Идеи перерождения зародышевого организма в совершенного человека целиком завладели народонаселением Кремля. Мне оставалось только удивленно разводить руками. Понять, что в этой бредовой затее может вызвать энтузиазм руководства, я был просто не в состоянии. Главное, чего я не понимал, - зачем это им надо. Впрочем, меня это занимало мало. Я был целиком поглощен работой над монографией о диких муравьях, мне предстояло рассмотреть чрезвычайно важную часть исследований, касающихся представлений муравьев о прекрасном. Очень многообещающая и мало изученная тема.
Товарищ А., впрочем, не интересовался моими сомнениями.
- Григорий, как дела с предложением Трофима Денисовича? - требовательно спросил он меня уже на следующий день.
- Не знаю, что вам и сказать, товарищ А., - промямлил я, застигнутый врасплох. - Работаю, надо все как следует обдумать…
- Тебе платят совсем не за то, чтобы ты думал в рабочее время, - выпалил товарищ А. Его лицо недвусмысленно указывало на охватившую его растерянность, товарищ А. понял, что в его высказывании затаилась ошибка. - То есть, платят тебе за то, чтобы ты думал… Но, что же это получается? Что же это за работа такая - думать? Ерунда получается… Ладно, об этом потом. Сейчас мы должны сосредоточиться на преобразовании зародышей в людей.
- А следует ли всерьез воспринимать данное положение?
- Народный академик товарищ Лысенко дело свое знает очень хорошо - ни разу до сих пор партию не подводил. И слова его, такие простые и вместе с тем проникновенные, захватили мое воображение. Я, Григорий, потрясен грандиозностью задачи. Создать буквально из пустоты, из человеческого хлама идеального гражданина - это можно без преувеличения назвать окрыленной мечтой коммунизма. Величайшие умы мира, Григорий, измышляли волшебную страну Утопию, где подобные проекты были бы возможны и осуществимы. И вот эта сказочная страна задумана и построена, и не где-нибудь на Северном полюсе, а у нас - в стране Советов.
Величайшие умы… Вот, например, Софокл… Нет, про этого не помню. А Платон - тот любил государство… И Аристотель… не был чужд. Я уж и не говорю про классиков утопического социализма: Сен-Симона, Фурье, Оуэна… А знаешь ли ты, Григорий, что их подвело?
- Нет.
- Не было у них широкого научного подхода. А у нас - есть.
- А вот Карл Маркс писал, что государство будет отмирать.
Товарищ А. засмеялся.
- Вот и видно, Григорий, что ты беспартийный. Отмирать будут их государства, буржуазные. Что тут непонятного. А наше - социалистическое - будет расти и укрепляться. Это и есть настоящая наука - исторический материализм! Так что есть будущее у наших дерзаний. Раз уж сам народный академик товарищ Лысенко взялся за это дело. А мы ему поможем. Обеспечим в стране порядок и дисциплину, разве без дисциплины такое дело осилишь? Здесь разговор простой - кто нарушает, должен быть наказан. Да так, чтобы неповадно было. Чтобы всю самовольность и отсебятину отбить.
- Утопизм.
- Был утопизм, да весь вышел. Партия поставила перед нами грандиозную задачу, вот и весь сказ, надо выполнять. Да так ловко, чтобы из зародышей получались люди - военачальники, шахтеры, трактористы, колхозники, писатели, академики и прочие изобретатели… Это работа не на день, не одно поколение понадобится партии, чтобы с честью претворить в жизнь громадье наших планов.
- Наверное, вы правы: большевиками не рождаются - ими становятся.
Мне в очередной раз пришлось поблагодарить судьбу, выбравшую мне в качестве предмета исследований моих ненаглядных диких муравьев, нисколько не интересующихся социальным утопизмом. Может быть, именно поэтому в сообществе муравьев так мало страданий и предательств.
*
Следующие два дня я провел просто восхитительно, - меня никто не беспокоил. Товарищ А. прекрасно понимал, какую грандиозную задачку он мне подбросил, и отдал приказ охране никого не пропускать ко мне без крайней нужды. Сам я был скорее удивлен, чем озадачен, - никак не мог понять, что это за зародышевые организмы такие… Я ходил по коридорам Кремля, налетая на проходивших мимо служащих, демонстрируя таким незамысловатым способом погруженность в проблему. Глаза мои были слегка расфокусированы и должным образом затуманены… Занимался я, естественно, своей монографией. Глава называлась "Нелюбовь к социальному оптимуму", в ней я пытался рассмотреть корни ненависти рядовых муравьев к утопиям и социальным мечтаниям. Особи, уличенные в чем-то подобном, немедленно изгонялись из муравейника. Интересно, почему?
И вдруг новый приказ - товарищ А. посылает в комнату свиданий. Информации, по обыкновению, он не предоставил, но я ни на минуту не сомневался, что мой посетитель непосредственным образом связан с проблемой созревания идеальных строителей социализма.
Кстати, в посещениях "комнаты свиданий" было немало любопытного. Особенно любил такого рода работу небезызвестный секретарь-референт товарища О. - Колотов Борис Львович, знаменитый своими связями с духом Феликса Эдмундовича Дзержинского. Однажды он высказался по этому поводу вполне определенно:
- До чего же я люблю эти прогулки в "комнату свиданий". Иду и мечтаю, - вдруг там дожидается меня красивая и раскованная…
Я - человек, несклонный к романтическим приключениям подобного рода, должен отметить, что это действительно крайне любопытно, отправляться на свидание к неизвестным людям. Учитывая мою репутацию, ко мне обычно отсылали ученых, писателей, драматургов, изобретателей и прочих представителей интеллигенции. И, признаюсь, я неоднократно был награжден судьбой встречами с крайне интересными людьми.
И вот я устраиваюсь в потрясающем своей роскошью кабинете, выкладываю на видное место свой энциклопедический словарь, нажимаю на звоночек.
Дверь открывается, и на пороге появляется…, боже ты мой! Горький Алексей Максимович. Товарищ Пешков!
Я сижу за громадным письменным столом в чрезвычайно объемном кресле и кажусь себе маленьким муравьишкой столодержателем, к которому пришел на поклон гигант пролетарской литературы.
- Здравствуйте, товарищ Григорий Леонтьевич, - проговорил он характерным, известным всей стране окающим баском. - Я счастлив, что, наконец, удостоился чести познакомиться с вами и предложить вам на рассмотрение свои скромные заметки по вопросу воспитания трудовых масс в истинном классовом духе.
Нет, в самом деле, это был Горький! Густой бас, чуть сплюснутая голова, богатые усы, высокий, сгорбленный… Точно, Горький! Было крайне заманчиво прервать его на полуслове и перевести разговор на более интересную тему - Горькому наверняка было бы интересно послушать о муравьях-жертвователях, изначально посвятивших свою жизнь родному муравейнику.
Но Алексей Максимович уже перешел к делу:
- Пришел доложить о проделанной работе. Мне поручили заняться выколупливанием из зародыша верного пролетарскому делу человека. Как и было предложено дорогим нашим академиком Трофимом Денисовичем Лысенко.
- Вот как? - удивился я.
- Нами выработаны критерии и составлен план работы. Если вы не возражаете, я бы ознакомил вас с содержательной частью…
- Весьма заинтригован…
- Партия поручила нам создать библиотеку произведений гениев мировой литературы, чье творчество имело бы воспитательное значение, и при этом не оказывало разлагающего влияния на неокрепшие организмы наших тружеников. Сейчас книжки классиков проходят жесткий отбор на соответствие нашим идеалам. К сожалению, мало кто из так называемых классиков задумывался о том, как их сочинения отразятся на классовой борьбе. Нам приходится кое-что подправлять. По счастью, практика художественного перевода в нашем Союзе ССР позволяет справиться с подобными трудностями. Мы им всем классовое чутье повставляли, а буржуазное нытье повыбрасывали. Что называется - расставили акценты… Получилось очень хорошо, по-моему.
- Постойте, постойте, к чему это приведет…
- Не извольте волноваться. Проведена проверка. Мной лично подготовлен перевод "Фауста" Гете. Сюжетик уложился в полтора печатных листа - объемная вещица. Рукопись я отнес на подпись к светочу нашему, правофланговому советского строя - Иосифу Виссарионовичу Сталину - на проверку. Нужна мне была поддержка кормчего социалистической литературы и критические замечания гения народов.
Я автоматически кивнул, плохо соображая, куда он клонит.
- Наш всенародно любимый друг писателей отнесся ко мне с той человеческой теплотой, которая, как ничто другое, возвышает его. Он не прогнал меня и даже не заругался. Не-ет… Иосиф Виссарионович внимательно ознакомился с представленным трудом.
- Ну и?
- Мне неловко. Но я должен обнародовать отзыв этого величайшего в истории человечества мудреца. Вождь сказал следующее, я записал на бумажке, чтобы не забыть: "Ну и дрянь этот "Фауст", даже твоя "Старуха Изыргиль" посильнее будет…" Мне неловко, но я должен быть честен.
Я содрогнулся.
- Разрешите работать дальше? - попросил непревзойденный мастер социалистического реализма.
- Разрешаю, - в замешательстве прошептал я.
*
С некоторых пор я стал замечать, что отношение ко мне со стороны кремлевских обитателей стало меняться каким-то совершенно неправдоподобным образом, словно почуяли они во мне что-то иррационально человеческое, неподвластное номенклатурной шкале ценностей. И потянулся ко мне народ: секретари, простые служащие и даже руководящие работники. Они приходили ко мне со своими рассказами, словно я был той последней инстанцией, где их могли выслушать, не проверяя на соответствие, и даже посочувствовать, если это требовалось.
Думаю, все дело было в том, что я не был членом партии, а следовательно был не опасен, даже в чем-то забавен, как мартышка в зоосаде. Я относился к этим посещениям доброжелательно. Мне было интересно знакомиться с новыми людьми и их проблемами. К тому же, общение с людьми иногда существенно помогало в моей работе над монографией. У муравьев и людей очень много общего: правда, муравьи, без сомнения, гораздо сильнее людей любили свободу и никогда не останавливались на полпути, когда требовалось шевельнуть ради нее усиком. Людям есть чему поучиться у диких муравьев.
Особенно часто заглядывал ко мне в кабинет Семен Михайлович Буденный.
- Хорошо здесь у тебя, Григорий, - начал он однажды свой рассказ, видно, воспоминания детства на какой-то час пробили его закованную былинным кавалерийским прошлым душу. - Гляжу я на тебя и думаю - каково это быть писарчуковым сынком? Ведь у тебя батька-то писарчуком был… Наверное, и грамоте учил, и в школу заставлял ходить. Так и говорил: иди сынок в школу, а то вожжами пройдусь, - сидеть не сможешь. Чудно! Кажется мне, что он добрый был и веселый. А мой папаня был серьезным мужчиной. Шуток не терпел, но тоже хотел мне хорошего. Бывало, чуть что - хватается за хворостину и бегает за мной по двору, пока не поймает. А знаешь ли ты, Григорий, что такое хворостина? Наша настоящая казацкая хворостина? Это, Григорий, такая ветка без листиков. В общем, кусок дерева, своего рода бревно, но не толстое… так, пальца в три толщиной. Отмочит, бывало, папаня такую хворостину в воде, а потом учит меня, мальца, уму-разуму…
В этот момент в кабинет вошел товарищ А… Семен Михайлович Буденный вскочил и вытянулся по стойке "смирно".
- Вольно, - скомандовал товарищ А… - Продолжайте, Семен Михайлович…
Семен Михайлович готов был продолжать и без специального разрешения. А товарищ А. скромно уселся в уголок и, подперев голову рукой, стал слушать.
- Папаша очень хотел сделать из меня настоящего казака. Вспоминать страшно, какое громадное количество хворостин ему для этого понадобилось. И вот что получилось. Не буду хвастать, но про меня уже и песни сочинили, и книжки, а один мужик написал пьесу, честное слово. Никто лучше меня не выполняет команды "кругом", "налево" и "смирно"… Я кого хочешь на соревнование вызову, а там… Да нет, лучшего поворачивальщика, чем я, вы нигде не найдете.
Я сочувственно покивал головой.
- Однако пойду я, пора приниматься за государственные дела, в моем ведомстве без опытного командира никак нельзя, - с этими словами Семен Михайлович выскочил из кабинета.
Товарищ А. проводил его долгим немигающим взглядом, что-то мне во всей этой истории не понравилось.
*
На следующий день история с детскими воспоминаниями Семена Михайловича Буденного получила свое неожиданное продолжение. Меня вызвал товарищ А… Он был явно не в духе. Можно было подумать, что он получил взбучку от вышестоящих товарищей. Но на самом деле причина его озабоченности оказалась еще более экзотической, - он задумался. Большая политика заставляла его совершать судьбоносные поступки, а, следовательно, связывать свое имя с определенным набором решений. А это было чревато осложнениями, поэтому товарищу А. хотелось со мной посоветоваться.
- Не кажется ли тебе, Григорий, что у нашего дорогого Семена Михайловича поехала крыша?
- Простите?
- Ну, скрючились мозги, хрюкнулись извилины…
- Не понимаю…
- Ладно, скажу без обиняков, - не кажется ли тебе, что у товарища Буденного нервный срыв, и он окончательно свихнулся?
- Никогда об этом не задумывался, - сознался я.
- Это не входит в твои служебные обязанности. Мне - положено, вот я и задумался. Пришло, надо понимать, время принимать решение. Есть мнение, что на место героя гражданской войны следует назначить другого, более подходящего человека.
- Как это?
- Как это делалось до сих пор.
- Вы хотите сказать, что героев гражданской войны назначали на заседаниях Политбюро уже в двадцатые годы?
- Но нельзя же было оставлять такое важное идеологическое решение без контроля. Мало ли кто там шашкой махал, а вот достоин ли он - стало понятно только теперь. Кстати, и Семена Михайловича назначили героем точно таким же политическим решением.
- Но разве это возможно?
- Вам, беспартийным, бывает трудно разобраться в диалектике природы. Прошлого ведь не существует. Странно, Григорий, что я должен тебе это разъяснять. История - это идеологически выдержанные рассказики, утвержденные на Политбюро. А прошлого не существует. Может ли существовать прошлое у народа, который не помнит, что было две недели назад?
- Вы так не любите свой народ?
- Что это еще за народ такой? Организмы, из которых время от времени вылупляются правильные люди. Те, что подчиняются нашим правилам.
- Требовать этого от людей довольно сложно. Не могут они быть правильными в том смысле, который вы вкладываете в это слово.
- Не могут? Это их обязанность. Считаешь, что не так?
- Считаю, что не так.
- Ты здесь на птичьих правах, поэтому кроме ущербности твое положение содержит и нечто положительное, - ты имеешь право считать по-своему, в основном потому, что твоим мнением никто не интересуется. Но это поэзия, лирика. А проза жизни заключается в том, что сейчас я дам тебе задание, и ты его выполнишь. Качественно и в срок. Мы отберем нового кандидата в герои гражданской войны, а твоя задача - придать процессу логическую законченность и доказательность.
- Но это же невозможно сделать!
- Почему? Вот ребята Молотова провернули же дельце с Василием Ивановичем Чапаевым. Пара статей в "Правде", книжка Фурманова, кинофильм, народные песни… И вот он - новый герой гражданской войны. Учись.
Я побрел к себе. А товарищ А. остался сидеть с гордо поднятой головой. С некоторых пор ему для поддержания душевного равновесия стало не хватать того, что он называл "моральной победой над капитанским сынком Корольковым". Состоявшийся разговор он был склонен расценивать как свою несомненную победу. Я придерживался прямо противоположного мнения.
*
Утром следующего дня наша беседа о замене в списке героев гражданской войны Семена Михайловича Буденного на более подходящую фигуру была продолжена. Ночью (как известно вождь и учитель народов любил по ночам нагнать на своих подчиненных страху) руководители партии нашли достойного претендента, - им оказался доселе неизвестный широким слоям населения полководец - Александр Иванович Букашка.
Товарищ А. пребывал в отличнейшем настроении. Ему, видимо, было до невозможности приятно сознавать свою власть над временем, историей и судьбой случайно подвернувшихся под руку людей. Он даже позволил себе пошутить со мной.
- Мы с тобой, как боги, Григорий, вынимаем из пронафталининой коробочки человечка и вставляем в историю, даже не интересуясь, как он вел себя там, на фронтах гражданской войны. И это правильно, потому что события, по большому счету, значения не имеют. Вот таким забавным образом мы и приступили с тобой к практической работе по переделыванию человеческих зародышей в людей. Берем зародыш неизвестного исторической науке человека и делаем величайшим полководцем нашего славного века. И чудо - перед нами орел, герой без страха и упрека… Личность… Кто с ним впредь сможет поспорить в гениальности воителя, разве что Александр Македонский или Чингиз-хан… И то вряд ли… потому что наша партия популярно объяснит каждому, что те, исторические соперники его, были захватчиками и варварами, а Александр Иванович Букашка талант свой поставил на службу трудовому народу. Нет, куда этим господам до нашего Александра Ивановича…
Вскоре к нам привели самого кандидата для ознакомления и инструктажа. Сразу скажу, претендент представлял собой фигуру монументальную, этакий здоровяк и крепыш: высоченный, широкоплечий, с могучим грудным басом, словно специально созданным природой для отдачи приказаний. И при всем при том от этого несуразного человека исходила странная всепобеждающая волна привлекательности. Букашка оказался чрезвычайно обаятельным человеком, хотя я бы не рискнул объяснить, что конкретно в его образе могло вызвать симпатию. Выражение его лица постоянно менялось, впрочем, диапазон этих изменений был довольно узок: от откровенной звероподобности до жесткой решимости…
- Настоящий красавец, не правда ли, - с радостной улыбкой обратился ко мне товарищ А… - Широким массам советских людей такие образы нравятся прямо-таки до дрожи в коленках. Они их завораживают. Нет, Григорий… наши люди отлично чуют силу и уважают ее. А наша задача - потакать подобным вкусам и всячески поощрять их проявление.
Букашка застыл по стойке "смирно" - весь, даже зрачки его целиком отдались внутренней команде.
- Вот что, Александр Иванович, партия решила направить тебя на новую работу - отныне будешь работать героем гражданской войны, - товарищ А. был доволен и по-своему ласков.
- Так точно.
- Думаю, Григорий, что он справится. В настоящее время Букашка - заместитель командира дивизии по строевой подготовке и, как следует из его характеристики, со своими обязанностями справляется хорошо. Справится и с новым поручением. Я в этом ни на минуту не сомневаюсь.
- Так точно.
- Будете героем гражданской войны вместо Буденного. Есть ли вопросы?
По лицу кандидата пробежала тень.
- Не знаю, как и сказать, - неожиданно прошептал Букашка. - У меня вопрос или просьба… Моя фамилия… Все смеются. У меня фамилия смешная. Не помешает ли это?
- Это не проблема, - товарищ А. стал серьезным. - Пойдете к секретарю по кадрам, он вам документик подправит. Ну, конечно, если дадите ему бриллиантик. Не очень большой, баловать этого брата ни к чему.
- Так точно.