- Так, - говорю я, - хочу вас честно предупредить, гражданин Кураганян, что висит над вами и третий срок, если не вернёте часы, которые вам под расписку вручил товарищ Поскрёбышев перед отъездом в Ялту на конференцию.
- Нечего мне отдавать, начальник, - пожимает он плечами. - Не я в Ялту ездил.
- Не вы? - удивляюсь я. - А кто же?
- Абашидзе, - отвечает он. - Меня, правда, назначили. Врать не буду. И Александр Николаевич те часы мне под расписку передал. А потом говорит, мол, ты не поедешь. Абашидзе решили послать. И те рыжие часики отобрал. Можете у него проверить.
- А расписку он вам вернул?
- Смеётесь, начальник? - улыбается Кураганян. - Кто же в зоне позволит такую записку держать? У Поскрёбышева она осталась.
- Ладно, - говорю я, - пока идите. Если понадобитесь, я вас ещё вызову. А пока пришлите мне этого Абашидзе.
- Нам по зоне самостоятельно передвигаться не положено, - отвечает Кураганян с испугом в глазах. - Матрёну Ивановну позовите.
Я понял, что Матрёна Ивановна - это та тётка в белом халате. Дверь кабинета приоткрыл, а она на стульчике в коридоре сидит.
- Матрёна Ивановна, - говорю, - отведите заключённого на место, а мне приведите Абашидзе.
Абашидзе был в простом довоенном кителе с отложным воротничком. Он вошёл, мягко ступая в кавказских сапогах, держа во рту потухшую трубку.
- Сообщите ваше имя, отчество и фамилию, а также срок, начало и конец срока, - начал я допрос.
- Абашидзе Автандил Эдуардович, - отвечает он, - 1879 года рождения, грузин, беспартийный. Осуждён в 1935 году за теракт.
Я было хотел записать всё это в протокол, а потом думаю: как бы мне за такой протокол потом голову не открутили. Изложил я ему суть дела.
- Всё правильно, начальник, - говорит он. - Поскрёбышев мне эти часики передал и сказал, что в Ялту поеду я. Меня уже из зоны на вокзал повезли, но с полдороги вернули. А поехал вместо меня Ямпольский Иосиф Наумович. Я ему те часики и передал в присутствии Матрёны Ивановны.
- А Матрёна Ивановна - это ваш комендант? - спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, что не имею никакого права задавать подобных вопросов.
- Она у нас всё, - вздыхает Абашидзе, - дай ей Бог здоровья. Мы же все люди уже пожилые. Она нас и покормит, и укол, когда надо, сделает. В последние годы разрешение выхлопотала для нас по садику гулять, цветы сажать и всё такое прочее. Раньше-то все по отдельным помещениям сидели и даже кормили через намордник. А работать-то очень много приходилось. Речи учить, всякие книги писать, выступать.
- А кто же вам все эти книги и речи писал, чтобы вы учили? - меня занесло, но сам Абашидзе, молодец, поставил меня на место.
- Нельзя, гражданин начальник, нам эти вопросы обсуждать. За это "вышак" выскочить может.
"И не только ему, но и мне тоже".
- Ладно, - говорю, - идите отдыхайте, гражданин Абашидзе.
А Матрёне Ивановне приказываю Ямпольского привести.
- Нет на месте, - улыбается она.
- Как это, нет не месте? - подскакиваю я. - А где же он?
- В Кремле, - отвечает, - на Пленуме выступает.
И "Правду" мне сегодняшнюю показывает. А там чёрным по белому: "Сегодня в Москве проходит внеочередной Пленум ЦК ВКП(б)… Главным вопросом Пленума являются "Дальнейшие меры по беспощадной борьбе нашей партии с безродным космополитизмом". С докладом на Пленуме выступит Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), Председатель Совета Министров СССР, Генералиссимус Советского Союза товарищ Сталин…"
- А когда его доставят, - интересуюсь я.
- Конвой заказан на час ночи, - улыбается Матрёна Ивановна. - Где-нибудь к двум часам ночи привезут. Вы можете пока отдохнуть, товарищ полковник. Я вас ужином покормлю.
Дождался я. Привели Ямпольского. В мундире генералиссимуса, но без усов.
- Я накладными пользуюсь, - признался он, - терпеть не могу настоящих. И не курю. Только трубку посасываю. Разрешили по состоянию здоровья.
И улыбается. Вижу, у него передних зубов нет. Только два жёлтых клыка. А у остальных передние зубы были. Хотя, может, съёмные. А я как-то обратил внимание, что однажды на мавзолее Сталин беззубый стоял, а в другой раз - с зубами. Ладно, думаю, не буду лезть во все эти детали. Завожу разговор о часах.
- Точно, - соглашается Ямпольский, - вручили мне эти часы и повезли в Ялту. Конвой огромный был - человек сто. Все боялись, что сбегу я на этапе.
"Да, - подумал я, - а какая, в сущности, разница между личной охраной и конвоем? Если вдуматься, то никакой. Вон те за оградой гордые ходят, что им доверено дачу самого товарища Сталина охранять, не подозревая, что просто стерегут спецзону".
- Привезли меня уже в Ялту, - продолжает Ямпольский. - Вдруг поднялся шухер. Мне приказали усы снять, часы сдать, затолкали в самолёт - и обратно в зону. Параша была, что настоящий в Ялту прибыл.
Доложил я начальнику по пути в Москву, что выяснить удалось.
- Поди теперь разберись, - мрачно сказал генерал, - кого они в последний момент в Ялту привезли.
- Это нигде не зафиксировано? - спрашиваю я.
- Может и зафиксировано, - пожимает плечами генерал, - да только с тех пор уже троих в этой зоне расстреляли.
- А может, правда, - осмелился я предположить, - что тоща в Ялту сам товарищ Сталин прибыл?
- Может, и правда, - как-то нервно сказал генерал. - Что это нам даст? Нам часы приказано разыскать.
- Так надо доложить товарищу Сталину, что нам удалось выяснить, - предложил я. - Я могу вам рапорт представить к шести утра.
- Ты что, дурак? - неожиданно заорал генерал. - Как я доложу товарищу Сталину? Как мне к нему на приём пробиться? Ты в уме, Лукич? Ты что считаешь, что сам товарищ Сталин часики эти и прибрал?
Я молчу, конечно. Самого пот прошиб. На дорогу смотрю. Обратно я машину вёл.
- Ладно, - смягчился генерал, - разберёмся. Спасибо, Лукич, за содействие. Пиши свою диссертацию дальше. Ни о чём не думай.
А вскоре мы узнали, что товарищ Сталин "неожиданно умер".
Василий Лукич замолчал, налил себе заварки из чайника и с удовольствием выпил.
- Что-то я не понял, - ошалело спросил я. - Выходит, настоящий Сталин часы эти… того?
- Ты думаешь, - засмеялся Василий Лукич, - что настоящий товарищ Сталин существовал? Тот генерал - он сейчас в Израиле живёт - недавно в Россию приезжал к родственникам. Встречались мы. Он мне по пьянке рассказал, что настоящего в тридцать четвёртом убили вместе с Кировым. Не было настоящего, да и не нужен он никому был. Я это сейчас хорошо понимаю.
- А с теми, в зоне, что потом стало? - спрашиваю я, затаив дыхание.
- Их Матрёна Ивановна всех в одну ночь усыпила. Тот, что в Колонном зале лежал, это Ямпольский. А в мавзолее - Абашидзе. А Кураганяна, говорят, в Гори втихаря отправили.
- А с самой Матрёной Ивановной что стало?
- Это тебе ещё знать не положено, - ухмыляется Василий Лукич. - Любопытный ты больно!
ИМЕННОЙ БРАУНИНГ
1
На старости лет Василий Лукич пристрастился к телевизору. Сериалы там разные, заморские он, конечно, не смотрит и даже плюётся. Но все изыскания многочисленных постперестроечных историков и фильмы из серии "Наше новое кино" и "Кино не для всех" смотрит с большим удовольствием и посмеивается.
- Что смеёшься, Лукич? - всякий раз спрашиваю я его, когда застаю за этим занятием.
- Да всё не так было, - бурчит старый чекист, - голову только людям морочат!
- А как было на самом деле? - начинаю выпытывать я, но успеха достигаю далеко не всегда.
Но всё-таки иногда мне везёт.
Как-то мы вместе с Василием Лукичом смотрели по телевизору фильм "Мой друг генерал Василий Сталин". Фильм художественный, где в сущности очень трагическая история сталинского сына подаётся от лица выдающегося спортсмена того времени Всеволода Боброва.
Мне лично фильм понравился. Очень хорошо было показано, как сын диктатора меценатствовал в советском спорте и даже имел столкновения с самим Лаврентием Павловичем Берия, пытаясь защитить от притязаний Василия Иосифовича свой любимый ведомственный клуб "Динамо".
Мне, повторяю, фильм понравился. А Василию Лукичу - нет.
- Что опять не так? - спрашиваю я.
- Да всё так, - вздыхает Василий Лукич, - у нас, как водится, всё вроде и так, да - не так.
- Так что вам здесь не нравится? - продолжаю настаивать я, по опыту чувствуя, что нахожусь на пороге очередной невероятной истории.
- Да всё нравится, - отвечает Василий Лукич, - и Бобров на себя похож, да и сын Сталина, если не по внешности, то по поведению - вылитый.
- А вам его видеть приходилось? - осторожно направляю я Лукича на незарастающую тропу устного народного творчества, именуемого фольклором.
- Приходилось, - кивает головой Лукич, - при жизни Сталина и после. После, правда, всего один раз. Я тебе уже рассказывал, что, когда Никита Сергеевич нашу систему топором кромсал, я в академии, в адъюнктуре учился. Параллельно лекции на младшем курсе читал о социалистической законности. Начальника сняли и послали ректором в какой-то провинциальный университет. В Омский, кажется. Но он до места не доехал, помер от инфаркта. Никак с увольнением из органов примириться не мог. А вот его зама по науке - того посадили на полную десятку. Он в молодости какого-то маршала сапогами обхаживал на допросе.
Думал, всё позабылось. Ан нет. Народец у нас злопамятный. Я тоже сижу - жду своей очереди. Я никого за свою службу не убивал и не бил. У меня своя методика была - сами раскалывались и что мне нужно подписывали. Без криков и мордобоя, без шума и пыли. Но меня всё-таки из органов вытурили - лектором в общество "Знание". Ладно, думаю, ещё хорошо отделался. Пошёл удостоверение сдавать и всё такое прочее. В кадрах мне говорят:
- Удостоверение оставьте при себе, поскольку вы из органов не увольняетесь, а переводитесь в действующий резерв.
- Это как? - спрашиваю я.
- А так, отвечают, что будешь получку сразу в двух местах получать три раза в месяц. Два в обществе "Знание" и один раз у нас. В приёмной на Кузнечном мосту, в окошечке "7", вместе со стукачами.
- Дожил, - говорю я.
- Ничего, - утешают, - перетерпишь, тебе, Василий Лукич, дорогой, по нынешним временам "вышак" полагается. Скажи спасибо, что в адъюнктах числишься. По адъюнктам специальное указание было: сохранить всех для будущей борьбы за народное счастье. А отдел твой старый весь уже, почитай, через трубу крематория улетел. Усёк?
- Ладно, - думаю, - перебьёмся как-нибудь. Хотел было о пенсии заикнуться, выслуга у меня уже была к тому времени тридцать пять лет. Но жизнь, как говорится, дороже.
И пошёл я в общество "Знание" лекции читать. Главным образом, по домоуправлениям читал для пенсионеров. Тема одна - "Великая Октябрьская революция и её всемирно-историческое значение". В неделю две-три лекции отбарабанишь и свободен - делай, что хочешь. С двух получек, сам понимаешь, растолстел, разжирел и чуть марки не стал коллекционировать.
Проходит, значит, какое-то там время. Вызывает меня моё новое начальство: "Как вам, Василий Лукич, у нас, нравится? Есть ли претензии или пожелания?"
- Нормально всё, - говорю, - только нельзя ли сменить контингент, то есть аудиторию? А то одни пенсионеры, да и те в основном старушки. Хочется чего-нибудь помасштабней.
- Вот мы вас для того и пригласили, - отвечает начальник, - поскольку общество у нас всесоюзное, не желаете ли, Василий Лукич, применить свои широкие знания, как принято говорить, далеко от Москвы?
- В Магадане? - спрашиваю я.
- Экий вы шутник, - смеется начальник, - нет, не в Магадане. А, скажем, в Казани. Плохо у них с кадрами по линии нашего всесоюзного общества. Командировочные опять же, квартирные. Ну как?
- Ладно, - думаю, - отчего бы и не съездить. Я, как с этой адъюнктурой обязался, вообще из Москвы никуда не уезжал. Так что, даже неплохо слегка проветриться.
Прихожу домой, начинаю собираться. Полотенце там, щётка, мыльница, как в песне поётся.
В справочном узнаю, когда поезд на Казань, и готовлюсь отойти ко сну. Вдруг телефонный звонок.
Слышу: - Василий Лукич! Здравствуй, дорогой! Как здоровьице?
Узнаю: засранец один, в моей бригаде работал. Невесть откуда его к нам перевели младшим лейтенантом. Все дела, которые ему тогда можно было доверить - это мне шинель подавать и по телефону отвечать: "Товарищ полковник на совещании".
Я, когда в академию ушёл, слышал, что он в гору пошёл при Рюмине и лично участвовал в аресте Абакумова. Так что решил, что ему точно крышка. Оказалось, ошибался. Совсем даже наоборот. Все начальство - прямое и непосредственное - к стенке поставил, а сам вынырнул на белый свет уже с двухпросветными погонами.
- Узнал, - бурчу я, - что случилось?
- Да ничего не случилось, - отвечает он, - зашёл бы к нам завтра часиков так в одиннадцать… На седьмой подъезд. Я пропуск спущу. Договорились?
- Завтра не могу, - говорю я, - в командировку уезжаю…
- Знаем, знаем, - смеётся он, - послезавтра поедете. Ничего страшного.
Прихожу назавтра я, как мне было сказано, к седьмому подъезду. Встречает меня, улыбается:
- Давно не виделись, Василий Лукич. Пополнели вы что-то. А так - молодцом!
Раньше он меня только "товарищ полковник" осмеливался называть, а тут фамильярничает дальше некуда!
- Ладно на комплименты исходить, - раздражительно сказал я, - зачем вызывали?
- Упаси Бог, - говорит он, - чтобы я такого человека, как вы, осмелился побеспокоить. Человек я ещё маленький. А вызывает вас лично Иван Александрович, у которого я сейчас порученцем состою.
Иван Александрович - это генерал армии Серов, который в те годы "конторой" нашей заведовал. Я его ещё с довоенных лет помню. Переведён был в органы из артиллерии, поскольку не хватало расстрельных команд в тридцать седьмом году. Одной такой командой он ещё лейтенантом три года командовал и начальству приглянулся. Маршал Жуков в нём души не чаял и, сделал его представителем органов сперва при своём штабе, а затем и половины Германии. Вдвоём они половину Германии к себе на дачные участки вывезли. Абакумов хотел их тогда разоблачить, да не успел. А когда хозяина не стало, Жуков взял себе Министерство обороны, а Серов - нашу контору, а заодно и ГРУ.
Сам понимаешь, когда такой человек вызывает, всегда озноб по коже. Власть у них такая невероятная, что может прямо в своём кабинете шлёпнуть - и ничего. За ноги оттащат в подвал и кремируют. А надо - и живым в печку сунут, чтобы вину успел осознать.
Впрочем, утешало то, что для такой процедуры меня вовсе не обязательно было на самый верх вызывать. Тот же "шестёрик", что мне по телефону звонил, мог меня прямо дома оприходовать. Тем более, что я один живу.
Ну, ладно. Заводит он меня в приёмную: "Подожди здесь!"
Сам - шасть за дверь. Через минуту, примерно, голову высовывает и показывает кивком - проходи, мол.
Вхожу.
Генерал Серов в старом абакумовском кабинете сидел. Только у Виктора Семёновича портрет Сталина был во весь рост, а у нового - портрет и бюст Никиты Сергеевича.
Я, конечно, по всей форме рапортую:
- Товарищ генерал армии, прибыл по вашему приказанию!
А он из-за стола выходит и навстречу мне с протянутой рукой.
- Очень рад видеть вас, полковник! - говорит, - много наслышан о ваших делах. Будь моя воля, никогда бы вас в резерв не отпустил…
"А шлёпнуть бы приказал", - думаю я.
- Садитесь, садитесь, полковник, - продолжает генерал, - курите, если хотите. Расскажите про своё житьё-бытьё. Не скучаете ли? Потерпите немного. Скоро вернём вас в строй. Мы золотыми кадрами разбрасываться не должны. Как вы считаете?
Я, конечно, помалкиваю. Уж коли я - "золотой кадр", то и говорить мне нечего. Незачем. Золото - оно всегда золото.
Усадил меня Серов за столик, а сам напротив присаживается. Вздохнул я, вспомнив, как за этим же самым столиком Абакумов покойный со мной последний раз откровенничал перед арестом.
Понял генерал моё настроение и говорит:
- Знаю, бывал ты уже не раз в этом кабинете, Василий Лукич. Я специально ничего здесь не меняю, хоть и не дружили мы с Виктором Сергеевичем, царство ему Небесное, но это был человек. Дело знал. Помянем его, Василий Лукич!
И наливает две рюмки какого-то зелёного ликёра.
Кабы не этот тост, никогда бы пить не стал. Отказался бы. Но память Виктора Семёновича решил почтить. В старые бы времена мучеником бы его прославили, а может, канонизировали как святого. При Сталине ведь его арестовали, а при Хрущёве - шлёпнули.
- Не знал? - обратился Лукич ко мне, прервав рассказ, - ты многого ещё не знаешь…
Василий Лукич помолчал немного. Я ему чаю его любимого холодного налил, сахарок ложечкой размешал, чтобы не отвлекался он, и жду, не дышу.
- Значит, помянули мы Абакумова, - продолжал Василий Лукич, - убрал генерал Серов бутылку, снова ко мне подсаживается и говорит:
- Слышал, ты, Василий Лукич, в Казань собрался?
- Да, - кивнул я, - в командировку меня туда посылают от общества "Знание". Лекции читать.
- Хорошее дело, - соглашается генерал, - я бы тоже с удовольствием лекции народу читал, коль было время. Но нет времени, Лукич. В этом кабинете и работаю, и живу. Сплю на старом диване, что от Игнатьева остался. Понимаешь?
Как тут не понять. Ясное дело, что времени нет.
- А потому, - продолжает генерал, - уж, коль ты в Казань собрался, то не мог бы заодно маленькую нашу просьбу выполнить? Дело-то совсем пустяковское, но ты сам поймёшь, что кроме тебя его по нынешним временам и поручить некому. Из-за деликатности самого дела. Ты, Василий Лукич, уже столько всякого знаешь, что если ещё немного чего узнаешь, не страшно. А новые допуска открывать - сам знаешь какая морока! Да и людей подходящих где возьмёшь? Вы, Василий Лукич, смену себе не подготовили, а если кого и успели чему научить, то этих товарищей пришлось, к сожалению… Сам понимаешь.
- Да, пожалуй, вы правы, товарищ генерал, - говорю я, совсем освоившись, - по деликатным делам никого более и не сыскать. Всю службу я только деликатными делами и занимался: то Ленина в зоне стерёг, то Гитлера в Москву возил, то сразу троих Сталиных допрашивал по золотым часам…
- Тихо, тихо, - подскочил Серов и рукой на стены показывает, - что это тебя, Лукич, понесло? О твоих делах никто права не имеет знать. Даже я такого допуска не имею, а если имею, то только по должности.