Делать нечего. Сел я за руль и проезжаю ворота. Там аллея дубовая. Ворота за мной закрылись, еду по аллее. Никого не вижу. Ни тех, кто стрелять должен без предупреждения, ни тех, кто гостей съезда приветствовать обещал.
Два шлагбаума проехал. Шлагбаумы подняты, вокруг - никого. И тишина, как в склепе. Только мотор "Волги" урчит на малой скорости. Наконец, аллея кончается и открывается вид на трёхэтажный особняк позднесталинской постройки. На греческом портике лепниной изображены "щит и меч". На одной половинке щита начертано ВЧК, а на второй - КГБ. Ну, а меч, он и в Африке меч… Но это, так сказать, дело привычное. Значит, привезли меня на какую-то "спецточку" КГБ. Я таких спецточек за службу повидал достаточно. Этим меня не удивишь.
Удивило другое. Слева от дома - большая вертолётная площадка, а на ней большущий вертолёт с белой звездой на фюзеляже и надписью: "US AIR FORCE". То есть - Военно-воздушные силы США. И три негра в комбинезонах, блестя белоснежными улыбками, вокруг крутятся. Это были первые живые существа, которых я увидел на этом "спецобъекте". Думал - мерещится. Глаза протёр - нет, всё на месте… А один из негров, у которого на спине было написано по-ихнему "офицер", улыбаясь подходит к машине, поднимает сжатый кулак вверх и кричит: "Рот фронт. Говарич!"
Я стекло в машине опустил и спрашиваю: "Ты откуда здесь взялся, чумазый?"
А он кулаком машет и повторяет: "Рот фронт! Ленин! Карашо. Вери велл…"
Понятно - русского языка не понимает. Жестами предлагает мне выйти из машины и показывает на вертолёт. Выключил я мотор, иду к вертолёту… Негры вокруг меня крутятся и щебечут: "Рашен! Карашо! Ленин! Квикли! Бистро ходить нада!"
Влез я в салон вертолёта, негры люк закрыли. Тот, который офицер, погрозил мне пальцем и сказал: "Ноу смокинг!".
И полетели… Куда - не знаю. Но недалеко, потому что примерно через полчаса сели. Вокруг лес. Из пилотской кабины вылезает какой-то молодец в шлеме, показывает в иллюминатор: "Вот дорожка. Пойдёте по ней. Шаг вправо, шаг влево - сами понимаете - огонь без предупреждения на поражение".
Я настолько удивлён был, что и не понял, по-русски это было сказано или нет. Впрочем, я в академии английский учил и кое-что понимал.
Негры трап вывалили, прокричали: "Рот фронт!" и выпихнули меня из вертолёта.
Иду я по асфальтовой дорожке среди могучих елей и выхожу к небольшому каменному строению. Домишко одноэтажный, но добротный. Двери полуоткрыты, а над ними надпись: "Опытная сельскохозяйственная станция Академии наук СССР".
Только я подошёл к крылечку, как вдруг оттуда выбегает низкорослый полный мужчина и плачущим голосом причитает:
"Ну, Василий Лукич! Ну что же вы опаздываете? Разве можно так долго? Все уже заждались!"
Хватает меня за руку и тянет внутрь. Успел я заметить, что в прихожей сложен разный сельхозинвентарь: грабли, лопаты, вилы, мотыги и косы. В коридоре пол из досок. На дверях таблички типа: "Старший агроном", "Отдел семян", "Сектор удобрений". На стене газета "Наши достижения".
Подводит он меня к двери с надписью: "Кладовая органических удобрений". Дверь в кладовую была закрыта на маленький висячий замок. Даже не закрыта, поскольку замок был открыт и просто висел дужкой на петельке. Товарищ в халате снял замочек, и мы вошли в кладовую, заставленную картонными коробками разных габаритов, бумажными мешками и бочками.
У противоположной от входа стены стоял большой железный шкаф, украшенный черепом и костями с надписью: "Опасно для жизни!" Чуть ниже висела табличка "Ядохимикаты. Не вскрывать без респиратора. Ответственный тов. Митрофанов".
На полированных стальных дверцах шкафа с ядохимикатами переливался никелированными кнопками наборный замок. Человек в халате, не произнеся ни слова, стал нажимать кнопки наборного замка и, прежде чем я успел опомниться и спросить респиратор, дверцы шкафа разъехались в стороны, открыв вход в довольно обширное помещение, куда незнакомец буквально втащил меня за руку.
Дверцы шкафа с ядохимикатами бесшумно закрылись за нами, и зажёгся яркий свет скрытых в потолке ламп. Сопровождавший меня наклонился к одной из стенок и пробормотал что-то вроде: "Третий уровень", и тогда я понял, что мы в лифте… Я вспомнил, что домишко одноэтажный - значит, лифт может идти только вниз, если не собирается, как в популярном мультфильме, лететь в тридевятое царство.
Впрочем, я находился в таком состоянии, что мысль у меня работала не совсем чётко и правильно оценить обстановку я не мог.
Похищение у булочной, поездка по каким-то странным дорогам, таинственная "спецточка" КГБ, где дежурил американский вертолёт и, наконец, шкаф с ядохимикатами, оказавшийся лифтом, - всё это никак не настраивало на хладнокровное осмысление происходящего.
В этот момент стальные двери шкафа для хранения ядов снова разошлись и ещё более яркий свет ударил мне в глаза. Это был свет нескольких хрустальных люстр, освещавших зал, которому мог бы позавидовать и Георгиевский зал в Кремле. В зале был накрыт огромный стол, ломящийся от обилия сказочных яств. Вокруг стола в белоснежных ливреях суетились стройные негры с подносами. А на стене висел огромный транспарант: "ЛЕНИН ЖИЛ, ЛЕНИН ЖИВ, ЛЕНИН ВЕЧНО БУДЕТ ЖИТЬ!" и под ним стоял бюст вождя из красного камня.
Я облегчённо вздохнул, решив, что всего навсего приглашён на какой-то закрытый банкет по случаю ленинского юбилея, но здорово ошибся, поскольку товарищ в белом халате протащил меня за руку мимо столов с яствами, суетящихся негров, потом втолкнул в небольшую дверь с надписью "Выход на сцену. Левая сторона".
Он закрыл за мной дверь и исчез, а я оказался в полутьме кулис. С моего места можно было видеть какой-то президиум, над которым возвышалась огромная цифра сто на фоне красной лавровой ветви и столь же красного профиля вождя.
Выступавшего с трибуны я мог видеть только со спины, но его голос заставил меня вздрогнуть и попятиться. Я хотел убежать обратно в банкетный зал, но дверь, в которую меня только что втолкнули, оказалась запертой. Вернее - я вообще никакой двери не обнаружил.
Мне стало страшно, как никогда в жизни. И вообще, я не знаю, что произошло бы со мной, если бы мне в ухо не засвистел чей-то пронзительный шёпот:
"Проходите на сцену и садитесь в президиум. Там для вас оставлено место с краю. Здесь стоять не положено. Не оглядывайтесь!".
Но я всё-таки оглянулся и, хотя никого за своей спиной не обнаружил, всё-таки неровным шагом направился к выходу на сцену, внутренне трепеща от голоса, вещавшего с трибуны.
"Нет, нет, нет и ещё хаз нет, товагищи! - обращался выступавший к залу, отчаянно при этом жестикулируя. - Вопгос на данном этапе заключается не в том, как гхабить нагхабленное, а в том, как сохганить и пхеумножить то, чем наша пагтия владеет на совегшенно законном основании! А как вам известно, некотогые холуи, пегевёхтыши и хенегаты, не говогя уже о политических пгоститутках, пытаются поставить под сомнение саму законность существования нашей пагтии как таковой! Как вам все это нгавится, товагищи?"
В зале раздался гул, говорящий о том, что всем присутствующим подобная постановка вопроса совершенно не нравится. Я посмотрел в президиум. Там, положив голову на руки, сидел сам Андропов, а справа от него - генералы армии Цвигун и Чебриков. Слева одно место было свободным, затем сидел доктор Чазов - начальник Четвёртого Управления Минздрава и какой-то тип с холёным, явно нерусским лицом. Именно этот тип взглянул на меня, когда я вышел из-за кулис, и жестом показал мне на свободное место рядом с собой.
Взглянул я в зал - мать честная! В первом ряду сидят одни "мокрушники". Все в генеральских мундирах и, как ёлки, сверкают орденами. Убийцам орденов, видно, не жалели. Даже на несчастного Михоэлса, которого в Минске убирала целая бригада, - а его ладошкой можно было прихлопнуть, не постеснялись выделить два ордена Боевого Красного Знамени, три ордена Отечественной войны первой степени и три ордена Красной Звезды! Представляешь, Отечественной войны Первой степени. Боевого Красного знамени! За что? За то, что двадцать рыл задавили "студебеккером" маленького несчастного еврейчика на собственной территории!
А уж можешь себе представить, какие награды сыпались "мокрушникам", когда они заваливали кого покрупнее, да ещё за бугром! Тут уж полководческие ордена сыпались: Кутузова, Суворова, Александра Невского и Богдана Хмельницкого. А ордена эти сверкают бриллиантами, как звёзды на камзолах вельмож.
Сидят они один к одному - всех хорошо знаю: Судоплаптов, Огольцов, Эйтингон, Лебедев, Шубняков, Косырев и, конечно, мой друг сердечный Женечка Питовранов.
С ним вообще смешная история вышла. Он бить подследственных не любил. Всё говорил, что надо переходить на цивилизованные методы допроса: током пытать, кислотами разными, а не разводить средневековье с палками и кулаками. Даже предлагал паяльники каждому следователю выдать или хотя бы электроутюги, коль нет специального оборудования. Даром в тридцать лет уже генерал-майора получил.
Пришёл к нам на Лубянку и стал свою идею о "цивилизованных" допросах в жизнь проводить. Нашёл в хозчасти какую-то машинку "для убыстрения следственного процесса", которую нам немцы ещё до войны подарили в знак дружбы. Сдул с неё пыль и решил применить на первом же допросе. Да перепутал какие-то клеммы или провода и устроил во всей Лубянке короткое замыкание. Дошло до самого Сталина. Отношение Питовранова к этой диверсии было самое прямое. Он и приказал его посадить. Я об этом знаю, так как сам допрашивал по делу.
"Лукич, - просил он меня, - помоги, доложи товарищу Сталину, что у меня план мощнейший есть. Если его в жизнь воплотить…"
"То вся Москва без света останется, - спрашиваю я, - или весь план ГОЭЛРО пустишь на коротыш?"
"Нет, - почти плакал он, - не об этом речь. У меня есть план, как с евреями бороться. Тут даже можно вообще без электричества обойтись. Я, например, больше даже к настольной лампе на своём столе прикасаться не буду. Так и передай, Лукич, товарищу Сталину - нашему отцу и учителю."
Моё дело маленькое - я передал, а что потом было - хорошо известно. И полугода Сталин не прожил, как план Женечки Питовранова стали в жизнь проводить.
А рядом с Питоврановым - кто бы ты думал? Сам сосед мой - Иван Фомич восседает. Но более всего меня удивило не то, что Иван Фомич здесь находится, а то, что он - генерал-лейтенант. Вот никогда бы не подумал. Как он им стал? Должность-то вроде полковничья. Может, он не только комендантом был? Одни сюрпризы!
Но главное - все знакомые. Посторонних нет даже в президиуме, поскольку ведь и доктор Чазов имел чин генерала КГБ. Вот только мой сосед справа меня немного смущал, но он был ещё молодым, и я мог его просто никогда не видеть.
Кроме партера, в зале имелся ещё и балкон, на котором сидели какие-то типы в масках. А на балюстраде был натянут ещё один плакат: "Привет участникам 1-го съезда радикальных революционеров!"
Пока я пытался сообразить, куда я собственно попал - на собрание по случаю ленинского юбилея или на первый съезд радикальных революционеров - выступающий с трибуны продолжал свою речь.
"Товагищи! - кричал он, - я обгащаюсь сейчас к вам не как глава нашей пагтии и её основатель, а как гхажданин Соединённых Штатов Амегики. В качестве такового я хочу вас увегить, товагищи, что в стхане с газвитой и контхолихуемой банковской системой гохаздо надёжнее хганить деньги, чем в стганах, котохые пхинято называть тоталитагными.
Вот вы, товагшц, - обратился он к кому-то в зале, - как вы хганите свои деньги? Совегшенно вегно - замурованными в подвале загогодной дачи. А зачем, позвольте вас спхосить? Потому что боитесь их тгатить. Или вам их тгатить не на что, поскольку вы живёте на госудагственном обеспечении. Это архиважно понять, товагищи, что живя таким образом, вы обкрадываете себя и нашу пагтию. А потому нашей главной целью на данном этапе является перевод всех денег из "кубышек", где они сейчас находятся, на счета ведущих западных банков, список котогых имеется у товагища Андгопова. Это пгиумножит капитал и отобьёт желание у некотогых гетивых пгавдолюбцев, стгадающих пгавым оппогтунизмом, бегать и искать эти деньги, как будто они фининспектогы, а мы с вами нэпманы!"
Гром аплодисментов заглушил последние слова выступавшего.
В этот момент сидевший рядом со мной незнакомец наклонился ко мне и спросил "Как здоровье, Василий Лукич?"
"Вы меня знаете?" - вместо ответа поинтересовался я, несколько приходя в себя.
"Я много слышал о вас от своего клиента, - пояснил он, кивая головой в сторону выступающего. - Собственно, по требованию моего клиента вы здесь и находитесь. Вас не предполагали сюда приглашать, поскольку этот клуб предназначен только для генералов известного вам ведомства. А вы таковым, к сожалению, не являетесь."
"Вот как? - изумился я, - а вон та шантрапа в масках, что сидит на балконах, - это тоже генералы?"
"Это даже больше, чем генералы, - зашептал мне прямо в ухо незнакомец, - это маршалы. Есть даже несколько генералиссимусов. Мой клиент не возражал против их присутствия, хотя у них статус гостей."
"Вы говорите "мой клиент", - зашептал я в ответ, - но если я не ошибаюсь, это же сам…"
"Тс-с-с, - прервал меня незнакомец, - здесь запрещено произносить какие-либо фамилии! Иначе вы можете поставить всех в глупое положение. А кому нужны скандалы в день собственного рождения?"
"Тем более в юбилей, - согласился я, - а у меня здесь тоже статус гостя съезда?"
"Нет, нет, - быстро зашептал он, - вы вызваны по настоянию моего клиента в качестве свидетеля. Дело в том, что местное руководство при определении того, что мы, адвокаты, называем долей конечного продукта, пришло к результату, с которым мой клиент не совсем согласен. Он надеется, что ваши свидетельские показания помогут выяснить это мелкое недоразумение. Кроме того, ему стало известно, что вас хотели изолировать. Он очень возмущался, поскольку всё это подтверждало самые худшие опасения моего клиента, что, изолируя одного из ключевых свидетелей, они попытаются сохранить статус-кво, несмотря на очевидную абсурдность. Поэтому, воспользовавшись юбилеем, мой клиент принял решение во всём разобраться лично с посильной помощью таких людей, как вы, уважаемый Василий Лукич. Понимаете мысль?"
Я кивнул головой, хотя ровным счётом не понял ни единого слова из того, что мне пытался рассказать адвокат, Я просто хотел, чтобы он от меня отвязался, так как мне очень хотелось послушать его клиента.
Рукоплескания в зале тем временем перешли в овацию. Все встали и что-то громко скандировали. Что именно - я не мог разобрать, потому что сидевшие в первых десяти рядах "мокрушники" вскочили и завопили "Ура!".
В этот момент Женечка Питовранов увидел меня в президиуме, поперхнулся и закашлялся. Видимо, вспомнил, как в октябре 1951 года я также незаметно появился в президиуме расширенного партсобрания Министерства госбезопасности и увёл его оттуда в камеру внутренней тюрьмы по приказу самого товарища Сталина.
По вполне понятным причинам он решил, что и моё нынешнее появление в президиуме связано с тем же. Вижу, толкает он локтем Судоплатова и показывает глазами на меня. А Судоплатову ещё хуже пришлось. Он после смерти вождя всех народов попал под горячую руку жены товарища Молотова и получил пятнадцать лет срока, который отсидел фактически от звонка до звонка. Посмотрел он в мою сторону, узнал и за сердце схватился, а по первым рядам пошло: "Лукич в президиуме! Лукич в президиуме! Западня! Нас снова предали!".
Откуда обо мне такая мрачная слава пошла - не понимаю. Половина из них меня вообще знать не знала. Но всех объял какой-то ужас. "Лукич, - бледнея от ужаса, передавали они друг другу, - в президиуме Лукич!" Среди "мокрушников" началась паника… Они уже не слушали доклад, а помертвевшими от страха губами не шептали, а почти кричали: "Лукич! Лукич! Лукич!". Некоторые, сорвавшись с мест, бросились к выходу.
Выступающий как раз перешёл к очень интересной теме о том, что "диктатура пролетариата" является не самоцелью, а средством первоначального накопления капитала, необходимого для научно-технической революции в мировом масштабе. А революция в мировом масштабе никогда бы не была возможной без социалистической революции в одной, отдельно взятой, стране. Заметив смятение в зале, он, как всегда, мгновенно оценил обстановку и принял единственно правильное решение - отмежеваться.
"Спокойствие, товагищи! - обратился он к паникующим "мокрушникам", - я не знаю, кто пригласил сюда Василия Лукича, но заверяю вас, что он не имеет никаких полномочий!"
"Он никогда не имел полномочий!" - завизжал в ответ Питовранов, пытавшийся перелезть через застрявшего между кресел Судоплатова.
"Он никогда не имел полномочий, а меня током пытал!" - надрывался Женечка.
Услышав этот крик Питовранова, галёрка разразилась аплодисментами и заскандировапа: "Лукич! Лукич!".
"Я вижу, - снова наклонился ко мне адвокат, - что вы тоже гусь, что надо, хоть и не генерал. Вас все, оказывается, знают и, как я вижу, далеко не с лучшей стороны. Чего это они так переполошились?"
"Все приказы я от Лукича получал! - вопил застрявший в проходе Судоплатов, - я пятнадцать лет в зоне отбухал, а он в президиуме сидит!"
"Лукич! Лукич! - вопили с балкона маршалы и генералиссимусы в масках. - Вива ле коменданто Лукич!"
"Товарищи! - вскочил в президиуме Андропов, - мы собрались тут вовсе не для чествования Василия Лукича, а в честь столетнего юбилея со дня рождения Владимира Ильича Ленина! Я прошу тишины или прикажу очистить зал. Товарищ Питовранов! Успокойтесь, сядьте на своё место. Товарищ Судоплатов! Помогите ему кто-нибудь, сводите в туалет. Товарищи на балконе, прекратите истерику! Что вы орёте "Лукич!". Вы хоть знаете, что такое "Лукич"? Нельзя же так себя вести!"
"Он меня током пытал!" - снова завопил Женечка Питовранов, так и не сумев перелезть через Судоплатова.
Адвокат смотрел на меня с неподдельным интересом.
"Лукич! Лукич! - бесновались маршалы на балконе. - Вива, Лукич! Лукич - да, янки - нет!"
Мне стало неудобно.
"Не пытал я током никого, - сознался я адвокату, - и Судоплатову никаких приказов не отдавал. Клевещут от страха."
"Знаем, знаем, - тонко улыбнулся адвокат, - мой клиент под присягой дал показания…"
Тут уж я не выдержал, вскочил, да как заору. А голос у меня командный, и в зале ещё какая-то особая акустика. Так получилось у меня - прямо глас Божий!
"Женя! - ору я Питовранову, - как же я мог тебя током пытать, когда вся Лубянка по твоей вине была обесточена? Ты забыл, за что тебя, мудака, посадили тогда? Когда мы все по твоей вине сидели с керосиновыми лампами и свечками? Я тебе мог только в задницу горящую свечу засунуть!"
Адвокат схватил меня за рукав и стал тянуть обратно на стул, шепча:
"Не опровергайте, Василий Лукич! Не разочаровывайте балкон. На балконе сидит будущее мировою рабочего движения."
Я опустился на стул и сказал адвокату:
"Пусть учатся работать без электричества. А то наделают дел похлеще Питовранова."
Как ни странно, но после моего краткого, хотя, возможно, и излишне эмоционального выступления с места, в зале наступила тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями Судоплатова, на котором сидел тяжело дышавший Питовранов. Кому-то удалось смыться из зала, поскольку вдруг образовалось много свободных мест.