Искушение в пустыне
Ева и Надьо сидели за шитьем в небольшом запущенном садике. Рейнхардт курил, развалившись в дешевом плетеном кресле, и, видимо, нервничал. Сквозь деревья виднелась недостроенная станция радиотелеграфа, дремлющий на рейде крейсер, а дальше - голубой туман океана.
- О, добровольная бедность, которую проповедует ваш друг Макс, нисколько меня не прельщает, нисколько!.. - говорил Рейнхардт. - Бедности никто нам не запрещал и в старом мире. Нет, мы воздвигнем здесь золотые дворцы, мы с помощью науки и вольного труда, который делает чудеса, окружим себя такою роскошью, какая не снилась и восточным царям, мы весь остров наш превратим в цветущий, благоухающий и ликующий эдем…
- Удивительно!.. - опуская шитье, нетерпеливо воскликнула Надьо. - Неужели и теперь еще, после шестимесячного опыта, вы искренне верите во всю эту… чепуху? Какие золотые дворцы, когда я едва-едва получила жалкую хибарку, в которой во время дождя так льет с потолка, что я должна уносить детей к соседям? Какой благоухающий Эдем, когда неумелые скотницы перепортили всех коров и детям не хватает молока? Какая восточная роскошь, когда у вас у самого сапоги не чищены? И какой черт понес меня на этот проклятый остров, понять не могу!.. - схватившись за голову, с отчаянием воскликнула она. - А с детьми что делают! Одни учителя рассказывают им старые красивые легенды о Боге, а другие, издеваясь, кричат, что никакого Бога нет, - как только ребятишки с ума не сойдут!.. И зачем, зачем понесло меня сюда?!.. - повторила она, вставая быстро. - Извините, Ева, я… я… не… могу…
И, стараясь сдержать слезы, она, бросив шитье, торопливо пошла к бедному домику, который выглядывал из-за деревьев.
- Да… - вздохнула Ева, не подымая глаз от шитья. - Эти ваши слова похожи теперь на драгоценное шитье на старой, грязной тряпке. Какие, в самом деле, золотые дворцы, когда у нас нет ни куска сахара, а вчера все дети страдали и плакали от дурно выпеченного хлеба? И та ваша железная дисциплина, о которой вы так много говорили, не дала решительно ничего, кроме крови: люди трудятся, бестолково, aпатично, как запуганные рабы, все запутались в ваших распоряжениях и комиссиях, как в тенетах, и не только вдали не видно никаких золотых дворцов, но вся жизнь стала похожа на длинную, грязную, серую дорогу. И вы уже пролили кровь…
- Ева… - отбросив папиросу, страстно проговорил вдруг Рейнхардт, вставая. - Одного вашего слова достаточно, чтобы все было так, как вы хотите… Я никогда ничего не…
- Что такое? - воскликнула красавица с изумлением.
- Что вы говорите?
- Ева… Да неужели же вы, в самом деле, не видите, как я вас люблю?!.. - воскликнул он. - Ведь, это так страшно ясно! Я измучен…
- Не смейте говорить мне ни слова о вашей любви!.. - гневно воскликнула она, вставая. - Если я, побеждая отвращение, говорю еще с вами, чьи руки в крови, то только в надежде… А-а, профессор, как я рада вас видеть!.. - прервала она себя, обращаясь к профессору Богданову, который вышел из-за деревьев. - Милости просим…
Рейнхардт едва сдержал жест бешенства.
- Чему я обязан этой радостью прелестнейшей из женщин? - здороваясь с ней, пошутил тот. - Моим личным качествам?
- Разумеется… - улыбнулась Ева. - Садитесь…
- Мое почтение, председатель… - кивнул профессор Рейнхардту и сел. - Я к вам собственно только на минутку, чтобы поделиться с вами очень интересной новостью… - сказал он. - Вы помните, я рассказывал вам о сокровищах древних королей, скрытых в пещерах горы Великого Духа? Я, признаюсь, не особенно верил в эти сказки, но все же меня заинтересовало это, и я постарался поближе познакомиться со жрецами, которые живут при этом их святилище у подножия горы. На мое счастье один из них, старик, вследствие какого-то ушиба, что ли, страшно мучился невралгическими болями головы. Я дал ему своих порошков - ну, кофеин там, антипирин и еще что-то… - и все у него как рукой сняло. Жрецы были поражены моим всемогуществом, они воздавали мне чуть не божеские почести, а сегодня в благодарность старик принес мне вот это маленькое доказательство, что сокровища горы Великого Духа не легенда только, но факт. Посмотрите… - сказал он, вынимая из кармана целую горсть крупных алмазов и сапфиров и показывая их Еве. - Каково?
- Боже, какие прелестные камни!.. - всплеснула Ева руками. - Какое богатство!..
- Позвольте мне поднести их вам, как слабое выражение моего преклонения пред вашей красотой… - сказал любезно профессор.
- Конечно, нет… - сказала Ева. - Такое богатство!..
- Это было бы богатством в старом мире, - сказал профессор, - а здесь, в коммунистическом царстве, это имеет цену не большую, чем капли утренней росы или огоньки светляков в зелени. А кроме того - засмеялся он, - запасы кофеина и антипирина у меня достаточны… Вы доставите мне истинное удовольствие…
- Ну, хорошо, чтобы сделать вам приятное. - согласилась Ева. - Спасибо… Ах, какая прелесть!..
- Но значит, там, в самом деле, скрыты колоссальные богатства… - заметил Рейнхардт с разгоревшимися глазами.
- Позвольте, какие же "богатства"? - усмехнулся профессор. - Здесь это только красивые кусочки углерода, не больше. А кроме того, они ведь и недоступны: гора эта табу и иноземец не может ступить на ее почву, иначе Великий Дух покарает его смертью на месте…
- Ну, это только россказни жрецов!..
- Во всяком случае из-за таких пустяков, ни на что здесь, в новом мире, не нужных, не следует портить отношений с туземцами… - сказал профессор.
- Да я и не собираюсь грабить их… - криво усмехнулся Рейнхардт. - Но вообще это очень интересно, хотя бы… с научной точки зрения…
- Это другое дело… - согласился профессор. - Тогда надо как-нибудь осторожно использовать жрецов. Но сохрани Бог заводить какие-нибудь неприятности!.. Я думаю, что было бы даже большой неосторожностью рассказывать об этом всем, - зачем вводить людей в соблазн?… Однако, мне пора… - сказал он, вставая. - Мне было приятно сделать вам маленькое удовольствие, - хотя вы и коммунистка, но вы все же женщина прежде всего…
- Они так прекрасны… - сказала Ева, пересыпая камни и любуясь их игрой.
- Ну, всего доброго… Прощайте, председатель…
- До свидания… - сумрачно сказал Рейнхардт.
Профессор ушел. Наступило тяжелое молчание. Ева все любовалась игрою камней.
- Я должен идти, но… но… я не могу уйти… - очень волнуясь, проговорил Рейнхардт. - Раз навсегда я должен выяснить…
- Я вам все выяснила… - нетерпеливо прервала его Ева. - Я из чувства простой гуманности сдерживалась, но раз дело зашло так далеко, то и скажу вам совершенно определенно: вы внушаете мне непреодолимое отвращение… Вы осквернили невинною кровью самую чистую, самую святую мечту мою, вы… О, Макс, как вы долго!.. - радостно устремилась она навстречу вошедшему Максу.
- Я готовился к завтрашней лекции о Веданте… - отвечал он, здороваясь с ней. - Но мне не хватало несколько книг, - в библиотеке нашей ужасающий беспорядок… Здравствуйте… - не подавая руки, сказал он Рейнхардту.
- Здравствуйте… - сухо отвечал тот. - А о беспорядках это в мой огород?
- Причем тут ваш огород? - пожал плечами Макс. - У нас во всем страшный беспорядок. Несколько ящиков с очень ценными книгами совсем пропали, например. То, что я предсказывал вам, случилось…
- Я что-то не помню никаких ваших предсказаний… - раздраженно отвечал Рейнхардт.
- Я говорил, что палкой прекрасной жизни не творят, что для того, чтобы поднять людей на великую созидательную работу, надо заразить их энтузиазмом и тогда они сделают чудеса, а вы…
- Если бы нам не мешали такие фантазеры и болтуны, как вы, так у нас тоже давно свершались бы чудеса… - запальчиво перебил Рейнхардт. - Вы думаете чрезвычайной комиссии не известно, какую агитацию ведете вы с Арманом против нас? Вы думаете, мы не понимаем, кто поднял движение этих голых идиотов, нарушившее весь хозяйственный строй жизни коммуны? Пожалуйста, пожалуйста, не отрицайте фактов!.. - крикнул он в ответ на протестующий жест Макса. - Я отлично понимаю, что не вы подсказали им эти дикие, истинно-русские формы протеста, но вы заразили этих дураков духом анархизма и презрения к созидательному труду… Но помните: шутить с собой мы не позволим никому!..
- Это что такое? Угрозы?… - вся вспыхнув, воскликнула Ева. - Идите вон!.. Сейчас же…
- Уйду, но… но помните меня… - глухо сказал Рейнхардт, вставая. - Мы не остановимся ни перед чем, раз в наших руках власть…
Ева как бы невольно прикрыла собой Макса и, вся горя негодованием, снова повторила:
- Идите вон!..
Рейнхардт, весь бледный, большими шагами вышел из сада… Ева на мгновение закрыла лицо руками и тихонько проговорила со страхом:
- Да, они способны на все…
- Ну, стоит обращать внимание… - сказал Макс и вдруг, увидав на ее рабочем столике камни, воскликнул: - Что это у тебя? О, какая прелесть…
- Это из пещер горы Великого Духа… - отвечала она, успокаиваясь. - Посмотри, какая прелесть… Какой-то волшебный каменный огонь… Макс?…
- Что, милая?
- Отчего ты не говоришь мне никогда, что ты любишь меня?
- Да зачем же говорить это бледными словами? Разве ты не чувствуешь и так, что вся душа моя, все мысли, вся жизнь - одна сплошная молитва тебе? - отвечал он, опускаясь к ее ногам и целуя ее руки.
- Но сколько сладкой музыки в этих бледных, по-твоему, словах!.. - лаская его, говорила она. - О, говори, говори мне миллионы раз, что ты любишь меня…
- Люблю, мое солнце, люблю, люблю… - блаженно повторял он, ненасытимо любуясь ею и целуя ее руки, колена, платье.
- Максик, не суди меня строго, но я, кажется, очень слабая женщина… - тихо, все лаская его, говорила Ева. - Я должна признаться тебе в очень грешных мыслях… Если бы ты знал, как хочется мне улететь с тобою с этого неуютного острова далеко, далеко… Не сердись, милый, но здесь мы с нашей любовью точно в стеклянной банке какой выставлены… точно мы с обнаженными душами стоим на базаре… Там, в старом мире, можно было быть одиноким и среди миллионов, как в пустыне… Это очень нехорошо, что я говорю, милый?
- Нехорошо… - сказал Макс. - Разве ты думала, что пред тобою легкий путь?
- О, да!.. - воскликнула Ева. - Мне наша новая жизнь представлялась триумфальным шествием среди цветов, - с гимнами, смехом, поцелуями, - помнишь, как тогда, на палубе, в океане?…
- То был момент, прекрасный порыв… Нет, наше дело эго подвиг, тяжелый подвиг…
- О, какой тяжелый!.. - вздохнула Ева. - Эта борьба самолюбий, эти низкие интриги, это деление на повелителей и повинующихся, это приниженное искательство у сильных, как у этого противного Гольдштерна… И посмотри, что я на днях заметила: девушки пошли за цветами и любовно украсили ими свои уголки, и ни одной из них, ни одной не пришла в голову мысль пойти и украсить так нашу общую столовую, так, без всякого повода только от переполненного любовью сердца… И угнетает меня страшное убожество нашей жизни, - не та добровольная, прекрасная простота ее, о которой всегда говоришь ты, а какое-то роковое убожество, какое-то отсутствие таланта прекрасной жизни… Мы много говорим все о каком-то творчестве, но творчество это никогда не начинается. Милый, мечта умерла и что делать, я не знаю…
- Бороться еще… - сказал Макс. - Надо усвоить себе твердо, что пред нами не готовая Земля Обетованная, а тяжкое созидание веси Господней… И те темные явления, которые пугают тебя, родная, это как раз те пропасти, из которых поднимается в лазурь гордая, прекрасная, белоснежная вершина. Пойми и не забывай: нет пропастей, нет и вершин.
- Может быть, это и так, - печально сказала Ева и, оживляясь, мечтательно продолжала: - Но… мне хотелось бы сесть с тобой в маленькое суденышко под белым парусом и по мелким веселым волнам, в которых играют солнечные зайчики, плыть молча, плыть и смотреть в ласковое небо, далеко, далеко плыть… А потом приплыли бы мы - куда, не знаю… - и был бы у нас в горах, среди лесов, свой маленький, беленький, веселенький домик, но свой, свой… И ты писал бы свои стихи, свои прекрасные книги… И было бы хорошо, если бы это было там, на родине, в Европе, - я так люблю ее, и горы ее, и развалины замков, порос-шия барвинком и плющом, и шумные сельские ярмарки с веселой музыкой, и Большую Медведицу над снежными полями, и седые сказки о былом… И были бы мы вдвоем, только вдвоем и ты миллионы раз говорил бы мне: люблю, люблю, люблю тебя…
В сад быстро вошел комиссар с красной перевязью на рукаве и трое конвойных.
- Товарищ Макс, по постановлению чрезвычайной комиссии вы арестованы… - твердо сказал он и, обратившись к конвойным, прибавил повелительно: - Возьмите его…
Голос с далекого севера
Профессор Богданов работал в своей комнате. Пред портретом красавицы благоухали свежие цветы. В океане дремлет крейсер…
В дверь постучали.
- Войдите… - отозвался профессор.
В комнату быстро вошел лорд Пэмброк.
- А-а, милости просим… - приветствовал его хозяин.
- Садитесь… да что с вами? Вы расстроены?
- Да тут черт знает что делается!.. - садясь, воскликнул Пэмброк. - Ваше предсказание сбылось: Рейнхардт арестовал Макса. Ко мне прибежала вся в слезах Ева и сообщила эту новость, умоляя спасти его. Я тотчас же, конечно, отправился к этому негодяю, чтобы потребовать освобождения Макса: в конце концов он ведь германский подданный и…
- Ого, о чем вспомнил, анархист!.. - засмеялся профессор.
- Да ведь нельзя же, в самом деле, рассматривать этот остров, как какое-то суверенное государство, а Рейнхардта и его сообщников, как правительство! Все-таки это только место деликатной ссылки.
- Ошибаетесь, горячий друг мой… - возразил профессор. - С их точки зрения это фундамент, преддверие новой эры, с нашей - лечебница для душевнобольных…
- Во всяком случае одни больные не могут присвоить себе права казнить других больных только потому, что они им чем-то мешают или не нравятся!.. - воскликнул англичанин.
- Да разве не везде так делается? - усмехнулся профессор. - Но скажите между прочим, друг мой, чистосердечно: была ли бы ваша защита так же горяча, если бы… нос Евы был несколько подлиннее?
- Не знаю… - смутился немного Пэмброк. - Но к делу… Прихожу я, взбешенный, туда, - никого!.. Вся шайка куда-то исчезла…
- Уже? - усмехнулся профессор. - Значит, в пещеры устремились…
- А вы разве были там?
- Был… Мы хорошо выпили со жрецами, а потом, когда действие рома повергло их с непривычки в прах, я пробрался в пещеры… Первые две, маленькие, совсем пусты, - только кости каких-то животных белеют на полу, - а в третьей, большой и красивой, сидят три каменных изображения божества, - так, грубое подобие человека с невероятно зверским выражением лица… А пред ними - три больших камня, вероятно, жертвенники… На эти камни я и насыпал алмазов и сапфиров, а потом разбросал их и по земле, по направлению к дальним пещерам, куда ведет очень узкий проход… Ну, а затем вернулся домой…
- Слухи о сокровищах взбудоражили весь остров… - сказал, поблескивая очками, Пэмброк. - Точно что-то темное и пьяное ползает теперь среди людей. Но что нам здесь делать? Еве и Максу помочь надо.
- Торопиться некуда, мой друг… - возразил профессор. - Тем теперь не до Макса. А Максу посидеть за решеткой и Еве поволноваться немножко только полезно - ведь, это и есть курс их лечения. Для чего же мешать ему? А потом мы, конечно, постараемся освободить его… Да, вы знаете, на днях прибывает из Европы пароход? Я вот готовлю отчет за первое полугодие…
- Очень интересно, как вы это написали… - сказал лорд.
- Да так, как есть… - пожал плечами профессор. - Полный развал хозяйственной жизни, грызня разных котерий между собою за власть и не только впереди не видать никаких гордых завоеваний, но и то добро, которое привезли с собою, разматывается и топчется под ноги без всякой пользы для кого-либо. Я сам не ожидал, что результаты скажутся так быстро. Лечение идет настолько энергично и успешно, что значительную часть пациентов можно была бы выписать теперь же и возвратить в обычные условия жизни, но я хочу, чтобы они сами сказали это слово…
- А знаете, мне все кажется, что вы что-то слишком уж холодно относитесь к вашим… пациентам… - заметил Пэм-брок. - Ведь, многие из них искренне и глубоко страдают…
- Дорогой друг мой, я спокоен потому, что знаю, что другого выхода для них нет… - твердо сказал профессор.
- Они должны испить чашу священного безумия до дна и только там, на дне кубка, они увидят простую, казалось бы, истину, что они только неудавшиеся обезьяны, а совсем не боги-олимпийцы, какими они себя вообразили, совсем не Прометеи… Чем жестче опыт, тем скорее выздоровление… И мне иногда даже жаль, что вы здесь, - право, иногда вы очень мешаете им выздороветь…
- Я не такой объективный профессор, как вы… - улыбнулся Пэмброк, вставая. - Ну, до вечера…
- До вечера… - пожал ему руку профессор. - И не очень утешайте прекрасную Еву…
Лорд Пэмброк вышел, но только что профессор взялся снова за перо, как в дверь опять легонько постучали и в комнату вошел Петр.
- Извините, барин, что помешал… - сказал он. - Я хотел только спросить вас, правда ли, говорят, что скоро с родины пароход прийти должен?..
- Да. А что? - спросил профессор.
- Сделайте божескую милость, барин: отправьте меня домой… - сказал Петр. - Сил моих больше нету…
- В чем дело, голубчик? - ласково отозвался профессор, отодвигая отчет. - Зачем тебе домой?
Петр молчал в тяжкой борьбе с чем-то.
- Барин, да ведь вы… ничего не знаете… - едва выговорил он, наконец. - А я… я ведь… убивец… Ведь меня мать-сыра-земля не носит. Вся душа моя выболела…
- Постой, брат… Так волноваться не годится… - сказал профессор. - Давай говорить спокойно и толком… Можешь быть уверен, что никто, кроме меня, беды твоей знать не будет… Кто там? - крикнул он, отвечая на новый стук в дверь. - Войдите… А-а, пожалуйте… - поднялся он навстречу вошедшей в большом волнении Еве.
- Простите… - сказала она, взглянув на сильно взволнованного Петра. - Я, кажется, не вовремя…
- Мне, барышня, ничего… - волнуясь, отвечал Петр. - Я хошь на площади все скажу… И давно сказал бы, да ведь не поймут здесь этого… Здесь еще в ладоши хлопать будут: я убивец, а по-ихнему выходит, что я святое дело изделал…
- Ну, хорошо… Барышня добрая и поймет все, как нужно… - сказал профессор, подставляя стул Еве. - Садитесь… И ты садись… Вот так… - сказал он, сажая Петра за плечи на стул. - Не волнуйся и рассказывай все по порядку…