет, то Договор от 30 декабря 1922 года становится, извините за прямоту, просто смешным. Не правда ли?" Все трое, к кому был обращён этот вопрос, уныло помалкивали. Глаза их потеряли азартный блеск. Было очевидно, что им совершенно нечем крыть.
"Двадцать лет, - прошептал Андропов, - всего двадцать лет…"
"Вы считаете, что это мало - двадцать лет, - полюбопытствовал адвокат, - я согласен, что это немного, особенно, если учесть, что в распоряжении моего клиента вечность. Но, поскольку вы не можете оперировать такими категориями, как вечность, то предоставленный вам двадцатилетний срок для покрытия кредита выглядит вполне внушительно. Я бы даже сказал, что это срок наибольшего благоприятствования, принятый в цивилизованном мире."
При слове "срок" клиент пришёл в некоторое добродушное оживление. Он потрепал Андропова по щеке и радостно проговорил:
"Двадцать лет с пгавом переписки, а потом высшая мера - хазве не пгекрасный пример гхеволюционной целесообхазности? Почитайте комментарии к пятидесятому тому полного собхания моих сочинений, и вам станет намного легче. Там ясно указано, что вы не можете существовать в условиях капиталистического окхужения. Вам было дано достаточно вгемени, чтобы это осознать. Сейчас вгемя заканчивается. Вы помните лозунг: "Или победим мы, или - они. Тгетьего не дано". Мы не победили. Делайте выводы."
"Я читал 50-й том, - признался Андропов, - там в комментариях приводятся слова товарища Троцкого: "Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии…"
"Что вы говохите? - изумился клиент, - он так писал? Какая умница Лев Давидович! Попробуйте. Возможно, это единственный выход."
"Нужно подготовиться," - пробормотал Андропов.
"Двадцать лет у вас ещё есть, - клиент похлопал Андропова по плечу, - готовьтесь."
"Я хотел бы вам напомнить, - обратился адвокат к своему клиенту, - что наше время на исходе. От имени своего клиента, господа, я хочу поблагодарить вас за прекрасный приём и сотрудничество. К сожалению, у моего клиента ещё много дел."
"Да, да, да, - встрепенулся клиент, - поспешим. Агхиважно успеть повсюду - и габотать, габотать и габотать!"
Оба они шмыгнули за кулисы, как пара котов мышиного цвета, и исчезли.
"Пошли на банкет, - вздохнул Андропов, - я думал, что хоть в юбилей он расслабится. Ни одной копейки не списал."
Шеф КГБ вытер пот со лба и, сопровождаемый Цвигуном и Чебриковым, двинулся из конференц-зала в банкетный.
Я, было, тоже двинулся за ними, поскольку страшно проголодался. С утра я даже не позавтракал, поскольку был схвачен в тот момент, когда покупал сайку и чай в булочной.
Я подошёл к двери, которая оказалась закрытой. Но в ней был глазок, как в тюремной камере. Я постучал.
"Что вы хотите?" - услышал я через закрытую дверь приятный женский голосок. "Я хочу пройти в банкетный зал," - пояснил я. "Не положено," - ответил голос. "Почему не положено? - возмутился я. - Если я не генерал, то не положено?"
"Свидетелям не положено, - терпеливо разъяснил женский голос, - разве вы не знаете, что свидетелям не положено находиться в зале во время закрытого слушания? Вас допросили?"
"Да, - растерянно ответил я, - вроде, допросили." "Тогда идите домой, - посоветовал женский голос, - или вы хотите дать дополнительные показания?" "Нет, - сказал я, - показаний я давать не хочу. Я есть хочу. Где у вас можно перекусить?" "Не говорите глупостей, гражданин, - в её мелодичном голосе зазвучало раздражение, - у нас же не столовая и не ресторан. Идите домой, пока мы вас не привлекли за хулиганство и неуважение к трибуналу."
"Но я не знаю, как мне выйти отсюда?"- почти взмолился я, но глазок захлопнулся, и я снова очутился перед наглухо закрытой дверью.
Я вернулся на сцену и прошёл в правые кулисы. Дверь была открыта, и я попал в небольшое помещение, где за простым канцелярским столом сидел мужчина средних лет в нарукавниках.
"Вы ещё тут? - удивился он, - я уже хотел отпускать машину."
Мы пошли по длинному коридору. Я всё время ожидал, когда меня запихают в тот самый хитрый лифт, поднимут на сельхозстанцию Академии наук и посадят в американский вертолёт. Но ничего подобного не произошло. Мы вышли на широкую мраморную лестницу, спускающуюся вниз двумя маршами. Внизу был обширный холл, украшенный портретами членов и кандидатов в члены Политбюро. На стене золотыми буквами выложено: "Ленин жил, Ленин жив, Ленин вечно будет жить!" Эта надпись такими же золотыми буквами была дублирована на языках всех народов СССР. Мне бросилась в таза узбекская вариация лозунга: "Ленин тыш, Ленин кыш, Ленин тохтамыш!" "Что это за здание?" - спросил я своего провожатого.
Тот одарил меня весьма странным взглядом: "Дворец пионеров. Вы же были приглашены на встречу актива пионерской организации столицы с ветеранами нашей партии в честь столетнего юбилея Владимира Ильича Ленина. Мне самому очень понравился ваш рассказ о том, что у Ильича не было денег, чтобы купить валенки и вам пришлось их доставать на складе ВЧК. Только вы задержались. Все уже разъехались." "Я заблудился,"- честно признался я.
Он сочувственно покачал головой: "Годы, годы… Я понимаю".
И деликатно замолчал.
"Простите, поинтересовался я, - а здесь нет ещё какого-нибудь входа? Скажем, чёрного хода…"
"Это и есть чёрный ход, - пояснил он. - Парадный уже закрыт."
Между тем, мы вышли на улицу, вернее, на площадь, где каменный Ильич в священном порыве протягивал нам руку с зажатой в ней кепкой.
Мой проводник подошёл к стоявшему одиноко старенькому "Москвичу" и сказал шофёру: "Подвези ветерана до Электрозаводской. К семи утра будь на месте." "Завтра у меня отгул, - ответил тот, - Лёша за меня поработает."
Я не стал выяснять, почему меня везут на Электрозаводскую, когда мне надо на Краснопресненскую, а молча втиснулся в машину, и мы поехали по темнеющим улицам. Моросил дождь.
Наверное, я задремал, потому что очнулся от слов водителя: "Приехали, папаша. Вылезайте".
Мы стояли у станции метро Электрозаводская. Дождь продолжался… Подняв воротник куртки, я стал вылезать из машины, шаря по карманам в поисках пятака на метро. Захлопнув дверцу "Москвича", я уже приготовился бегом проскочить до входа в метро, когда услышал позади окрик шофёра:
- Эй, батя! Склероз, что ли, у тебя? Авоську забыл!
Я обернулся. Водитель, приоткрыв дверцу своего "Москвича", протягивал мне авоську, в которой лежали моя сайка и пачка чая, купленные утром в булочной. Я машинально взял авоську, сказал "спасибо" и, плохо соображая, побрёл через лужи к метро.
Добравшись, наконец, до дома, я вскипятил чай, а когда стал нарезать сайку, то почувствовал, что нож звякнул обо что-то твёрдое, Весьма удивлённый, я решил, что получил очередной привет с хлебозавода. По телевизору часто показывали, как многие граждане находили в хлебе и булке шайбы, гайки, болты. А один даже обнаружил в батоне новенький немецкий штык. Сейчас, значит, пришёл и мой черёд.
Переломив сайку пополам, я к великому своему удивлению обнаружил там вот эту юбилейную медаль и записку, написанную до боли знакомым почерком: "Спасибо, товарищ Василий!". Записка была без даты… Какие могут быть даты для того, у кого впереди вечность?
А медаль - вот она: золотая, номерная. И номер на ней не просто стоит. Но об этом я тебе как-нибудь после расскажу.
- Н-да, - промычал я, - рехнуться можно от твоих сказок, Лукич. Мистика какая-то!
- Мистика, говоришь? - хохотнул Лукич. - Это ещё не мистика! Я тебе похлеще кой-чего расскажу, - вот это будет мистика! Да и в этом рассказе мистика ещё не вся. Когда я домой вернулся, то тоже крыша у меня поплыла. Что же со мной произошло? Где же я в действительности провёл день ленинского юбилея? Потом вспомнил: там же и Иван Фомич присутствовал. Надо с ним поговорить.
Выхожу следующим утром в садик, что у нас во дворе. Пенсионеры сидят за столиком на скамеечке и юбилейными медалями друг перед другом хвастают. В жилконторе получили. Я подхожу и спрашиваю. "А что это Ивана Фомича-то не видно?".
Беда, отвечают, с Иваном Фомичем на почве злоупотребления алкоголем. Вчерась перебрал, напялил на себя генеральскую форму - а ведь всего-навсего майор - и пошёл куда-то отмечать ленинский юбилей по чужому пригласительному. А там, видно, ещё добавил и умом тронулся. Стал всем врать, что лично Ленина видел в день юбилея. Его и отправили в дурдом. А в какой - неизвестно. Жена плакала, говорила, что уж, наверное, и не выйдет Фомич из дурдома".
"Да. - думаю. - всё сходится… Значит, и мне не померещилось. Погорел Фомич из-за своего тщеславия." А ты говоришь - мистика. Какая это мистика, если я Ивана Фомича своими глазами в генеральской форме видел в первом ряду?
- Лукич, - спрашиваю я, - ты хоть понимаешь, что означает слово "мистика"?