Тут выяснилось, что Муромский и Рязанский князья хоть и скалятся злобно друг на друга, но очень обижаются, что их родню не почествовали. Они же двоюродные! Тогда и Гориславича с его братьями. Само собой - за Святую Церковь. Не за Христа конечно. Какой дурак будет на Руси пить за еврея? За маму его. И за её платок. В смысле - Покров. И - за чудеса. Это однозначно. И не только за медицинские, типа прозрения, излечения геморроя или прямохождения, но и за хозяйственные. Вроде бездонного медвяного сыта у Феодосия Киевского. Вот живут же люди! Сколько не черпай, а у них - всегда…! Монахи, ить их коромыслом, божьи люди… хи-и-итрые… Тогда - за епархию Ростовскую… Нет. За Федю я пить не буду. С-сука гадская. Всё ребята - мне хватит. Чарджи, ты живой? Эк как тебя бедненького… А ведь говорил я - закусывай. Слушай ты, хан… Асадук? - Ас-с-сади… А пошёл бы ты отсюда… Сары-кыпчак? Сары от моего торка… Быстренько. Кипчакуёвина желтомордая. Подымайся, джигит мой плохоползующий… Коня? Какого нам с тобой сейчас коня? Двухместного? Дайте иналу коня. Как он доедет? А как он дойдёт? Будешь мявкать - он тебя так отъягбёт… отъябгёт… Как же правильно-то от "ябгу"? Отъиналит. Торки - гордый народ! Они умирают в себе. Виноват - в седле. С саблей - в руке. Ох… Это я зря сказал… Отдай. Отдай дядя нахрен сабельку. Чарджи! Ты меня видишь?! Это я - Ванька. Лысый ублюдок. Помнишь? Распознаёшь? Не-не-не - целоваться не будем! Я ещё с Пасхи не отплевался… Давай мы эту железячку оставим… нефиг её таскать… и так - тяжело… и пойдём мы с тобой… разгуляемся… вдоль по бережку… Оки-матушки… Мужики, отойдите с дороги… дальше отойдите - не видите как нас… заносит? Брысь! Брысь нафиг! Охо-хо-хо. Первый банкет после первого боя. А впереди ещё целая война… Господи, как же они это выдерживают! Не, легче мордву резать, чем с княжатами пьянствовать. А ведь я ещё… закусывал.
Полверсты до своего лагеря мы шли… долго. Очень важно было не потерять Чарджи. Потому что - темно. Он в своём черном. На чёрном… "Ой, чорная я, чорна, чорнява, як цыганка…"… Хорошо хоть - пыхтит. Идентифицируем торка по пыхтению… И не забрести в Оку. Потому что там мокро и можно утонуть. И не наступить на воинов. Потому что они просыпаются и хотят драться. А полоса-то бережка… у-у-узенькая! Шагов двадцать всего. Но я ж - не торк! Это инал - только на коне может, а я и сам… передвигаюсь. И не только на четырёх! Я и на двух… могу. Только - не стоять. Наклонение должно быть как у матушки. В смысле - у Земли. Примерно 7 градусов к солнечному экватору. Хотя где я его тут ночью найду? На Оке не только экватора - и солнца нету! Ночью. Ну ничего здесь нет! Куда не плюнь - везде нет… экватора. Плюнь - ты его не знаешь. Лучше полтора градуса к инвариантной плоскости. О! Инвариант уже пришёл! Здравствуй Ивашка! Как я рад тебя видеть! Дай я за тебя… подержусь. Какой ты у меня… инвариантный. В смысле - неизменный. Неизменяемый. Неизменяющий. Снимите с меня ханыча и разденьте. Заранее. Потому что… костюмчик у него хороший - испортит. Любава? Что Любава? А где это тут моя Любава…?
Не понял.
Ещё раз.
Покажи.
* * *
Ребята вбили под обрывом несколько жердей и навесили на них наши овчины, отгородив, таким образом, небольшое пространство. В котором горела свечка, возилась Марана и лежали на земле две женщины. Слева - Цыба с закрытыми глазами, а справа…
В первый момент я не узнал Любаву. У неё было разбито лицо. Очень сильно. Крови уже почти не было - Мара осторожно стирала тряпкой остатки.
Только чуть текло из уголка левого глаза. Закрытого и странно провалившегося. Пустого. Особенно по сравнению с совершенно опухшим, тоже закрытым, правым. И из левого уголка рта. Между разбитых в оладьи, треснувших до мяса губ.
Всё остальное было багровое и синее.
Впрочем, остального видно мало: голова обильно замотана тряпкой. Через которую слева выступает ржавое пятно крови.
Девушка была прикрыта под горло овчиной. Так что я видел только кончики пальцев левой руки, лежащей сверху. Пальчики чуть шевельнулись - порыв воздуха от отдёрнутой мною занавеси на входе прошёлся по выгородке. Мара, стоявшая возле головы Любавы на коленях, резко развернулась на месте и злобно зашипела на меня.
Но я как-то… не обратил внимания.
Слишком внезапно, чересчур неожиданно…
Я был совершенно ошеломлён… этой картиной.
Мара начала махать на меня руками, чтобы я убрался, но тут Любава шевельнулась, сразу же чуть слышно застонала… Я не глядя отодвинул шипящую Марану и упал возле девушки на колени.
В совершенной растерянности. И… и в беспомощности.
Что это?! Как это?! Что случилось?! Что тут…?!
- Ва… Ваня? Пришёл. А я вот… Прости. Не… не погулять нам… ночкой тёмной. Вот как оно… вышло… Неловко. Не смотри на меня. Не хочу, чтобы такой… запомнил. Некрасивой. Не обижайся… так получилось… Ты не убивай их всех… людей… они… хорошие есть. Себя береги. Мы ведь встретимся. Я тебя опять найду. Хорошо… что ты есть… Только… больно…
Пальчики, медленно перебиравшее рядно, вдруг остановились, напряглись и опали. Любава всхрипнула, замерла на мгновение. Потом голова её чуть наклонилась к правому плечу, разбитые, окровавленные губы разомкнулись, открывая залитое кровью пространство на месте выбитых передних зубов, струйка крови из уголка рта вдруг потекла гуще.
Я… очень тупо уставился в лицо Мараны. Она как-то… клекотнула. Откашлялась:
- Всё. Отмучилась. Иди отсюда.
Совершенно тупо, автоматически, ничего не понимая и не ощущая, я, как стоял на коленях, так и развернулся.
И потопал на выход.
Так на четырёх костях и топал. Пока не упёрся в чьи-то сапоги.
Тут меня подхватили под руки и поставили на ноги.
- Ну! Чего там? (Чей-то юношеский голос. Аж срывается от нетерпения).
- Чего?! Слышал же: отмучилась. Пш-ш-шёл отсюда! (Ивашко. Негромко, но убедительно. Шипит не хуже Мараны. Видать, много общались во время похода). Иване, ты как?
- Нормально. Посадить. Раздеть. Воды. Водки. Воды - ведро. Водки - стопку. К стенке.
Что это было?! Что здесь случилось?! Как это вообще возможно?!!!
Спокойно. Не делать лишних движений. Сейчас мне не нужны ответы. Потому что я их не пойму. Потому что и спросить не могу. Сначала - вернуться в себя. "Больной пришёл в себя. А там - никого".
Потом… потом и с остальным миром разберёмся. Но - как же это…?!!!
Спокойно. Позже. Сперва - сам в себя. Перестать в себе дребезжать. На грани. На рубеже вопля.
Вода? Спирт? - Как вода. Воду - на голову. Ещё ведро. Полотенце. Насухо. Овчину. Сесть. Сесть! Я сказал! Нельзя меня класть - кружится всё. Спиной к обрыву. Вдох-выдох. Ещё раз. Годен? - Не годен. Но лучше не стану.
- Рассказывай.
Ивашко говорил негромко, изредка затихая в долгих паузах. Подыскивая слова. Никого не упрекая и не обвиняя. Просто… как оно было.
В начале ночи прибежал монашек с верху, с полчища. Сказал, что померла в войске одна… дама. Которую надо спешно отпеть. Чтобы положить по утру в могилу. Но до отпевания должно быть обмывание. А поп, который всеми этими делам командует, не дозволяет исполнять обмывание покойницы мужикам. "Бо сиё грех еси и ликование похоти".
Отчего велено позвать баб из смоленской хоругви. Поскольку в других хоругвях баб нету. И боярич Рябина на то согласился, но сам придти не может. Поскольку круто загулял с князьями, боярами, воеводами, витязями, богатырями, храбрецами… и прочими.
Почти весь наш личный состав, кто после боя, кто после марша - уже спал. Монашек был жалобен и убедителен. Две девицы решили сделать доброе дело да, заодно, и полюбоваться на "поле русской славы боевой". Марана была утомлена до предела потоком раненых, а Ивашко, увидев уходящих, решил, что она их отпустила.
Ощущение постоянной опасности… В меня это вбивалось рынками и вокзалами 90-х. Потом неоднократно уже здесь. Приключения на Волжском Верху очень актуализировали понимание, что в "православном воинстве" ждать гадости нужно постоянно, со всех азимутов. Но мои-то из Пердуновки! Там-то… Да и шли-то они сами, без "воинства". С местными дорогой общались минимально. Расслабились. Точнее - не собрались, не напряглись.
"Святая Русь" - расслабухи не прощает…
Примерно через час из недалёкого от нашего стана устья одного из оврагов выскочила парочка мужичков из соседней хоругви и кинулась к моим, с характерным для Руси повествовательным воплем:
- Эта…! Тама…! Вот те хрест…!
Тот "цирк", который сопровождает меня весь этот поход, всякие… странности, включая уже сегодняшний визит своры князей к моей хоругви, выдача шапки и награждение Лазаря собственной саблей Боголюбского, обеспечил мне популярности. Меня и моих людей - в войске знают. Да одна Марана со своими помощницами только сегодня с сотню болезных обработала!
Так что, мужички знали, о ком говорили:
- Ваши битые в кровище лежат. Трое.
В двух шагах от тропинки, идущей сверху к берегу Оки по дну оврага, под неаккуратной кучей древесного мусора, были найдены три тела: Любавы, Цыбы и монашка. У последнего - перерезано горло.
- Вон там, под обрывом лежит. Похоже, пограбили: ни креста, ни кошеля.
Мы с Ивашкой посмотрели туда, где чуть в стороне от нашего стана лежал под береговой стеной на оползневых массах тёмный прямоугольник завёрнутого в тряпьё покойника.
- Позвали попов. Они опознали. Откуда-то с-под Ростова.
Негромкий, безэмоциональный голос подсевшего Ноготка, звучал как голос самой ночи. "Позвали, опознали…".
Ноготок, человек, конечно кабинетный. В смысле - камерный. Ему бы - всех в камеру и… Но кое-какие навыки полевого "правдоискательства" у него есть. Вот - про опознание не забыл. И не только:
- Служка там один… бестолковый. Но сказал, что, покойный, де, разговаривал с двумя здоровыми белобрысыми воинами в хорошей броне. Лиц их - не видал, разговора - не слыхал. А по внешности - похожи на… Тут их нурманами тверскими называют. Звери, говорят.
- Верно. Звери.
Мара тяжко ковыляя, выбралась из загородки и, переваливаясь из стороны в сторону, подошла к нам:
- У монашка перерезано горло. От уха до уха. У Цыбы… били сзади по голове тяжёлым, вырвана серёжка. С кровью. Вторую - сняли. Вместе с крестом и браслетом. У Любавы… Вытек глаз, выбиты зубы, сломан нос. Специально били чем-то тяжёлым по лицу. Полу-оторвано ухо. Сломаны обе ноги. Левая - в трёх местах. Правая рука. Обе ключицы. Три ребра. Ваня… Ей специально ломали. Но - не насмерть. Не на быструю смерть. Чтобы пожила ещё, помучилась. И… обеих девок… не сильничали.
Похоже, Мара меня последней фразой успокаивает. Одуреть… Она, что, думает, что теперь это имеет значение?! Ах, ну да - чистые души невинных девственниц устремляются к престолу господнему вне очереди. По спецпропускам. Спасибо на добром слове - утешила.
- Так. Реконструкцию. Версии. Как это было. Кто.
Ноготок снова тяжело вздыхает. Он, конечно, не следак, но… "правдоискательство", в своих лучших представителях, предполагает построение гипотез. О людях. О их действиях и намерениях. Жаль, инфы, персонажей, реалий у него… он же только сегодня сюда пришёл…
Из-за его плеча устало начинает высказываться подошедший Резан:
- Володша. То дело, которое с Кснятина тянется.
Всё верно - Ноготок не в курсе моих недавних… приключений. А у Резана это всё перед глазами прошло.
- Твоя вина, боярич. Ты, Иван Акимыч, раз за разом князя дразнишь. По носу его щёлкаешь. А ответить тебе… у него никак не выходит. Только позору больше. То ты над нурманами посмеялся. С дракошами ихними. В Угличе нурманы ответили. С Лазарем… В Мологе… ты им "божий суд" устроил. Да так хитро, что все вятшие на Володшу вызверились. Ты ж этот… то-ту-лизатор учудил. Не поставить - нельзя, дойдёт до князя. Что веры в него нет. На тебя ставить - нельзя. Против тебя - потерять серебро. А кому ж охота своё отдавать? Эту общую… неохоту… тоже довели. До сведения.
Резан тяжко вздохнул, подобрал с земли палочку, покрутил в руках.
- Потом с этой бабой. Которая Новожея. Которая не баба. Ты ж ему прямо в гордость евоную наплевал! Он приказал, а тебе… И хоть бы тайно! Чисто под себя… Чтоб шито-крыто… А ты - на всё войско! И вдругорядь выходит: прижать тебя - всему войску обида. Не прижать - обида князю. Опять же, слушок был, что он и сам-то рвался… твоих новизней попробовать. А ты… гонор свой явил: не поклонился князю своему - красной девицей. Ему что - в общий ряд?! - На всё войско штаны снимать да доказывать: у меня, де, хрен других не грязнее… Озлился страшно. Потому, бают, и Феодору не препятствовал, когда тот в нашем лагере блудниц искал.
Ноготок переглядывается с Ивашкой - они ещё не в курсе. Как хорошо, что Аким не пришёл - он бы мне точно уши оторвал! Вместе с головой.
- А нынче и вовсе. Кучу поганых порубил, строй их пробил, важного какого-то панка ихнего завалил, первым на берег выскочил. Да за одно это тебя величать да чествовать надобно! А он сам… со своими… как-то не очень… Так, среди прочих… А ты, говорят, ещё и за эмиром по Волге гонялся, наложницу его разлюбимую отбил да Боголюбскому подарил. Не Володше - Боголюбскому! Не своему князю - над ним старшему. Не по чину. Унизил ты, Ваня, князя. Уронил. В чести, в славе, в удали. Так тебе - и этого мало!
Резан несколько мгновений смотрел в темноту. Туда, где у уже погасшего костра лежали наши раненые. И - Лазарь.
- Бешеный Катай - Лазарю свою саблю отдал. Против обычая, по твоему слову. А Володша это дело проворонил! Не по воинской удаче - там-то воля божья, а по своему слову да делу. Он… лопухнулся да скапризничал. Он - сам дурак. А ты - опять умный. Только он - князь рóжёный, а ты боярич приблудный! Он со своей княжести - живёт. Она его держит, подпирает, возвеличивает. Без неё… он - никто и звать - никак. И спустить тебе всякие твои… обиды да поношения - он не может. Или - восторжествовать над тобой, согнуть, втоптать, принизить… или самому… - в петлю, в омут, в монастырь…
Помолчал, продолжил раздражённо:
- Ты, Иване, аки орёл сизой, ширяешься по поднебесью. Носисься там… будто ошпаренный. Кругаля промеж молоний выписываешь. А земли не видишь. И стрелка злокозненного, что в чащобе притаился - не зришь, не чуешь. Покудова стрелу калёную под крыло не споймаешь. Прям в сердце. Э-эх…
Резан снова вздохнул, веточка в его руках сухо хрустнула.
- Что девка эта - тебе люба, как ты с ней обнимался-миловался - полвойска видала. Князю это… будто голым задом на жаровню. Тебе - всё! И милость княжеская, и слава воинская, и девки красные… А у Володши - душа варом кипит. Ты его уже не только перед тверскими - перед суздальскими да владимирскими, да рязанскими с муромскими… Не восторжествовать ему над тобой никак, не взять верха… Вот он и ударил. Прям в сердце. Тебе. Орёл ты наш… ширанутый.
Ой же ж боже ты мой… И крыть - нечем… Сам. Всё сделал сам. Своими руками. Языком и… и прочими частями тела. Кроме одной части - головы. Не соразмерил. "Своё место" со своими делами и словами. Оказался… - наглый.
Наглый и глупый. Ведь мог бы на старших посмотреть, у умудрённых спросить! Ведь не мылся бы - и всё было бы хорошо! И не светили бы нурманам наши задницы беленькие как огни маячные, не звали бы нас… туда, откуда только с боем да с кровью.
Язык бы придержал. Кивал бы молчки на всякое хвастовство, а тут сдуру подольститься вздумал насчёт драконов. Наказали? - Утрись. А я… хорохориться вздумал. Взъерепенился. Государевой воле воспрепятствовать. Сдачи дать.
Ну и "на" - получи круче.
Дальше - больше. Пошла эскалация. Эскалатор недоделанный… И соткалась из дел моих… "лестница в небо". Для неё…
А надо как? - А так: ныркнул за швабру и пришипился. И живи там в своё удовольствие. Половой тряпкой…
- Заказчик - убедительно. Мотивы - доказательно. Исполнители? Посредники? Способ?
Резан аж вскинулся. Чего дальше-то говорить?! Пустое перетирать?! Князь же! Он - повелел, кого послали - тот и сделал. Всё, тема закрыта - "против лома нет приёма". Сделай выводы, яви смирение искреннее, откупись подарками дорогими, испроси прощения высочайшего… И, ежели будет на то благоволение князя Володши Васильковича, то явит он милосердие своё и простит, по неизбывной и беспредельной доброте душевной своей - прегрешения твои. Тогда… приглядывай швабру…
Резан - нормальный. Умён, смел, осторожен. Честен, предан, опытен… Из лучших нормальных аборигенов "Святой Руси". А мои пердуновские - уже нет! В смысле - ненормальные. Они-то и изначально… "десять тысяч всякой сволочи", а за годы прожитые со мной бок о бок… Нет-нет! Я никакой антиправительственной…! Или там - подрывающей основы государственного строя…! Избави боже!
Рюриковичи - наше всё! Вот те крест святой! Все! Всегда! Везде! Солнцы красные…
Когда на небе видишь несколько солнц, помни: настоящее - только одно. И не факт, что ты его видишь. Остальные - ложные. Это такой интересный оптический атмосферный эффект, я про него своим людям как-то трепался.
Это - философия, это - позже. Пока - по связям в преступной группе:
- Володша вызвал "суку белесую", Сигурда. Тот послал двоих нурманов. Те подговорили монашка. Монашек зазвал девок. Девок избили, монашка зарезали. Так? Ничего не смущает?
Ивашка покрутил головой.
- Не. Вам, конечно, виднее, но - не… Сигурд… сомневаюсь я. Что я тут про него слыхал… Иване, ты ж вместе с ними на пиру был. Может, видел чего?
У меня хорошая фотографическая память. Картинки застолья… я специально за князем и его конюшим не присматривал… и вообще - есть несколько провалов… разной продолжительности…
- Они были за дастарханом. Надолго не отходили, сидели врозь, к обоим подходили какие-то… для разговора. Слов - не слышал. Не доказуемо и не опровергаемо. Что ещё?
- Чудно. Девок не снасиловали.
- Может, торопились сильно. А может… Среди нурманов, Ноготок, есть… персонажи, у которых на девок не встаёт. Только на мальчиков.
- Ещё. Монашка прирезали чтобы звона не было. А девок - живыми! - у дороги бросили, чуть ветками закидали. Будто хотели, чтобы их нашли.
- Резан же чётко объяснил! Наказание. Устрашение. Месть. Поэтому Любаву… Поэтому её и ломали. А Цыбу просто по голове стукнули. За компанию. Для мести нужно, чтобы я узнал и увидал. Нарыдался-нагоревался. Но - не доказал. А то Боголюбский начнёт свой сыск. А там… уже не ясно. То ли - ворогу отомстил, то ли - свою голову на плаху положил.
Я внимательно оглядел своих. Светать начинает, над рекой, с той стороны, туман появился.
- Идите-ка вы спать. Скоро подъём будет.
Народ поднимался с песка, с колен.
А я… имитация разумной деятельности закончена. Вид "предводитель в разуме" - выдержал. Но… сердце молотит под горлом. Чуть отпустить вожжи, чуть прислушаться к себе…
Вой.
Вой рвёт грудь.
И хочется удариться.
Обо что-нибудь твёрдое. Головой. Наповал.
И ещё раз.
И ещё…
Горячо. Как-то… "пятнистый" жар. Горячая голова, печёт глаза… А ноги, почему-то, мёрзнут. Хорошо, что темно - ничего не видно. Видеть… тошно. Хоть - что. Хоть - кого.
Какой сегодня длинный день. Сколько в него разного… "День - год кормит"… Или - жизнь убивает. Вот прирезали бы меня с утра и было бы… не так больно. Лежал бы там. На полчище возле иконки. Холодненький, чистенький, спокойненький…