Мочевой пузырь напомнил о своём существовании. Вот и ещё одна… забота. А ведь так просто было от всего этого избавиться. Просто пропустить сегодня удар… И зачем я так хорошо учился?
Подошёл к урезу воды. Тёмная, серая гладь Оки. С той стороны идёт туман. А в воде, наверное, ещё сегодняшние покойники плавают. Стикс - река мёртвых. Говорят, Ахиллеса его мама в такой речке купала. Держа за пятку. А я лучше сам. С головой. Скинул овчину, вошёл в воду. Хорошо. Голову остужает. Сердце… успокаивается. Бьётся… ровнее. Раз-два, вдох-выдох, левой-правой…
Туман. Пелена. Раз-два, гребок-толчок… Механические равномерные движения. В пустоте. Ни лева, ни права, ни верха, ни низа. Мироздание. Ничто. И я в нём. Вселенная: туман, вода и… загрустившее попандопуло. Этому миру нет дела до меня. До моих надежд и потерь. До моего существования. Мои печали - только мои. Не - невидимых звёзд, не - неслышимых родников. Воде в реке, воде в воздухе - это всё неинтересно. У них вообще нет интереса. Ни к чему. Пустота - пуста. Покой. От чувств, от мыслей. Наполнить её смыслом, интересом… может только живое. Только человек. Человечество. Тот кусочек, который я называю - "мои люди". Им - интересен я. Они - интересны мне. "Паутинки мира". Держат. Душ мою. Тянут. Не пускают. В пустоту, в покой. Ждут. Пора возвращаться.
Всё так же, автоматически двигая руками и ногами, я развернулся и поплыл… обратно. К берегу? - Да. Если он там есть. Размышляя. Ни о чём. Спя. С открытыми глазами. Возвращаясь. Куда-то. Потому что вернуться туда, куда хочется, куда нужно… в сегодняшний вечер, когда я последний раз улыбнулся ей, последний раз увидел её радостный взгляд. Радостный - мне…
Чуть не захлебнулся. Сбился с ритма. Вспомнил картинку - она смотрит мне вслед, а я тороплюсь, скачу за князьями…
Боже мой! Какой я идиот! Ведь мог вернуться, не поехать. Отговорился бы. Остался бы с ней и… И ничего этого не было бы! И она бы была жива… Ы-ы-ы…
"Ах, если бы она была жива,
Я всё бы отдал за неё, всё бросил.
Слова, слова, слова, слова, слова…
Мы все их после смерти произносим".
По воде камни не плавают - не обо что разбить голову. Головной мозг захлёбывается эмоциями - управление перехватывает спинной: тело автоматически машет руками и ногами. Раз-два, вдох-выдох. Речная вода смывает… слёзы? Капельки тумана? Пот? Жар? - Всё. Всё, что в её силах смыть. Но - не произошедшее. "Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее - не-бывшим". А вот "будущее - не-бывшим" - может и человек.
Ой же ты мой боже… тянут… не пускают… паутинки…
Отключка мозгов была столь глубокой, что инстинкт, без помех от сознания, вывел меня точно к тому месту, где я вошёл в воду. На берегу темнела толпа народа. При моём появлении они все замолчали. Обе хоругви собрались почти полностью. Стоят, молчат, на меня пялятся.
- Чего подскочили-то? Побудки ещё не было.
Спокойный, ровный, молодой голос Любима:
- Вот и я говорю: не может такого статься. Боярич, говорю, обещался из меня доброго стрелка сделать. А сделал… только наполовину. Пока не закончит… Он же сказал - значит сделает.
Об чём это они? Это я такой тупой?
Из толпы выскакивает полуодетый Николашка с полотенцем, начинает меня вытирать, приплясывает, всхлипывает, суетливо приговаривает:
- Это ж… Мы ж-то… как ты в реку полез… Тута все и решили… Что ты того… Ну… Насовсем… А как же мы? Мы ж-то как?! И вообще…
Эгоисты - думают только о себе. Как им будет без меня. А как мне теперь быть с ними? Без неё…
Подошедший Ивашко отбирает у Николая полотенце, внимательно оглядывает мой… ну назовём это нескромно - торс. Вдруг накидывает тряпку на шею и резко затягивает. И шипит мне в лицо:
- Ты…! Бл…! Сукин сын! Ежели ещё раз…! Выловлю и сам! Своими руками…! Как щенка…!
Втыкается мне в плечо лбом и плачет.
- Так перепугал… Что ж ты такой… То - в битву резаться, то - в реку топиться… Мы уж сети искать собралися…
Отрывается, смотрит мне в лицо - сквозь слёзы укоризненно грозит мне пальцем:
- Не надо… не надо так… в следующий раз…
Что, Ивашко, думаешь - будут и ещё… разы? Какой, однако… оптимистический прогноз.
Он отходит, следом Сухан подаёт мою одежду. И осторожно проводит пальцем по моей груди - его душа на обычном месте. Ещё один мой должок в этом мире. "Ниточка паутины".
Не могу вспомнить ни одного попандопулу, которого бы принуждали к жизни - долгом перед зомби.
И едкий, аж звенящий от эмоций голос Мараны:
- Нашёл об чем беспокоится, старый. Такие не тонут. Крокодилята.
Что-то они сильно заблаговременно отпевать меня начали. Ядовитость Мары даёт необходимый толчок моему… ну, назовём это несколько нескромно - остроумию:
- Ошибаешься, достопочтенная. В Оке крокодилов нет. Но кайманы скоро будут.
- Карманы?! Какие такие карманы?!
- Сходные. Лысые и на двух ногах.
И не думал, не гадал я, что пророкизмом занимаюсь. Что разведутся вскоре, и вправду, в этих местах молодые наголо бритые ребята, на двух ногах и в одежде с карманами. А вот молва народная запомнила и со временем мне вернула.
Ребята делами занялись, костры разожгли, а я пошёл к Любаве. Цыба лежала с сотрясением, Марана… у неё даже руки трястись начали. От усталости, наверное.
Так что, и обмывание, и обряжение делал сам. И это - хорошо. Не испугал никого. Мордой своего лица. Только - воем. Но я старался… сдерживаться.
Ребятки домовину сварганили. Тут это дефицит - покойников много. Даже просто колоду подходящую найти… Хоронили мы её в закрытом гробу. Поскольку… понятно.
Всё чин-почину: могилку глубокую на сухом месте выкопали, отпели благостно, по горсти земли бросили. Вот только холмик не делали да крест не ставили - земля чужая, не русская. Придут здешние "петухи" да разорят.
На обратном пути с кладбища, похмельный, опухший Чарджи вдруг вцепился мне в горло:
- Ты! Скабби тшквари! Ты её убил! Она из-за тебя умерла! "Подорожник для души"… Не сберёг! Она десятерых тебя стоила! Она! Дедобали гулеби! Лампари суни! Из-за какого-то плешивого… суниани ткха…
Чарджи душил, не отпускал. Пришлось вспоминать. Ответ Гамлета Лаэрту. В могиле Офелии:
"Прошу тебя, освободи мне горло;
Хоть я не желчен и не опрометчив,
Но нечто есть опасное во мне.
Чего мудрей стеречься. Руки прочь!".
Вот так. А я и не знал. Что и для него она… "лампари". Только кричать на меня сейчас… не надо.
"Нет, покажи мне, что готов ты сделать:
Рыдать? Терзаться? Биться? Голодать?
Напиться уксусу? Съесть крокодила?
Я тоже. Ты пришел сюда, чтоб хныкать?
Чтоб мне назло в могилу соскочить?
Заройся с нею заживо, - я тоже
…
Нет, если хочешь хвастать,
Я хвастаю не хуже".
Только хвастать мне… не интересно. Больно как-то…
- Ты хочешь увидеть мои слёзы, Чарджи? - Их нет. Смыла река. Ты хочешь увидеть мой гнев? Его нет - остудила вода. Ты хочешь увидеть моё горе? Это не цацка, не прикраса на шею. Им не хвастают.
- Месть! Кто это сделал?! Я хочу видеть его кровь! Я хочу вырезать его печень! Я хочу…!
- Мести - не будет.
- Что?! Ты позволишь этим мерзавцам… этим подонкам… этим зверям…!
- Я что - настолько нечистоплотен? Неопрятен? Неряшлив? Грязен и вонюч?
- Причём здесь…?!
- Месть - роскошь. Мести - не будет. А дерьмо… его надо убирать. Пойдёшь ко мне в помощники мусорщика? А? Хан-ассенизатор… тебе как?
Чарджи глупо хлопал глазами. В его состоянии… после вчерашнего и сегодняшнего - доходит медленно. Но меня отпустил. И я смог спокойно продолжить придумывать разные варианты… откачки той части выгребной ямы под названием "Святая Русь", которая… уничтожила её жизнь. И испортила жизнь мне. И, вот, как оказывается, Чарджи - тоже.
Нет, деточка, не поэтому. Да знаю я чего миннезингеры с бандуристами придумывают! Балалаечники-романсеры. Дескать, вернулся Зверь Лютый на могилку суженной, обрыдался соплями по уши, ударился оземь и обернулся Колдуном Полуночным. Властителем Севера. И всяких окрестностей.
Фигня. Враньё. Но им за такое - подают щедрее.
Я никогда не лил слёз на её могиле. Сначала… слёз не было. Когда вернулся… не было могилы. После ухода ратей местные "петухи" разорили захоронения. Наслушались, что русские - воинов в богатом облачении хоронят. Как псы бродячие… Всё перерыли, поломали, выбросили. Потом пришлось заново мёртвых по всему верху собирать да закапывать. Там уже многих и опознать нельзя было.
Не знаю я где её могила. Знаю только - здесь где-то. Может - тут, может - там, может - в овраге. Она - здесь. Но не - тут вот.
Как храм Соломона: был дом господень, стоял. Площадка осталась. Но где конкретно "святая святых" была - никто не знает. А кощунствовать, топтаться по тому месту, где Господь пребывал… Один чудак носильщиков из басурман нанимал, что бы они его по Храмовой горе на носилках носили - боялся Бога своими пятками обидеть.
А я наоборот - город поставил. Люди здесь - и жрут, и пьют, и… всё делают. Живут. Нехорошо поселение на крови ставить. На том месте где люди резались да умирали, где покойники лежат. Но когда меня вскорости припёрло…
Место это - Дятловы горы - я запомнил. Накрепко. Из-за неё. И как припёрло - вспомнил первым. В основании Всеволожска не одна причина - многое сошлось. Из вещей долгих, вечных. И из дел кратких, сиюминутных. И из душ многих. Моей и её - тоже.
Жестокость? Нет, красавица, не от этого. Да и не жестокость у меня. Я - не мститель. Вид чьих-то мучений, ужаса в людских глазах, расчленённых тел, сожжённых деревень, летящих ошмётков окровавленного мяса… меня не радует. Я - просто уборщик, ассенизатор, чистильщик. Просто - добросовестный, последовательный, занудный. А притормаживать меня в моём стремлении к чистоте и порядку - стало некому.
"Неужто"? - Ужто. Встречал. Людей. Не таких, но схожих. Силой души своей. Силой, добротой, беспощадностью… Самостью. Но… и они другие, и я не тот. Время. Моё личное время для… уже ушло.
Тю… Уймись деточка. Ты - не такая. Не обижайся. Ты - другая. А вот какая…? Тебе решать. Ныне ты себя сама лепишь. Пока молодая. Что слепишь - то и похлебаешь. Иди, егоза, притомился я сегодня. Сказки сказывать да былое вспоминать.
Глава 336
"Жизнь - это то, что происходит пока ты строишь планы" - есть такая мудрость. Пока я строил планы - вокруг шла жизнь. Которая заставляла эти планы менять: сразу же после обеда приехал Сигурд. Сам.
Именно так: совершенно нагло прискакал к нашему лагерю. Осмелился. Правда, в полном доспехе и семью одоспешенными нурманами. Оглядел внимательно наш абсолютно мирный воинский стан, слез с коня, снял шлем. И высыпал передо мной мешочек с серебром. Среди разнообразных монет и кун были несколько простеньких украшений. Серёжки Цыбы, серебряный крестик Любавы… Сам дарил… Цацки живут дольше своих хозяек…
- Двое моих людей… они нарушили приказ… они мертвы.
Вот так.
Радость? Нету у меня радости по этому поводу. Скорее - раздражение. От непонимания.
Он рубит хвосты? Сперва монашек с перерезанным горлом, теперь - исполнители? Так боятся меня? - Не может быть. Я - вонький, но не настолько убойный.
Боголюбского опасаются? - Вполне возможно. Но моё влияние на князя - ничтожно. Убедить Андрея начать сыск на походе… среди "янычар" - княжьих гридней… Вряд ли…
- Сядь. Расскажи.
Сигурд не сел - говорил стоя. На дистанции чуть больше удара полуторником. Хотя у меня вокруг ничего такого… И не поднимал глаз.
- В Мологе, когда мы с тобой… Я приказал своим - не трогать твоих. Таково моё слово. Вчера… пока я был на пиру… моим людям приказали… сделать это. Им - хорошо заплатили. Три цены. Им сказали, что это - твоя рабыня. На виру хватит и ещё хорошо останется. Вира и взятое - вот.
- Вот как… И за что же ты… казнил? Своих воинов?
Сигурд резко вскинул голову. Зло посмотрел мне в глаза. И с нажимом произнёс:
- Они мне племянники! Были. Родная кровь! Казнил… За неисполнение моего приказа. Для них только моё слово - закон! Думающие иначе… - другие умерли раньше.
Понятно. Сохранить своё подразделение, "свою стаю" за тридевять земель от родины можно только при условии чёткой управляемости. Иначе - среди чужих умрут все. Люди скажут: "они все такие". И убьют не разбираясь.
"Три цены"… По "Русской Правде" цена убитой рабыни - 6 гривен. Вира за убийство свободной женщины - половинная, 20. Обе девушки - свободные - я старюсь побыстрее снимать ошейники с моих людей. Личный бзик у меня такой.
Забавно, нурманов ещё и кинули.
- Она - не рабыня. Она свободная женщина. Вира - 20 кунских гривен. Твоих людей обманули.
- Что?! Обманули?! Моих?!! Убью…
Обман воина - достойная причина для скоропостижной смерти обманщика.
- Ты собрался мстить своему князю?
- Кому?! С чего это? Серебро давал княжий спальник… Пёс смердячий! Он-то и утаил…
Проболтался. Понял. В ярости на свой прокол - схватился за рукоять меча. Его всадники - мгновенно повторили. Порубят, нафиг, сгоряча. Весь пляж мясом закидают.
Уточняю: Окский пляж - нашим мясом. Неэстетично…
- Спокойно, Сигурд. Спальник - твой. Только расспроси - кто ещё был в деле. Вон у меня - Ноготок. Профессиональный кат-правдоискатель. Возьми с собой. Для однозначности. А ты пришлёшь мне серебро. Всё серебро по этому делу: ни один человек не получит прибыли от смерти моих людей.
Сигурд недовольно поплямкал, по обычаю своему, губами. Осмотрел поднявшегося Ноготка. Конечно, посторонние ему не нужны. Ну совсем! Отказать? Оставлять у меня сомнения… в его чести, в его слове… И отдавать серебро… на спальнике и ещё взять можно. Но есть вопрос. Более важный:
- Ты отказываешься от мести?
- Твоим? - Они мертвы. Тебе? - Ты приехал сам. Спальнику? - Ноготок поприсутствует, подтвердит участие и удостоверит… наказание. Мстить Володше… На Святой Руси месть князю называется изменой. Да, Сигурд, я отказываюсь от мести. Я - мирный человек, я - не мститель. Я только… дезинфектор.
- Что?!
- Увидишь.
Я уже рассказывал о неприкосновенности рюриковичей на Руси. Убить русского князя можно только в прямом открытом бою, в столкновении армий. Так был смертельно ранен Изя Давайдович под Киевом, так разрубили шлем на голове Андрея Боголюбского и посекли до неузнаваемости доспехи Изи Блескучего в битве на речке Рутец.
Только - прямой бой. Рубка княжьих дружин. Всё остальное - не кошерно. Табу, ай-яй-яй. Мучительная смертная казнь и всеобщее осуждение. Судьба Петриллы, отравившего Долгорукого - например. Уже и декабристы, обсуждая цареубийство, были готовы пойти на это, но с обязательным осуждением и вечным изгнанием исполнителя.
Только… я же дерьмократ и либераст! И мне на рюриковизну - плевать. И ещё мне плевать на табу, кашрут, шариат, завет, обычаи и это… всеобщее.
"Нет власти аще от бога!". - Бог? Пшёл в задницу! Вместе с такими властями.
Сигурд снова плямкал и думал. Он - в службе. Он - присягал Володше. Не сообщить князю об угрозе "жизни и здоровью" - измена. Его долг - защищать государя. Зарубить злонамеренного во избежание. Прямо тут же! Как и требует присяга.
Но этот… лысый пащенок… Он же отказался от мести! Пугать своего сюзерена появлением в войске дезинфектора…? А что это значит? Это представляет опасность? Звучит как-то… римско-католически. Может, в монахи решился податься? Надо знающих людей сперва поспрашивать…
Учите слова, ребята. И - смыслы. А то экстренная иллюминация субъекта, проводимая методами детерминированной деструкции с последующей нативной диссипацией до минерально-газообразного состояния… может оказаться для вас избыточно спонтанной.
Уехали нурманы, ребята занялись текучкой, а я… пытался не вспоминать Любаву, пытался придумать "обеззараживание" Володши… И то, и другое получалось плохо.
Тут прибежал Басконя и начал круги нарезать:
- Тебе чего-то надо?
- Я… эта… тут вот… спросить хотел… а то они тама… ну… все…
- Кор-р-роче!
- Ты когда Володшу зарежешь?
- ?!!!
- Ну… народ-то… все всё уже… теперь этот пошёл… твой… ну… хто-там-лизатор… Ставки делают.
- К-какие?!
- Дык… Немаленькие. Кто - на: зарежешь или нет. Кто - когда. Одни говорят - нынче. Другие - в первом бою. Ты бы это… опять же втрое возьмём! Только скажи когда.
Интересно: когда конь рвёт сердце и мышцы свои на дерби, он понимает, что для зрителей это просто развлечение? Просто способ погорячить кровь, выиграть денежку…
Забавный у нас народ живёт. Именно, что русский. Ведь все знают, что князей резать нельзя! Совсем. От слова "вообще". Или - наоборот? В смысле слов.
Грех, злодейство, душегубство и измена с преступлением. Они в этом - убеждены. Уверены до глубины души. Исконно-посконно. С дедов-прадедов. И при этом готовы ставить собственные деньги против собственных убеждений.
Типа: мы, конечно, закон - знаем. И испытываем полный одобрямс. В смысле - осуждамс. Но если вдруг… Тогда - разбогатеем. Или - соседу нос утрём. А то - хоть поглядим на редкость. А? Хоть одним глазком? Оно конечно - не кошерно. Ну совсем! Противу Господа нашего, Закона Русскаго и дедов с прадедами… Но если вдруг… - позовите посмотреть-полюбоваться.
- "Кто нас обидит - и полгода не проживёт" - запомнил? Русская народная мудрость. От этого и пляши.
- А вот конкретнее? А вот, к примеру, завтра…?
- Пляши. Отсюдова быстро.
И Басконя "сплясал" от меня быстренько. Но не далеко. Помочился в Оку, почесал в затылке, пришёл к какому-то решению, радостно хмыкнул и побежал искать Николая - я тому всю отрядную кису отдал.
Люди не трогали меня. Относились как к тяжелобольному. Обе хоругви, тверская и смоленская, как-то совместно сами управлялись с обычными делами. Ивашко у смоленских и Резан у тверских, то - фыркая друг на друга, но чаще - советуясь и подсказывая, готовили отряд к продолжению похода. Так, с единым мнением, они пришли ко мне с вопросом о раненых:
- Возьмём с собой. Сами они не дойдут. Своих к ним приставить - не велено. Боголюбский велит гожих в бой гнать. На чужих оставить - присмотра не будет. Лучше уж сами. Или - похороним, или - на ноги подымем. Так, боярич?
Больше всех такому решению радовался Лазарь:
- Ты не думай! Я скоро встану! А грести вот уже завтра смогу! А домой мне нельзя - мама… плакать сильно будет. И другие… у которых кто на полчище лёг… И остальные… которым сидеть да гадать - вернётся ли… А мне им в глаза смотреть. А нога - а что нога? Пока до Твери дойдём - заживёт. И вот я там, здоровый да весёлый… перед ними… Ваня, давай разом! Давай вместе с тобой! С хабаром, с полоном… С остальными живыми. А?
Боярин. Шапканутый и обсаблёванный… Дитё-дитём.
Странно: в хоругви тяжёлые потери. От такого отряда надо держаться подальше - есть риск снова… "командирской храбрости нахлебаться до сблёву". Но к "петуху с лошадиным хвостом" приходят проситься люди. Притом, что у нас даже и хабара-то нет. Одна слава.