Глава 19
- Эй, братец! Узнаешь меня?
- А как же, сударь! - белобрысый возница приподнял картуз и осклабился. - С вокзала вас вез. Недели две тому, если не ошибаюсь.
- Не две, а три с лишком, - подправил Роберт фон Вальдхорн. - Задержался я тут у вас, пора и честь знать.
- К поездам, стало быть, желаете? Домчу с ветерком.
- Ну-ну, не завирайся уж слишком. Помню я твою колымагу. Можешь не гнать, времени еще много.
Зной за эти дни не ослабел ни на градус - так и висел над округой удушливо-пыльным пологом. Солнце ярилось, небо вылиняло почти добела, облака попрятались где-то за горизонтом.
- Забавно, - сказал Роберт вознице, - опять ты мне попался. Полагаешь, к удаче?
- И не сомневайтесь, сударь! Я утром сюда клиента привез, а обратно - нет желающих, хоть ты тресни. Жарища, все по домам сидят. Думал уже, порожняком придется трястись. А тут вы. Ну, думаю, свезло - так свезло…
Дрожки тащились той же дорогой, что и три недели назад, только теперь в обратную сторону. Мимо чахлой рощицы, через мост. Обогнули пригорок, подкатили к домику у развилки, и Роберт заволновался, увидев, как на крыльцо вышла девушка в простом платье.
- Притормози-ка, братец.
Кучер послушно натянул вожжи.
- Загляну еще разок к вашей травнице, - сказал барон, вылезая из экипажа. - Водица у нее - просто чудо. Сказочный эликсир.
Хозяйка спустилась с крыльца и скрылась за высоким кустом шиповника. Роберт, пройдя через лужайку, свернул туда же. Теперь с дороги их видно не было. Стояла вязкая тишина, лишь где-то в траве стрекотал кузнечик.
- Ты не приехал ночью, - она подняла глаза.
- Прости, прости! - он схватил ее руку, поднес к губам. - До утра сидели с наместником, разбирали бумаги - он зануда первостатейный, вцепился совершенно как клещ… Я готов был на стенку лезть, но так и не вырвался, ты же знаешь, это дело такого рода… Впрочем, что я несу, тебе это неинтересно…
- Погоди, я должна спросить. Помнишь, ты говорил… - она запнулась, нахмурилась.
- Помню, конечно, помню! Все, как я обещал. Вот адрес и ключ, там маленький домик с садиком, оплачен на год вперед… Тебе понравится, вот увидишь, а я приеду осенью на неделю или даже на две… И деньги возьми, на первое время хватит… Ну, перестань, не плачь… Я ведь тебе предлагал в столицу, а ты уперлась…
- Я не плачу. На что мне твоя столица? Или, может, замуж решил позвать?
- Я… я бы хоть сейчас, но…
- То-то же, - она вдруг улыбнулась светло и без всякой горечи. - А раз так, то и нечего мне туда. Здесь-то я при деле - соседи, вон, всегда с уважением. Опять же, за бабкой надо приглядывать. А там? Сидеть одной, как курица на конюшне? Нет уж, спасибо. Так что езжай-ка, сударь, и пораскинь мозгами - нужна ли тебе девчонка из хаты, соломой крытой? А осенью, коли надумаешь, возвращайся. Тогда, глядишь, и домик твой пригодится. С садиком.
- Не хочу ехать… - он целовал ее жадно, гладил по волосам. - Бросил бы эту столицу к чертям собачьим, но ведь не выйдет… И так уже Его Высочество пишет - почему, мол, так задержался? Надоело, честное слово…
- Ну-ну, - она мягко приложила ладошку к его губам. - Так ты, сударь мой, и до бунта договоришься. Скажешь потом - задурила голову ведьма деревенская, хитрая…
- Задурила, а как же? Натурально, с ума свела…
- Все, все. Отправляйся, не трави душу.
Она высвободилась, отступила на шаг, поправила платье. Роберт глядел на нее, переводя дыхание.
- Возьми вот, - она протянула ему баклажку. - И кучера угости. Чтобы болтал поменьше… Да не смотри ты так! Пейте оба - не помрете уж как-нибудь. Просто он позабудет, что по дороге было, а ты - совсем даже наоборот. Будут тебе сегодня сны на прощание сладкие…
Когда повозка скрылась из виду, хозяйка вернулась в дом. Присела к столу, подперла кулачком щеку и надолго задумалась. Ставни были прикрыты. Прохладная полутьма терпко пахла шалфеем, тимьяном, мятой.
- Яна! - из смежной комнатки донесся надсадный кашель.
- Иду, бабуля.
Старуха лежала в дальнем углу - иссохшая, с запавшими глазами и заостренным, будто птичьим, лицом. Узловатые пальцы комкали покрывало.
- Ближе подойди. Сядь.
- Что такое, бабушка? Плохо?
- Опять твой хлыщ приезжал?
- Да, - сказала Яна спокойно. - Но теперь уж долго его не будет.
- Сбежал-таки?
- Говорит, до осени.
- Ишь ты. А с этим как? - старуха, протянув костлявую руку, прикоснулась к животу внучки. Прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то. - Сказала ему?
- Собиралась, да так и не собралась. В жены все равно не возьмет - разного поля ягоды. Ну и смолчала. Вернется - узнает, а нет - так нет.
- Эх, - тоскливо сказала бабка, - это я проглядела, дурища старая, проспала. Не отвадила его вовремя. Эти бароны да графы - как воронье. Не шуганешь - склюют подчистую…
- Тихо, тихо, - внучка погладила ее по плечу. - Развоевалась, защитница. Уж как-нибудь своим умом проживу.
- Проживет она… Ума-то - амбар, не меньше… А дитю каково придется? Ну, положим, родится дочка - силу ведовскую ей передашь, как мамка тебе когда-то. А если сын? Хоть и редко, но ведь бывает у нас такое. Вот и представь. Учить ты его не сможешь - будет с соседскими весь день ошиваться. А те, чуть что, пальцем тычут, скалятся - выблядок…
- Путь только попробуют - враз языки отнимутся.
- Угу, а на следующий день - соседи к тебе с дрекольем да с вилами.
- Тьфу на тебя, старая. Умеешь ты застращать! Да только к чему все это? Нету мужа - и точка. Что я его - из горшка достану?
Старуха пожевала губами, уставившись в потолок. Покосилась на Яну:
- Ты Штефана-плотника давно видела?
- Месяца три, пожалуй. Он в городе был, на заработках.
- Вчера заходил, тебя не застал. Расстроился.
- И что с того?
- Присмотрись к нему.
- Бабуля! - травница фыркнула. - Что мне к нему присматриваться? Он за мной с детства хвостиком ходит. Вот уж кто мне даром не нужен…
- А ну, цыц! - старуха, приподнявшись, так сжала внучке ладонь, что та испуганно ойкнула. - Я что - прошу ему глазки строить? Сказала же - присмотрись! Вот прямо сейчас сходи. Поняла?
Яна кивнула растерянно. Бабка обессиленно откинулась на подушку и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Внучка поправила ей покрывало и вышла. Потопталась в соседней комнате, потом махнула рукой - ладно, дескать, так уж и быть. Сбежала с крыльца и зашагала к деревне.
Дом Штефана стоял с краю. Сам плотник - высоченный, чуть сутулый детина с длинными жилистыми руками - возился на улице, поправляя забор. Рубаха на нем взмокла от пота, волосы слиплись. Увидев Яну, он заулыбался, отложил инструмент.
- Здорово, Штефан. Заходил вчера, значит? Чего хотел?
- Ага. Так я, это…
Он сбивчиво и смущенно рассказывал, как подзаработал деньжат, да и отец ему кое-что оставил, так что он, Штефан, не такой уж и голодранец, а Яна красивая, умная - просто ужас, и вообще давно ему нравится, вот он и подумал, значит…
Но травница почти ничего не слышала. Вглядываясь в него, она все яснее видела то, о чем говорила бабка. На его лице лежала легкая тень, будто от крыла пролетевшей птицы, а глаза потускнели, как старое серебро.
Нет, это не болезнь, прикидывала она, и не чьи-то козни. Скорее, несчастный случай. Доска с крыши упадет, или топор не туда отскочит - что там еще бывает у плотников? Месяц, пожалуй, остался, от силы два. Человек еще жив, смеется и строит планы, но смерть уже подула ему в лицо. Просто судьба - ничего нельзя изменить. Ведовское чутье в таких случаях не обманывает.
Штефан замолчал и ждал от нее ответа. Она заставила себя улыбнуться:
- Значит, говоришь, замуж?
Роберт фон Вальдхорн, щурясь на солнце, отхлебнул из баклажки. Травяной настой, чуть тягучий и сладковатый, отлично утолял жажду, и даже зной уже не казался пыткой. Травница дело знала.
Барон усмехнулся. Кто бы мог подумать еще недавно, что он, человек, умудренный житейским опытом, советник будущего монарха, поведет себя как восторженный гимназист? Будет ночью верхом приезжать к развилке, чтобы, едва девчонка выскользнет неслышно из дома, подхватить ее, задохнуться от нежности и до рассвета отгородиться от остального мира, оставив лишь лунный свет, неясный шепот деревьев и мягкую прохладу травы. А наутро с красными от недосыпа глазами сидеть на очередном совещании и разглядывать обрюзгшие морды местных поганцев, почитающих себя знатью.
Да и черт с ними, с мордами. Просто забыть про них, вымарать из памяти начисто. Пусть будет только Яна - снова здесь, рядом, пахнущая цветами и медом, доверчиво льнущая, мурлычущая как кошка…
Повозка подпрыгнула на ухабе, и Роберт, вынырнув из дремы, встряхнулся. На языке все еще ощущался привкус настоя. Что ж, насчет сладких снов травница, похоже, не обманула. Но их лучше приберечь на ночь, как и положено.
Она, кстати, просила угостить и возницу. Обещала, что на него подействует по-другому. Да уж, будем надеяться…
Роберт окликнул парня:
- На вот, попробуй.
- Ух, вкусно! Видать, вы по нраву девке пришлись. Я, вон, сколько раз мимо ездил - так хоть бы раз из окошка выглянула… - он сбился, сообразив, что сравнение несколько неуместно. - Это я к чему веду, сударь…
- Да понял я, успокойся, - Роберт лениво махнул рукой. - Расскажи лучше, как с извозом дела? Не понаехали еще паровые чудовища из столицы? Не отбили у тебя хлеб? Ты, помнится, опасался.
- Нет, сударь, - кучер хихикнул - мол, шутку понял и оценил. - Да я ведь, положа руку на сердце, и не за этим спрашивал.
- Вот как? А зачем же? Не тушуйся, говори прямо.
- Не того я боюсь, что эти паровики расплодятся. А того, что меня к ним и близко никто не пустит. Так и буду с моей клячей валандаться.
- Ого! - барон поднял бровь. - Ты, выходит, тоже у нас поборник прогресса?
- Я гладко объяснить не сумею, но ко всяким железкам сызмала тянет. К вокзалу, помню, каждый день бегал, когда паровоз пустили.
- Тут я твоих пристрастий, признаться, не разделяю. Но вот что скажу - чем сидеть и маяться, не лучше ли поехать и самому посмотреть, что там намудрили в столице? Парень ты крепкий, без работы вряд ли останешься.
- Вот и я так думаю, сударь. Вдруг подфартит? Устроюсь механиком - ну, то есть сначала каким-нибудь подмастерьем, а дальше уж как пойдет.
- Правильно мыслишь. Чего ж раньше-то не уехал?
- Да все не решался как-то. А теперь вот с вами поговорил и вижу - пора.
Не успел он закончить фразу, как Роберт почувствовал сильную боль в висках. Воздух знакомо налился мраком. Кучер застыл, как кукла; кожа на его лице, на шее, на руках лопнула, вспоротая невидимыми шипами, и хлынула чернильная кровь.
Донесся откуда-то глухой рокот, похожий на раскат грома, сложился в бессмысленные слова, что-то вроде: "Первый подскажет".
Роберт зажмурился - стало легче. Восстановил дыхание и приоткрыл глаза. Возница, целый и невредимый, уже отвернулся и понукал клячу. Морок развеялся, оставив после себя лишь тошнотворно-приторный запах.
Барон подумал, что со всем этим следовало бы разобраться всерьез, а не списывать на бред от жары. Он, Роберт, здоров и не страдает галлюцинациями. Кто-то здесь балуется, похоже, с чернильным светом - причем балуется со знанием дела, на таком уровне, что даже не по себе. И вряд ли цель состояла в том, чтобы напугать столичного гостя.
Да, судя по всему, Роберт случайно уловил отсвет какой-то жути. И хочешь, не хочешь, придется оповестить Третий департамент.
Приняв такое решение, он поморщился. Как и любой выходец из Стеклянного Дома, барон органически не переносил контору с ее желанием контролировать светопись. Будучи здравомыслящим человеком, он признавал, что порой без "тройки" не обойтись, но хотел, чтобы та занималась исключительно своим делом. Пусть ловит маньяков и шарлатанов, не пытаясь лезть в большую политику. Как, кстати, и в большую науку. А то ведь ходят, например, слухи, что в конторе затеяли некий эксперимент по искусственному усилению дара и даже вроде набирают в университете подопытных…
Повозка подкатила к вокзалу.
- Ну, бывай, братец, - сказал Роберт кучеру, оставляя щедрые чаевые. - Глядишь, в столице как-нибудь свидимся.
Взглянув на часы, он отправился в привокзальный буфет. Выцедил там две кружки недурного светлого пива, закусил бутербродом с ломтиком лососины и неторопливо двинулся на перрон.
Уже разместившись в купе у окна и глядя, как мимо ползут станционные постройки, пыльные липы и водокачка, Роберт испытал странное ощущение, будто все, что было в последние три недели, происходило не с ним. И Яна-ведунья - лишь яркий сон наяву, фотография из чужого альбома воспоминаний.
Так стоит ли в таком случае возвращаться?
Но он одернул себя. В самом деле, что за глупая мысль? Яна - не выдумка, он целовал ее час назад. А осенью вернется, как обещал, и домик, снятый на год вперед, распахнет перед ними двери.
Он улыбнулся, откинулся на сиденье и уже не видел, как за окном, в той стороне, где находился Дюррфельд, сверкнула темная вспышка, будто вулкан, пробудившись, выплюнул сгусток чернильной лавы.
Часть вторая. Забракованный век
Глава 1
Генрих доел яичницу и, повозив хлебным мякишем по тарелке, собрал остатки растекшегося желтка. Улыбнулся, вспомнив, как в детстве неоднократно получал нагоняй из-за этой своей привычки, которая казалась матушке простонародно-вульгарной.
Матушка вообще очень трепетно относилась к правилам застольного этикета. Воспитанная в семье небогатых бюргеров, болезненно-мнительная, она опасалась, что дурные манеры выдадут ее с головой. Утешением ей служило лишь то, что хотя бы сын на всю жизнь запомнит - мелочей в таких делах не бывает. Ведь даже глазунью с болтуньей едят по-разному - первую с ножом, вторую без оного.
Вспомнилась бородатая шутка: "Герр кельнер, почему глазунья у вас дороже, чем болтунья? - Потому что яйца в тарелке легче пересчитать".
Подобные глупости лезли в голову с самого пробуждения. Мысли ворочались тяжело, как медведи в зимней берлоге, а на сердце была непонятная маета. Может, виноват был недавний сон, обрывки которого тревожили память: портрет незнакомки с размытыми чертами лица и ускользающим взглядом; колючие заросли, где прячутся неясные тени; сполохи чернильного света. Слышался чей-то бубнящий голос, который то затихал, превращался в шепот, то, наоборот, усиливался, напоминая далекий гром. Чудился легкий медвяный запах, смешанный с гарью.
И еще почему-то чесался лоб, будто заживала царапина. Но никаких царапин Генрих, осмотрев себя в зеркало, так и не обнаружил.
Он налил себе кофе, щедро плеснул из кувшина свежего молока, которое принесла спозаранку домработница Эльза. Молоко покупалось у ее деревенских родственников, державших скотину, и было всегда густое, жирное, будто сливки.
А вот абрикосовый конфитюр Эльзе на этот раз не удался. Нет, он был вкусный и в меру сладкий, но жидковатый, из-за чего не столько намазывался на хлеб, сколько растекался оранжевыми ручьями и, впитывая солнечные лучи из окна, светился ярко и вызывающе, как незастывшая лава.
"Тьфу, да что ж такое?" - подумал Генрих, поймав себя на этом сравнении. Определенно, сон не пошел на пользу.
Дожевав кусок и оставив чашку, он взял утреннюю газету. "Столичный наблюдатель" сегодня, против обыкновения, обошелся без политически выверенной, но унылой передовицы. Вместо нее на первой полосе помещалась гигантская фотография - развалины какого-то дома, вырванные магниевой вспышкой из сумрака. Заголовок тоже был набран непривычно крупными буквами: "Грохочущая смерть у Прейгары".
Генрих поморщился, но прочел: "Вчера вечером столица содрогнулась от мощнейшего взрыва. Трехэтажный особняк на берегу Прейгары, принадлежавший Николасу фон Вайлеру, главному хронисту Девятиморья, разрушен до основания. Хозяин, а также его мажордом погибли. Супруга, дети и внуки герра фон Вайлера не пострадали лишь чудом - все они уехали на выходные с визитом в Раушен, к давним друзьям семейства. Безутешная вдова призналась нашему репортеру, что совершенно не представляет, что могло послужить мотивом для кошмарного злодеяния…"
И опять у Генриха что-то зашевелилось в памяти, будто он сам бывал в том доме на берегу. Отмахнувшись от странной мысли, принялся читать дальше: "Ввиду беспрецедентной дерзости и жестокости покушения, расследование поручено Департаменту охраны короны. Проводится также проверка на предмет возможного злоупотребления светописью. Оберст Клемм, возглавивший сводную группу экспертов, заявил, что выводы делать рано, а все возможные версии будут отработаны тщательнейшим образом. Бомбистам, подчеркнул он, не удастся посеять панику и дестабилизировать ситуацию - все они будут схвачены и неминуемо предстанут перед судом. От ответа на вопрос, не стоят ли за взрывом внешние силы, желающие ослабить Девятиморье, герр оберст предпочел уклониться…"
Прочтя последний пассаж, Генрих меланхолично вздохнул. Да, внешние силы - они такие. Сидят там, за Белой Рекой, и ломают голову, как нам посильней напакостить. Вот только, на кой ляд им взрывать хрониста? Заведомая бессмыслица. С таким же успехом можно предположить, что коварный план, взлелеянный в сопредельной державе, был направлен на ликвидацию мажордома…
А что, чем не версия? Кто их поймет, загадочные зимние души.
Впрочем, их посол с непроизносимой фамилией уже успел выразить глубочайшие соболезнования, решительно осудить и все прочее в том же духе. Быстро сориентировался, не придерешься.
Но если серьезно, ситуация и правда из ряда вон. Когда в столице в последний раз взрывали дома? Он, Генрих, такого просто-напросто не припомнит. Хорошо хоть из конторы давно ушел - даже представить страшно, какой там сейчас творится переполох.
Зато писакам раздолье - они бы, наверно, посвятили теме весь номер, но не хватило времени. Удивительно, как вообще успели за пару часов состряпать материал на целую полосу. В последнем абзаце значилось: "Когда номер подписывался в печать, стало известно, что дело лично взял на контроль его превосходительство канцлер. Это вселяет надежду на скорый прогресс в расследовании. Подробности, версии, комментарии - в нашем следующем выпуске" .
Генрих перелистнул страницу. Дальше шла официозная муть, вытесненная взрывом с титульной полосы. Дворцовая хроника, протокольные встречи, субботний благотворительный ужин в Стеклянном Доме. Паркетно-выскобленные фразы, списки гостей, холеные лица с приклеенными улыбками.
Один снимок почему-то привлек внимание, хотя в нем не было ровным счетом ничего необычного. Разодетые гости стояли группой, уставившись в объектив. Брюнетка в центре показалась смутно знакомой. Генрих наморщил лоб, вспоминая, и с удивлением сообразил, что она похожа на ту, что ему сегодня приснилась. Теперь он мог рассмотреть лицо - идеально вылепленное, антично-надменное.
Заинтригованный, он принялся читать подписи. Так, кто у нас здесь? Министр общественного благосостояния с дочерью… Нет, эти стоят левее… Ее сиятельство графиня фон Дибенхофф… Тоже нет - старая карга, страшнее колдуньи Перхты… Такую во сне увидишь - можно и не проснуться… Ага, вот! Странно, что сразу их не узнал, люди известные, завсегдатаи парадных мероприятий - королевский советник с супругой…
Так, стоп. Еще раз.
Роберт фон Вальдхорн.