- Я, барин, из Екатеринбурха сам… - совладав немного с собой, тихо начал Петр. - И в солдатах там служил. А когда матросы царскую семью туда привезли, в караул к ним сколько разов я ходил. Да… И, Господи, что там только делалось!.. И что ни день, то страшнее, - бывало, волосы на голове от страху шевелятся, а отставать от других не моги!.. И поместили их под конец в каморку маленькую, в одно окошечко, и на всех семерых кроватку одну дали по-ганенькую, о трех ножках, железную. Царица-то совсем больная была, так те кровать-то ей отдали, а царь с наследником и дочерьми на полу спал, на грязной соломе, все в одной куче… А мы это за столом сидим, у окошка, махоркой дымим, в карты дуемся, матершинничаем, а как полночь, подымаем всех, быдто, проверку делать и объискивать: и царя самого, и наследника сонного, и царевен… И погано так шарим, нехорошо, чтобы обидно было, горька чтобы было, а в особенности царевен, девушек… Иной раз какая так вся и вспыхнет… Да… И оборвались все они, загрязнились, исхудали, и глаза у всех сделались страшные-страш-ные, большие такие… А потом… велели там… енти… прикончить чтобы всех совсем… И должно быть, почуяли они конец свой… Смотрю, царевна Ольга… вся исхудалая, точно насквозь вся светится… достала откуда-то клочок бумажки и на коленках пишет что-то, - подумает, подумает и еще попишет, а у самой слезы из глаз катятся… И на меня посмотрела этими глазами своими, - не выдержал я, отвернулся… Ну, велели всех их в подвал вести. Да. А вокруг это солдатня пьяная, похабство… Государь, видно, понял, побелел весь, прижал мальчика к себе… и тот беду чует, так весь и трепыхается… а царь гладит его по головке, целует, говорит что-то тихонько… царица на грязном полу бьется… волосы седые на себе рвет… царевны трясутся, плачут… Господи, Господи, сил моих нету!.. И давай те… из левольвер-тов… всех, в упор… Да… А потом свалили всех… на телегу… увезли за город… на пустырь… и… жечь давай… Прибежал я, себя не помню, назад - зачем, уж и не знаю… ополоумел… - смотрю, бумажка ее в соломе запуталась… Поднял я ее и… и… вот… - едва выговорил он и подал профессору клочок мятой бумаги.
Профессор заглянул в написанное. Лицо его омрачилось. Петр, закрыв лицо руками, трясся, не в силах выговорить ни одного слова.
- Вся душа кровью облилась… - едва слышно сказал он. - И… убежал я от их… В лесах, в монастырях скрывался… молился… постом изводил себя - нет, не легчает сердцу!..
И когда прошел слух что собирают всех большевиков на вывоз, объявился и я, - думал я, наказанье отбывать. А тут эаместо того шеколад, бисквиты… баловство всякое… Отпустите, барин, домой, - приеду, повинюсь, пущай в каторгу пошлют, пущай казнят, а так… не могу… я… Как вспомню я эти… глаза ихние… страшные… понимающие, в душу смотрят… как она на коленках пишет… не могу, нет… Лучше руки на себя наложить…
- Хорошо, ты поедешь, голубчик… - тихо сказал профессор и, подняв на солдата испытующий взгляд, продолжал: - Но я советовал бы тебе об этом никому не заявлять. Это было давно, искать тебя никто не будет, ты можешь жить спокойно и честно трудиться. Какой толк теперь в твоем заявлении? Ведь тех несчастных ты все равно не воскресишь… А на обзаведение и на дорогу возьми вот несколько этих камней - ты слыхал ведь о них? Продашь и на всю жизнь будешь обеспечен… - говорил он, доставая из ящика стола алмазы. - Ты славный парень и я рад помочь тебе…
- Не понимаете и вы меня, барин… - встав, с тоской проговорил Петр. - Не спокоя ищу я себе, а страданья, креста ищу, чтобы искупить страшный грех свой… И не нужны мне ваши камушки… Спасибо за доброту вашу, а только ни к чему мне это…
- Ну, хорошо… - сказал профессор задумчиво. - Готовься к отъезду… И, если что будет нужно, ты скажешь мне, и я все сделаю… А эту бумажку подари мне на память…
- Возьмите, барин… Только сделайте милость, не… показывайте ее тут никому… Не понимают тут люди этого… надсмеются еще… Благодарим покорно, барин, что… не погнушались… Я уж пойду… Низвините, барышня… - поклонился он Еве, не подымая глаз, и вышел.
- А что там… на бумажке?… - взволнованная, сказала Ева.
- Ее молитва… стихи… - тихо отвечал профессор. - Вот послушайте… - прибавил он и прочел:
Пошли нам, Господи, терпенье
В годину буйных, мрачных дней
Сносить народное гоненье
И пытки наших палачей…
Владыка мира, Бог вселенной,
Благослови молитвой нас
И дай покой душе смиренной
В невыносимый, страшный час!
И у преддверия могилы
Вдохни в уста твоих рабов
Нечеловеческие силы
Молиться кротко за врагов…
Наступило взволнованное молчание.
- Да, - проговорил тихонько профессор. - Рай, а на пороге его обгорелый труп невинно замученной, чистой, хорошей девушки… И все это наделала ваша мечта о золотом веке!..
- Не добивайте меня, Борис Николаевич… - грустно сказала Ева. - С меня уж и так довольно. Мечта - умерла.
- И слава Богу… Вы пришли, конечно, относительно Макса… - помолчав, сказал профессор. - Конечно, мы добьемся его освобождения. А на днях приходит из Европы пароход - забирайте его и поезжайте с Богом домой…
- О, если бы он только захотел!.. - тоскливо пролепетала Ева.
- Будем уговаривать… - усмехнулся профессор и, вдруг спохватившись, прибавил: - Да, а я еще должен просить у вас прощения…
- В чем?
- Камни, которые я вам поднес, фальшивые…
- Как? - широко раскрыла глаза Ева. - Зачем же вы это сделали?
- Мне нужно было испытать ими Рейнхардта да и других…
- О, зачем вы это сделали?!.. - с упреком сказала Ева.
- Посмотрите: все ходят, как отравленные. И Бог знает еще, что может выйти из всего этого… О, как неосторожно вы поступили!..
- Вы решительно заражаете меня вашей тревогой… - немножко смутившись, сказал профессор. - В самом деле, я, кажется, поступил неосторожно…
Дверь вдруг широко распахнулась и в комнату влетел весь бледный Арман. Увидав Еву, он разом осекся.
- Что такое? Что случилось? - воскликнули профессор и Ева вместе.
- Так… ничего особенного… - пробормотал он. - Впрочем… все равно, не скроешь… У нас большое несчастье: Макс - убит.
- Не может быть!.. - вскочив, воскликнул профессор.
- Макс? Вот вздор… - пролепетала Ева, вся побледнев.
- Расстрелян… - подтвердил Арман. - Дети пошли в лес за цветами и нашли его тело на опушке…
Профессор хмуро опустил голову. Ева долго смотрела широко открытыми глазами на Армана, потом вдруг точно подломилась и без звука упала мимо кресла на пол. Легкий ветерок, ворвавшись в комнату, сдул со стола бумажку со стихами Великой Княжны и она, тихо порхая, упала на пол…
- И не только это… - тихо сказал седой коммунист. - Говорят, что и разрушение священных пещер тоже дело их рук. Туземцы думают, что это Великий Дух разгневался на них, потряс гору и погубил жрецов, а слухи говорят, что это наши правители, ограбив сокровища, взорвали пещеры.
Мимо торопливо и озабоченно прошел Гаврилов с браунингом у пояса.
- Тише!.. - шепнула Надьо. - Вот один из компании…
Джулиа Венти - тоже с большим животом, - удерживала Армана, тревожно повторяя:
- Ну, я тебя умоляю… Ты погубишь себя… Ну, уступи для меня, милый… Я умоляю…
- Да я же говорю тебе, что все подготовлено, - нетерпеливо говорил Арман. - Не беспокойся же так… - и, наконец, освободившись от нее, он вбежал на трибуну и возбужденно крикнул: - Товарищи, не будем больше ждать наших повелителей - они делят барыши и по обыкновению пьянствуют…
По толпе пробежало волнение. Бедная Джулиа, закрыв лицо, в изнеможении опустилась на камень.