* * *
Командир спецназовцев принял крайний рапорт, повернулся к начальнику заставы:
– Товарищ старший лейтенант, вам пора!
Пограничник взял под козырёк, но исполнять команду не спешил, топчась на месте. Капитан прекрасно его понимал и не торопил. Пяток минут у них в запасе был.
Начальник заставы поёжился и не столько от пробравшегося под гимнастёрку холодка. Теперь в предутреннем сумраке строения заставы стали едва различимы. Но старший лейтенант помнил здесь каждую доску, каждый камень, потому что они прибиты и выложены его руками, его и его солдат, руками жён и детей комсостава. Дети… Всех загодя отправили подальше от границы, и они теперь отдыхали в лучших детских здравницах Союза. Два часа назад автобусы увезли жён. Теперь пришёл черёд мужчин.
Это было настолько противоестественно, что в голове помещаться никак не хотело. Когда-то он поклялся защищать этот рубеж пусть даже ценой собственной жизни, и клятве оставался верен даже сейчас, когда полученный приказ его, казалось, от неё освободил. Потому и не спешил старший лейтенант перекладывать ношу, которую давно привык считать своей, на чужие плечи.
– Может, никакого наступления не будет…
Старший лейтенант прекрасно понимал, что говорит ерунду, потому не придал словам вопросительной интонации. Понимал это и спецназовец: на пустой вопрос не ответил, просто дружески ткнул пограничника в плечо:
– Поспешай, старлей, теперь действительно пора!
Командир заставы сделал шаг, потом обернулся:
– Меня зовут Олесь, Олесь Гончар.
– Маргелов, Василий, – ответил капитан. – Бывай, Олесь, даст бог, свидимся!
* * *
"Идём на вынужденную посадку!" Сообщая эту новость пассажирам, стюардесса мужественно пыталась выглядеть невозмутимой, слова прозвучали чётко, хотя губы девушки заметно тряслись.
Заметив, как побледнел фон Браун, занимающий соседнее сидение Улссон, наклонившись к самому его уху, прошептал:
– Не стоит беспокоиться. Неисправность самолёта не столь велика. Экипаж справится.
– Откуда тебе известно? – Браун подозрительно покосился на соседа. – Или… это твоих рук дело?!
– Тише, – попросил Улссон. – Ты привлечёшь к нам ненужное внимание, а это преждевременно.
– Что значит "преждевременно"? – столь же нервозно, но уже значительно тише спросил Браун. – Не хочешь ли ты сказать, что в скором времени станет своевременно? Да? Я угадал? Нет, это точно твоих рук дело!
– Да успокойся ты, – продолжил урезонивать Брауна Улссон. – Моих рук дело… Как видишь, мои руки при мне, а те, которые это сделали, остались в Кёнигсберге и теперь, вероятно, сжимают винтовку…
Этот диалог не привлёк внимания других пассажиров, их в данный момент интересовала собственная безопасность. Но было одно исключение. Девушка, сидящая сзади Брауна и Улссона, вслушивалась в их разговор с большим вниманием, не упуская ни слова.
Тем временем самолёт соприкоснулся шасси с землёй и, подпрыгивая, покатил по какой-то не очень ровной поверхности, пока не остановился. По салону прокатился вздох облегчения. Кто-то прильнул к иллюминаторам, пытаясь рассмотреть, что за бортом, кто-то стал вставать с места.
Стюардесса, губы которой перестали дрожать, требовала от пассажиров не покидать места, пока их не пригласят к выходу.
Наконец двери открыли. Один из членов экипажа спрыгнул на землю, и вскоре выкидной трап прилёг к борту самолёта, всех пригласили на выход.
Очутившись на твёрдой почве, пассажиры первым делом осматривали то, на что они приземлились. Рассмотрев, реагировали примерно одинаково: женщины охали и ахали, мужчины качали головами. Молоденький лейтенант (на борту было несколько военных) аж фуражку на затылок сдвинул.
– Ни себе фига! – удивлённо-восторженно воскликнул он. – Дамы, пардон! Мы это что ж, на просёлочную дорогу сели?! Ай да пилоты! А ведь вполне могли гробануться!
– Ну что, – зло прошипел Браун стоящему рядом Улссону. – Ты и теперь будешь утверждать, что опасность была не столь велика?
– Так ведь сели же? – ответил тот, но было видно, что и ему стало не по себе. – Я считал, что в Союзе неплохие дороги, не автобаны, но всё же…
– Неплохие, – ответил Браун, – возле Москвы и Петрограда, ну, и ещё кое-где. А вот куда нас занесло по твоей милости…
– В Западную Белоруссию, – сказал Улссон. – Километрах в сорока должна быть граница…
– Что?! – воскликнул Браун и сразу перешёл опять на шёпот: – Какого черта мы здесь делаем?
– Сейчас около полуночи, – посмотрел на часы Улссон. – Ровно в четыре часа наши части атакуют союзную границу как раз в этом районе. Думаю, часам к десяти мы будем в расположении наших войск.
– Ради того, чтобы вывезти меня в Германию, вы решились на военную операцию? – изумился Браун. – Да вы с ума сошли?!
– Остынь, приятель, – усмехнулся Улссон. – Ты всего лишь побочная цель операции, основная – Пруссия. Пора вернуть её в материнское лоно!
– Ну да, конечно, – горько усмехнулся Браун, – эк меня занесло. А, кстати, разве я давал согласие на возвращение в Германию?
– Давал, не давал, какая теперь разница? – пожал плечами Улссон. – Раз ты меня не выдал гебистам, то, значит, не был против, вполне, на мой взгляд, достаточно.
– На твой взгляд? – презрительно прищурился Браун.
– Извини, – проглотил обиду Улссон, – ты совершенно прав. Мой взгляд тут совершенно ни при чём. Но такого же взгляда придерживается и мой шеф, адмирал Канарис, и… – Улссон сделал многозначительную паузу, – сам фюрер!
Браун поёжился, то ли от того, что при нём помянули Гитлера, то ли от утреннего холодка, шмыгнувшего за воротник – поди, пойми?
– А с чего ты решил, что нас не найдут до того, как здесь будут германские войска, и не отправят в тыл? – Голос Браун стал тусклым, похоже, он почти смирился со складывающимися против его воли обстоятельствами.
– Тому есть две причины, – поспешил закрепить намечающийся успех Улссон. – Во-первых, из-за несправных навигационных приборов самолёт приземлился далеко от тех мест, где его будут искать в первую очередь. А во-вторых, где-то неподалёку должна находиться наша диверсионная группа, загодя заброшенная на союзную территорию. Осталось подать условный сигнал, и вскоре она будет здесь.
– Какой сигнал, и кто его подаст? – полюбопытствовал Браун.
– Терпение, мой друг, – назидательно произнёс Улссон, – очень скоро ты получишь исчерпывающий ответ на оба интересующих тебя вопроса…
До темноты разобраться, где приземлился самолёт, так и не смогли. Решили отложить этот вопрос до рассвета, а пока заняться ужином и ночлегом. Ночь выдалась тёплая, и под этим предлогом многие отказались ночевать в салоне самолёта, предпочтя духоте свежий воздух, пусть и в ущерб комфорту. Стали разбиваться на кучки, на пары, таскали сено, выхватывая охапки из стоящих неподалёку стогов. Сено годилось и на постель, и на топливо для костров. Теперь вблизи самолёта их горело сразу несколько, небольших костерков.
Браун привык ложиться рано, потому от ужина отказался, завернулся в выданное стюардессой одеяло, повернулся спиной к огню, возле которого сидел Улссон, и задремал.
Разбудили его сразу несколько выкриков:
– Смотрите!
– Смотрите!
– Ракеты!
Браун высунул голову из-под одеяла. В небе догорали три сигнальные ракеты: две красные и зелёная. Улссон у костра не наблюдался. Через некоторое время со стороны, откуда взлетели ракеты, послышались пистолетные выстрелы: два подряд и через небольшой интервал ещё один. В импровизированном биваке это вызвало небольшой переполох. Сразу несколько человек с оружием в руках кинулись в сторону, где произошла стрельба, освещая путь светом ручных фонариков. А ещё через пару минут из темноты бесшумно возник Улссон. Быстро улёгся рядом с Брауном, предупредил:
– Если что, я находился тут всё время.
– Это и был ваш сигнал? – спросил Браун.
Улссон не ответил, отвернулся от Брауна и накрылся с головой одеялом.
Один из гебистов, что сопровождали самолёт, полулёжа на земле, держал в одной руке пистолет, а другой с помощью носового платка зажимал кровоточащую рану в боку. Навстречу выступившей из темноты фигуре направил ствол:
– Стой! Кто идёт?
– Ромашка!
Гебист облегчённо опустил руку с пистолетом. Этот пароль им с напарником дали перед вылетом, предупредив, что на борту есть свой человек. Фигура присела рядом. Девушка.
– Я – специальный агент Анюта, вы можете говорить? Что тут произошло?
– Говорить могу, – сдерживая стон, ответил гебист. – Когда взлетели ракеты, мы с напарником побежали глянуть, кто это балует? И напоролись на засаду. Первым выстрелом был убит напарник, я ответил, попал не попал, не знаю, но следующей пулей был ранен сам, а вражина, похоже, ушёл.
– Сейчас проверим. – Девушка нырнула в темноту, когда вернулась, подтвердила: – Ушёл. И следов крови нет. Видно, вы промахнулись.
– Жаль… – вздохнул гебист.
Анюта навела фонарик, чтобы осмотреть рану, но тут в отдалении послышался шум. К ним приближались сразу несколько человек.
– Извините, но никто, кроме вас, не должен знать, кто я такая, – произнесла девушка и исчезла в темноте.
Специальный агент Анюта, она же Анна-Мария Жехорская, сладко посапывала под одеялом, когда вернулась экспедиция, принеся на руках раненного гебиста и его менее удачливого напарника.
* * *
Выпущенные Улссоном сигнальные ракеты засекли одновременно на двух наблюдательных постах. Один НП, который смело можно назвать стационарным, был оборудован на высокой сосне, растущей внутри военной базы "Заячий остров", хотя можно сказать "растущей из военной базы "Заячий остров", поскольку база располагалась где-то на уровне корней деревьев. Наблюдатель, комфортно обосновавшийся на дощатом помосте, видел далеко, бдил, как устав велит, ракеты засек, расстояние и направление прикинул, после чего доложил о происшествии по команде и продолжил нести службу.
– Товарищ подполковник, старший лейтенант Гончар по вашему приказанию прибыл!
– Вижу, – кивнул начальник военной базы "Заячий остров" подполковник Шарабарин. – Личный состав заставы разместил, жён офицерских, нареканий нет?
– Никак нет! Вернее, так точно! Все размещены, накормлены и готовятся отойти ко сну!
– Ко сну – это хорошо. Хотя, сам понимаешь, спать сегодня долго не придётся.
– Понимаю, товарищ подполковник…
Шарабарин внимательно посмотрел на понурого офицера:
– О чём задумался, старшой? Если о том, что не ты врага на границе встретишь, так тому радоваться надо: целее будешь. И не смотри на меня так. Я дело говорю. Останьтесь вы на заставе, положили бы вас всех в первые полчаса, а так послужите ещё, и на своей же заставе. Её, правда, как пить дать, заново отстраивать придётся, но с этим ничего не поделаешь. Вижу, не согласен ты с моими словами, а зря. Те ребята, что вместо тебя первый бой примут, подготовлены, может, и не лучше твоих пограничников, но, как бы это объяснить… по-другому подготовлены, как раз для такого случая. Потому им и карты в руки. А мы с тобой сейчас другую карту рассматривать будем. Смотри сюда, старшой. Полчаса назад в этом квадрате, – подполковник обвёл тупым концом карандаша участок на карте, – наш наблюдатель засек сигнальные ракеты: две красные и одну зелёную. По оперативным данным, наших частей в данном квадрате нет. Строго говоря, там вообще никого не должно быть. В этих местах находятся дальние покосы одного из сельскохозяйственных кооперативов, но мирное население, как тебе известно, отсюда экстренно эвакуируется, да и набор цветов скорее напоминает сигнал, чем случайный выстрел. Так что надо проверить, кто это там в канун войны в небо ракетами швыряется. Потому, товарищ старший лейтенант, слушай боевой приказ. Назначаю тебя командиром конной группы, в состав которой войдут твои пограничники – отберёшь десяток самых лучших – и тройка бойцов из моего резерва. Все из местных, будут заместо проводников. Наведаешься в тот квадрат, выяснишь что и как. Задача ясна?
– Так точно! Разрешите выполнять!
– Не разрешаю. – Шарабарин наслаждался растерянностью Гончара. – Прыткий ты больно, старший лейтенант. Нет, чтобы поинтересоваться: когда выступать, а то сразу "разрешите выполнять!"
– Я думал, что всё тут ясно, – пожал плечами Гончар, – выступать немедленно, тем более война вот-вот начнётся.
– Ну, во-первых, не "вот-вот", а в четыре часа утра, то есть через два часа десять минут. В темноте по местным лесам конному пробираться трудно, придётся до свитанка вести лошадей в поводу. К чему такие муки? Выступишь с рассветом, считай, одновременно с немцами, или даже чуть раньше, небо нынче вроде ясное. Сразу на рысях, всяко в тех местах раньше немца будете. А вот теперь ступай!
Второй НП, с которого засекли ракеты, выпущенные Улссоном, располагался также на сосне, километрах в десяти на северо-северо-запад от военной базы "Заячий остров", и никак особо оборудован не был. Наблюдатель просто сидел на толстой ветке и сканировал нужное направление с помощью бинокля. Увидев ракеты, быстро спустился на землю.
Кроме наблюдателя, из состава разведывательно-диверсионной группы Абвер-Восток бодрствовали ещё двое дозорных, остальные отдыхали. Наблюдатель легонько дотронулся до плеча командира, тот сразу открыл глаза.
– Ракеты, господин гауптман, – доложил наблюдатель.
Офицер быстро накрыл себя и наблюдателя плащ-палаткой, включил фонарик, достал карту, приказал: – Показывай!
– Вот здесь, господин гауптман!
Командир разведгруппы недовольно поморщился.
– Километров пятнадцать. Я рассчитывал, что они сядут немного ближе. Ещё это чёртово болото на пути… Но делать нечего. Фельдфебель, поднимайте людей!
Через пару минут строй из десяти диверсантов замер перед командиром. Все облачены в союзную форму.
– Приступаем к выполнению основного задания, – сказал гауптман. – С этой минуты все разговоры ведутся только на русском языке!
На русском языке велись разговоры и в конной группе старшего лейтенанта Гончара. Разве что проводники добавляли в неё белорусского колорита. Говорили, правда, мало. В основном насупленно молчали. Пограничники то и дело поглядывали в сторону, где уже час полыхала граница. В числе прочих там горела и их родная застава.
Конная группа хотя и вышла позже немецких диверсантов, двигалась гораздо быстрее, но всё же к месту аварийной посадки борта Кёнигсберг-Петроград пришла второй…
* * *
Вот что значит военная косточка!
Подполковник юстиции Васильков происходил из семьи потомственных военных. Когда пришла пора поступать в военное училище, судьба поставила подножку. У спортсмена и отличника Кости Василькова медкомиссия выявила плоскостопие. "Трагедию" тяжело переживала вся семья. Хотя мама Кости в глубине души была даже рада. Дочь и жена офицера она уже положила судьбу одного сына на алтарь семейной традиции (старший брат Кости тогда учился в военном училище). Видеть хотя бы одного мужчину в семье без погон на плечах было её тайной мечтой. Сначала она возлагала надежду на зятя, но послушная воле отца дочь вышла замуж за офицера. И вот теперь судьба дала ей, прямо скажем, неожиданный шанс. Впрочем, её тихое счастье было недолгим, ровно те пять лет, что Костя учился в МГУ на юридическом факультете. Потом всё стало на свои места. При содействии влиятельных приятелей отца Костя поступил на службу в военную прокуратуру, и штатский костюм стал надевать не чаще отца и брата.
В Кёнигсберге Васильков находился в служебной командировке. В отличие от вальяжного Петрограда, столица Пруссии жила предчувствием скорой войны. Для Василькова это выражалось хотя бы в том, что по вечерам город почти вымирал – и это при отсутствии комендантского часа!
В отличие от большинства коллег, командировки Васильков любил. А ведь был он человек семейный. Ага, скажете вы, видать, этот прокурорский большой любитель гулять "налево", отсюда его нездоровое увлечение командировками? Мимо, господа-товарищи, мимо. Просто подполковник юстиции Васильков был, как бы точнее выразиться, завзятый службист, что ли. Связями на стороне откровенно брезговал, к семье (жене и двум дочкам) относился ровно, а вот работу боготворил. Командировки добавляли к предмету его обожания новые краски и ощущения. Странный, короче, тип, таково о нём моё мнение.
Редкие минуты, когда он находился вне службы и которые приходились исключительно на вечер, странный тип Васильков любил посвящать пешим прогулкам по городам пребывания, с одинаковым любопытством глазея как на урбанистические изыски, так и градостроительные ляпы. В Кёнигсберге Васильков был впервые и, казалось, свезло ему невероятно – я имею в виду почти полное отсутствие в вечернее время горожан на улицах. Действительно, никто у тебя под ногами не путается, ничего от любопытного взора не загораживает – гуляй, любуйся!
И так бы оно и было, кабы не патрули: милицейские и военные, их, в отличие от граждан, по вечерам на улицах Кёнигсберга попадалось предостаточно. Как-то раз, устав дёргать служебное удостоверение из кармана, чтобы предъявить корочки очередному патрулю, Васильков вопреки обыкновению решил скоротать время в кабачке, что вывеской под старину заманивал посетителей в полуподвал старинного особняка.
"Вот зашёл так зашёл! – изумился Васильков, спускаясь по винтовой лестнице в зал. – Не кабак, а филиал буфета Дома офицеров. Одни погоны кругом, и почти нет штатских".
За столиками места не нашлось, пришлось довольствоваться вертлявым стулом у барной стойки. Заказал что-то горячительное, чем-то непонятным закусил, расплатился и ушёл, решив, что лучше подольше почитает перед сном. Вот такой он есть, этот Васильков.
Утром, прибыв на службу по месту командировки, Васильков был поставлен в известность, что, оказывается, он уже с 6-00 находится в состоянии повышенной боевой готовности. В числе прочих военнослужащих, разумеется. Сие могло означать только одно: война стоит на пороге.
После обеда Васильков зашёл отметить командировку. Возвращая проштампованное удостоверении, майор из кадров порекомендовал спуститься в подвал и получить у коменданта запасные обоймы к табельному пистолету.
Теперь, глядя на дальние пожары там, у границы, Васильков помянул майора добрым словом.
Если во время вынужденной посадки Васильков, как и всякий нормальный человек, испытывал неприятные ощущения, но не опасения – всякое бывает! – то вскоре после приземления к нему пришло понимание: что-то здесь не так! Масла в огонь подлили пилоты аварийного самолёта, которые после того, как Васильков предъявил удостоверение работника прокуратуры, охотно перед ним исповедовались. Вышедшая из строя рация, а следом и отказ одного из двигателей наводили на мысль о предумышленной диверсии. История с сигнальными ракетами и последовавшей перестрелкой в этой мысли его лишь утвердила. Рейс сопровождали сразу два сотрудника КГБ, зачем? Выживший гебист от прямого ответа ушёл, а давить на него Васильков права не имел.