Постарались органично "вписать" новое оборудование в интерьер, тем не менее, недавно просторная кабина стала совсем тесной - если кому-то нужно выбраться наружу - радисту тоже приходится вылезать наверх - иначе никак не протиснуться. Зато появился член экипажа, способный присматривать за внутренним переговорным устройством. Зачем радист, спросите? А затем, что на танковых рациях волна тоже уходит, и присматривать за ней обязательно кому-то нужно.
Добавлю ещё огромное количество запчастей к транспортёрам, что у нас непрерывно запрашивают всё те же интендантские службы. И солдаты интендантского управления по полгода проводят на заводе, работая на сборке, обкатке и испытаниях машин. Нам - дополнительные рабочие руки. Армии - отличные мехводы, знающие технику до последнего винтика.
* * *
Так и проходили годы за мирными делами и домашними хлопотами, изредка скрашиваемые короткими приездами моего боевого товарища. О своей службе он рассказывал мало - обычно короткие эпизоды, проливающие свет только на то, что наши машины могли бы быть и совершенней. Ну и небольшие тактические этюды мы разыгрывали. Я его постоянно склонял к мысли, что врага надо уничтожать пушечным огнём с закрытых позиций, а всю остальную деятельность подчинить этой цели. То есть - артиллерийской разведке, доставке орудий в точку залпа и подвозу боеприпасов - а то, мне казалось, он слишком увлечён традиционным принципом фронтальной атаки.
Как же я в нём ошибался! Мог бы сообразить, между прочим! В тридцать втором году в петлице у него был кубарь, в тридцать пятом - шпала, а в тридцать седьмом… в тридцать седьмом произошло вот что:
Наш местный НКВДэшник Дмитрий Иванович Агеев пришёл к нам домой вечером и сказал, что мне следует срочно собираться и явиться туда, куда меня доставят, а более определённого ничего не сообщил - мол, и сам не ведает. С работой он всё уладит - не осерчает на меня руководство, если не выйду в смену в обычное время.
Собрался я, как в тюрьму, обрядился в свою старую армейскую форму, с Аней попрощался, будто навсегда, показал, где заначка, научил, как себя вести и что отвечать - судя по всему: ни её, ни сынов наших репрессии не коснутся, но строгие дяди неудобными вопросами запросто могут побеспокоить. Она мне яиц варёных собрала, отварной картошки молодой целый чугун, сала… второй мешок образовался. Потом уже Агеев меня на мотодрезине отвёз через Мурню на станцию Ахтуба, а оттуда машиной в степь к самолёту. Как я понял - это какой-то АИР, потому что пассажирский верхнеплан - видывал я такие на картинках про историю авиации. А тут прохаживается военный в чине комкора и поглядывает на наручные часы. Вот ему меня и представили: "Беспамятный Иван Сергеевич доставлен". Ни гражданином Дмитрий Иванович меня не назвал, ни товарищем - чувствую, сомневается он в моём статусе на данный момент.
Я тоже сомневался, поскольку не силён на предчувствия, поэтому ничего определённого насчёт своей будущей судьбы представить себе не мог. С одной стороны - меня не арестовали дома, с другой - год нынче уж больно страшный. Донос? Да, вроде, особо некому. Я специально так строил жизнь и отношения с коллегами, чтобы держаться в тени, никому не мешать и не вызывать зависти… хотя, тут наверняка не скажешь - люди порой такому завидуют, что диву даёшься, а уж какие пакости они от этого способны совершить - слов нет.
Однако, решил "икры не метать", держаться спокойно. Потому что тогда меньший "откат" пойдёт на семью. Это я свои переживания описываю - были они у меня нешуточные.
Поглядел на меня комкор неодобрительно, да и говорит:
- Садитесь в самолёт, красноармеец, - и сам тоже следом забрался.
Глава 5
Приграничные конфликты
Взлетели мы и пошли на восток - это я понял потому, что Волга так ни разу внизу и не появилась. Она нынче разлилась от половодья, никак не пропустил бы - идём-то мы на удобной высоте, землю прекрасно видно и никакой тебе облачности. Шум в салоне умеренный, даже разговаривать можно. Собственно, тут ко мне этот комкор и пристаёт, голос уверенный, и первый же вопрос буквально сносит с ног:
- При каких обстоятельствах вы познакомились с басмачом Кобыландыевым?
"Ах ты, - думаю, - плесень, гэбня кровавая в бою не бывавшая… счазз… всё тебе расскажу"
Вслух же, сдерживая вскипающую в душе ярость, изложил я следующее:
- С красноармейцем Кобыланды Кобыландыевичем Кобыландыевым я познакомился летом тысяча девятьсот тридцать второго года - на военных сборах. Потом мы оба вместе с частью, где проходили службу, были направлены в зону боевых действий. Там красноармеец Кобыландыев буквально у меня на глазах проявил себя умелым и инициативным защитником Советского строя и завоеваний Революции - образцово выполнял задания командования, был беспощаден к врагам нашего отечества. Он дисциплинирован, выдержан, характер имеет твёрдый, стойкий. К женщинам относится тактично, семейные узы хранит надёжно. С соратниками поддерживает ровные деловые отношения.
"Вот тебе, - думаю, - моя позиция"
- Благородно, конечно, товарищ Беспамятный, что вы так хорошо отзываетесь о фронтовом друге. У нас тоже не возникало к нему никаких претензий, до последних событий на Дальнем Востоке. А потом были собраны дополнительные сведения о его юности, и установлено, что он не так прост, как кажется. Нашлись люди, видевшие его в одной из банд, действовавших в Туркестане в конце двадцатых годов. Более того, есть основания полагать, что он был курбаши - главарём целой шайки, сновавшей за границу, словно к себе домой. Последнее свидетельство относится к тридцать первому году, а в тридцать втором Кобыланды появляется уже в окрестностях Астрахани в качестве мирного жителя и призывается на военные сборы.
- И что, он даже имени не изменил? - удивился я.
- Это имя переводится как "отважный леопард", - в голосе собеседника послышалась ухмылка. - Не мог мальчишка от него отказаться. Кстати, наши его не так-то упорно и искали - просто приметили, что банда перестала появляться из-за кордона, ну и успокоились.
- А они что, сильно зверствовали? - продолжил я расспрашивать.
- Свидетельств об этом не найдено - поминалось, что гоняли стада с нашей стороны на сопредельную, а оттуда возили контрабанду. Есть даже непроверенные подозрения, будто или действовали подкупом, или очень хитроумно водили за нос пограничников. В общем, упоминаний о боестолкновениях с бандой курбаши Кобыланды в архивах не нашлось. Зафиксированы слухи о ссоре между ним и другим атаманом, но ненадёжные.
- Тогда не вполне ясно, - выражаю я сомнение, - каким образом юнец смог возглавить вооружённое формирование. На Востоке ведь уважают седины…
- Дерзость и жёсткую руку там тоже ценят, - последовал ответ. - По анкете твой подзащитный - сын чабана. Так вот - эти данные подтвердились. Он действительно сын чабана. Очень уважаемого чабана. Настолько уважаемого, что люди к его имени сзади прибавляют словечко "бай". Впрочем, к Советской власти он лоялен, в сопротивлении курсу партии замечен не был.
По мере развития разговора возникало впечатление, будто это я веду допрос. Ох, неспроста это - не иначе, сейчас умышленно притупляют мою насторожённость, чтобы выяснить нечто важное. В общем, как-то всё не так.
Сижу, молчу. Мне ведь ещё обещали рассказать о каких-то "последних событиях" на Дальнем Востоке. По лицу собеседника вижу только, что он недоволен, а о других его эмоциях судить не могу. Вот и выжидаю.
Комкор тоже рта не раскрывает, не продолжается наш разговор. Ох, чую, что-то не так. Не обвиняемый я, не подследственный, но и не свой в этом диалоге. Наконец, я не выдержал этого неустойчивого положения:
- Так что там за последние события на Дальнем Востоке? - спросил, а самому стало тревожно. Помню краешком памяти, что командующего Дальневосточным Военным Округом репрессировали где-то в эти годы. Помню не из нынешних газет, а из прошлой жизни, из будущего. Вроде как он как-то неправильно командовал и что-то то ли развалил, то ли завалил.
- По инициативе интендантских служб при авторотах были созданы бранзулеточные подразделения для работы в условиях бездорожья, - послушно принялся излагать мой мрачный собеседник. - Ваш друг как раз курировал эти мероприятия. На их основе возникли также и скромные конвойные формирования, предназначенные для охраны обозов на марше. Всё выглядело просто прекрасно. Кобыландыев проводил колонны по сложным маршрутам, выдерживал серьёзные стычки с белобандитами и выручал наши заставы, подвергшиеся нападениям с сопредельной стороны. Получал награды и повышения по службе. И вдруг во время очередной провокации японцев один из охранных батальонов под его командованием на гусеничных транспортёрах своим ходом пересек пограничную реку в двадцати километрах от места событий.
В течение трёх часов они преодолели считавшуюся непроходимой местность и, заметьте, артиллерийским ударом смели охрану… - мой собеседник кивнул ординарцу, который жестом волшебника развернул перед нами карту - …вот здесь, от моста, после чего перенесли огонь на расположение японского гарнизона вот здесь. На чужой территории, вы понимаете?!
- А как он добрался до места, где переправился? - проявил я недоумение.
- Баржей шли, пока она не села на мель. Впрочем, освободившись от груза, судно смогло вернуться, - пояснил мой собеседник.
- Я же говорил, что товарищ Кобыландыев инициативный и умелый защитник нашего отечества, - завёл я старую шарманку.
- Перестаньте ёрничать, - взвился мой собеседник. - Вы понимаете, что ни с того, ни с сего обозники оказались способными решать сложные боевые задачи наступательного характера. Подразделения японцев, блокировавших пограничную заставу, они перебили частично миномётным огнём, частично из пулемётов, причём вели огонь с сопредельной территории на свою сторону. После чего отнюдь не успокоились, а пошли от одного японского гарнизона к другому, снося их, словно кегли плотным артиллерийско-миномётным огнём.
Этот бывший басмач, практически, объявил войну Японии на территории оккупированной ей Маньчжурии… хотя, там сейчас Манчжоу-Го, но не оно заказывает музыку, а самураи.
Так вот! Связи с нашим батальоном нет - информация идёт от противной стороны по дипломатическим каналам. Императорская армия уже собрала нешуточные силы и двинула вот сюда, - комкор показал карандашом на ничем не примечательную точку, через которую проходила ниточка, обозначающая сухопутную дорогу.
Я взглянул на окружающие её пометки и плотоядно ухмыльнулся:
- Ох и огребут самураи! Как бы они после этого не попросили нас обратно принять КВЖД в знак искренней признательности за отзыв подобной опасности от их чернявых головушек!
- Вы что, полагаете возможным издеваться?! - вспылил мой собеседник. - Скажите - у вас есть возможность повлиять на действия этого закоренелого бандита?
- Конечно, - отвечаю. - Как только окажусь рядом с ним, немедленно попрошусь в строй, чтобы с оружием в руках помочь ему наказать наглецов, осмелившихся покуситься на нерушимость наших границ.
- Иван Сергеевич! Вы совершенное дитя в вопросах политики. Ну нельзя же в вашем возрасте столь буквально понимать всё, что пишут в газетах!
- А мне, товарищ комкор, и не положено ничего особого понимать - в мирное время я рабочий. Сварщик моя профессия. А в военное - красноармеец моё звание. Что велят, то и делаю.
- Помилуйте, батенька, не пытайтесь городить подобную чушь. Нам прекрасно известно, сколь много сил и изобретательности положили вы на создание этих… бранзулеток. И сколь тщательно трудились над разработкой тактики их применения в боевых условиях. И Дмитрий Иванович и Григорий Семёнович крайне лестно отзываются обо всей вашей деятельности на протяжении целого ряда лет.
Я вздохнул понимающе, - ясно, как день, что те, кому положено, знают про меня всё, что им нужно.
- Но проучить наглецов всё-таки необходимо, - заявил я упрямо. - И хорошо, что есть кому. Всё равно через пару лет на Халхин-Голе придётся это сделать. А так - раньше на пару лет начинаем получать боевой опыт, причём опыт положительный. Надеюсь, снабжение группировки басмача Кобыландыева не было прервано с нашей стороны?
- Да хрен её прервёшь - он сразу всё, что надо завёз баржами, даже госпиталь с хирургами у него с собой. И целую автороту успел переправить. Боевые части, что стоят в тех краях превратились в растревоженные муравейники - молодые командиры все, как один, просятся в интенданты, причём обязательно в бранзулетчики. Да и не басмач он, если честно - комбрига ему недавно присвоили.
- Поделом, - отвечаю. - Заслужил. Знаете, я конечно понимаю, что возникли определённые дипломатические затруднения, но держать лицо всё равно придётся. Так что, пускай японцам ответят - присутствие наших войск на их территории будет прекращено, едва будет покончено с бандитскими шайками, нарушающими границу. А мы посмотрим, как наш басмач выполнит маневр вывода войск с сопредельной территории. И поможем, чем можем - например, нанесением отвлекающих ударов в нужный момент. Поиграем на его стороне - он ведь - наш человек.
- Этот наш человек уже пятый день, шерстит японцев… - брызнул слюной комкор.
- Он с оружием в руках выступил на защиту нашей Родины, - напомнил я.
- Какой вы, право, зануда, Иван Сергеевич.
- Вы ведь везёте меня на Дальний Восток, чтобы я повстречался с нашим героем? Мне бы хотелось оказать поддержку его инициативе, а то упечёте его сгоряча в подвалы кровавой гэбни и не будет у нас в годину испытаний обученных и прошедших боевое слаживание мотострелковых войск!
- Про годину испытаний, кровавую гэбню и будущие события на Халхин-Голе мы, надеюсь, потолкуем в другой раз. С глазу на глаз, - комкор оставил меня в покое и принялся что-то строчить. Я, чтобы не подглядывать, стал раздавать спутникам дорожную снедь. Сопровождающий отделенный, наверное вестовой, откупорил термос с заметно остывшим чаем - следующая посадка, говорят, в Оренбурге. Что-то далековато, на моё рассуждение. Кажется, в это время перелёты такой длины делались только после соответствующей подготовки. Хотя, могу и путать - в эти годы авиация развивается семимильными шагами, а я, признаться, не отслеживал - редко заглядываю в газеты.
* * *
Итак, кому-то потребовалось свести вместе меня, моего старого товарища и… думаю, поговорить. Не иначе, комкор направлен к месту событий, чтобы разобраться в вопросе, заинтересовавшем руководство страны. Так я рассудил, распустил скатку с шинелью и хорошенько в неё упаковался - нынче в салонах самолётов нет климат-контроля. Солнышко, конечно, припекает через окошки, но всё равно атмосфера бодрая.
Пилоты сменяли друг друга, одна за другой следовали посадки для заправки горючим. Мы выходили размять ноги и по иным вопросам - сортира в нашем авиалайнере конструкторы не предусмотрели. А мы даже ночью продолжали лететь. То есть, сели в сумерках, долили горючего и взлетели уже при свете фары. А следующее приземление было на рассвете. Одним словом - шибко торопились. Байкала я не видел - мне сразу показали Амур - он тут ещё не так широк, как в низовьях, но всё равно река уважительная.
А потом мы сели на луговину с выкошенной травой. От кромки леса к нам сразу направилась полуторка, а я, пользуясь простором, скатал свою шинель и вообще привёл себя в порядок. Мысль, надеть военную форму мне уже казалась не самой лучшей - придётся перед всеми тянуться, иначе огребу… собственно, казусы сразу и начались. Пока прибывший на автомобиле взводный докладывал комкору и отвечал на его вопросы, водитель в звании командира отделения припахал меня на разгрузке бочек с горючим из кузова - насилу убедил его подкатить грузовик к самолёту и уж там прямо из кузова переливать бензин вёдрами в баки.
Впрочем, бочки всё равно скатили и, оставив их злым и усталым пилотам, уселись в машину и поехали куда-то под уклон местности - за нами никто не приехал, только авиаторы прислали заправщиков. Из комкор и "оседлал". Места вокруг красивейшие, грунтовая дорога - след в примятой колесами нескольких машин траве. Часа два мы уворачивались от веток, падая на дно ничем не покрытого кузова, тряслись на корневищах могучих деревьев, а потом выбрались в обжитое место - как я понял - на пограничную заставу.
Несколько крупных изб, между ними вымощенная камнями площадка, флагшток, часовой под грибком. Тут, похоже, о нас предупредили, то есть никаких недоразумений не образовалось и комкора отвели к наблюдательной вышке, а меня отправили на пищеблок. Старший из пограничников со знаками различия ротного так и сказал - а ты, красноармеец, перекуси пока, да ступай к дневальному - скажи, пусть покажет свободную кровать. Это, как я понимаю, он озадачился моим возрастом - явно за тридцать - слишком большим для такого звания.
А был бы я в штатском - совсем другое отношение ко мне проявили бы. Комкор же поглядывал на это с ухмылкой, никому ничего не объясняя. Злорадствовал или потешался - ума не приложу. Так что я поел, помылся в баньке - а она тут завсегда наготове, хотя и без парной, но с тёплой водичкой. Бельишко сменил, пришил свежий подворотничок, выспался - в избе-казарме несколько бойцов и среди дня дрыхнут, видать из наряда.
Помог на конюшне, с поваром потолковал о том, можно ли в такую жару есть горячий борщ и уселся в тени починять сапог рядовому Суслову - старшина заставы меня попросил. Только положил последний стежок на располосованное голенище - тут и "накрыл" меня комбриг Кобыландыев. Он, оказывается, раньше подкрался и стоял за спиной - ждал, когда закончу.
- Одно удовольствие, Ваня, смотреть, как ты работаешь - сказал он улыбаясь всей своей мелкозубой пастью.
- Ага, - отвечаю, хлопая его по плечу, - а про тебя только слухи слыхать, один другого страшнее.
- Ой, - скривился друг, - почему все прямо по ране угадывают! Только Софико не говори, - спохватился он.
- Можно подумать, не увидит она шрамов на твоей шкуре, - подначил я его. - Ты сколько людей потерял, скажи, как на духу?
- Раненых два десятка и убило пятерых, - вздохнул Кобыланды. - Молодые все, из последнего пополнения. И две бранзулетки на тросе выволокли. На отходе нас накрыли артиллерией с закрытых позиций.
- А где батальон? - спрашиваю.
- Я тебе кто, выходить там где меня ждут? - ухмыльнулся товарищ. - Батальон перешёл границу на участке другой заставы. Пойдем, однако, к карте. Сейчас комкор будет меня дознавать и тебя грушей трясти, - волнуясь, он частенько начинал неправильно использовать слова.
- Поешь, - говорю, - в баньке ополоснись, сейчас я тебе свежее бельишко дам, а командиру на глаза явишься чистым и сытым - терзать он тебя будет, а не дознавать. Злой, как лютая ненависть.