Но фраза "советуем не откладывать" - явный намек на то, что Генриха поняли и ждут для беседы прямо сейчас. Надо добраться до аллеи, а там его встретят или дадут подсказку. Хочется, по крайней мере, надеяться.
Сунув исписанную бумажку в карман, Генрих снова вышел на площадь. Извозчик, который его привез, был все еще здесь - с кем-то увлеченно трепался.
- На Кедровую. И, желательно, быстро. Полмарки сверху.
Ехать было достаточно далеко, зато по прямой. Если имперские шпионы действительно так всесильны, как о них говорят, то уже успели установить, что письмо он отправил с центральной почты. А значит, нынешний маршрут Генриха для них очевиден. Тем лучше - не разминешься.
Страха он не испытывал - скорее, бодрую, веселую злость. Ощущение жизни переполняло его, будто вместе с чернильным даром вернулись утраченные эмоции. Казалось, двадцать последних лет, заполненные бессмыслицей и хандрой, стыдливо скукожились, закатились иссохшим огрызком в дальний уголок памяти, и Генрих снова стал молодым. Ожил, почти как те мертвецы.
Морозный воздух пьянил, небо синело над головой. Каменные туши домов ластились друг к другу, терлись боками. Предвечерняя позолота осыпала деревья.
Светловолосую даму, ждущую кого-то у перекрестка, он приметил издалека, что было неудивительно - в таком наряде, как у нее, трудно затеряться среди прохожих. Платье, укороченное настолько, что даже Сельма удавилась бы, наверно, от зависти; легкая шубка с фантастическим голубоватым отливом; необычно высокие, почти до колен, сапоги с меховой оторочкой на голенищах. Она стояла, нахохлившись, скрестив тонкие ножки, и не обращала внимания на спешащих мимо людей.
А еще Генрих, подъехав ближе, рассмотрел у нее в руках сиреневый шарик чертополоха.
- Стой! - гаркнул он кучеру.
Вылез на тротуар. Не придумав ничего лучше, осведомился:
- Сударыня?
- Ну наконец-то! - буркнула она недовольно. - Я тут торчу уже минут десять. Скоро зазвеню, как сосулька. Поторопиться не пробовали?
- Простите, - Генрих несколько растерялся от такого напора. - Меня не предупредили. Я думал…
- И что вы, собственно, думали? Что вам из подворотни мигнет тип в надвинутой шляпе? И, озираясь, поведет вас тайными тропами?
- Нет, но…
- Тогда, может, уже поедем?
Она брезгливо отряхнула ладони, и цветок рассыпался темной пылью - до Генриха только теперь дошло, что это была очень качественная иллюзия. Он уважительно кивнул и сказал:
- Прошу в экипаж.
- Чтобы я там примерзла к лавке? Нет уж, спасибо. У меня локомобиль за углом.
- Как скажете. Минутку, пожалуйста - я рассчитаюсь с кучером.
Дамочка закатила глаза, будто он попросил подождать до завтра. Едва Генрих отдал монеты, развернулась и зашагала по тротуару, уверенная, что он не отстанет. Локомобиль оказался карминно-красным, сверкающим, как елочная игрушка. Шофер распахнул перед ними дверцу. Незнакомка нырнула внутрь.
- Знаете, - сказал Генрих, устраиваясь рядом с ней на мягком диванчике, - все-таки это мало соответствует моим представлениям о правилах конспирации.
- Какая конспирация, фон Рау? Окститесь! Я просто вас подвезу.
- Вы сотрудница посольства?
- Еще чего! Я всего лишь подданная империи. Иногда меня просят об одолжении.
- Как вы узнали про чертополох?
- Это допрос?
- Невинное любопытство.
- Полчаса назад была в гостях по соседству. Со мной связались. Передали мне ваш портрет. Попросили вас встретить и показать колючку. Я вышла и стала ждать. Удовлетворены?
- А если бы я вас не заметил? Проехал мимо?
- Не заметили бы? Меня?
В ее голосе было столько недоумения, что Генрих едва сдержал смех. Сейчас, когда они сидели, уставившись друг на друга, он мог хорошо рассмотреть лицо своей собеседницы - не слишком красивое, если судить по канонам Девятиморья, но из тех, что запоминаются сразу. Резко (даже, пожалуй, хищно) очерченные высокие скулы, плотно сжатые губы, пронзительно-синий взгляд. Ей было лет тридцать пять, при этом - ни малейших следов омолаживающей светописи.
- Вы правы, сударыня, - сказал Генрих. - Проехать мимо вас невозможно. Но мы в неравном положении. Вы меня знаете, я вас - нет.
- Меня зовут Ольга Званцева.
- Очень приятно, фрау Званцева.
- Слушайте, Генрих, - она скривилась, будто разгрызла стручок острого перца и закусила лимоном, - я, во-первых, не замужем, поэтому не "фрау", а "фройляйн". Но "фройляйн" в моем возрасте звучит, согласитесь, как тонкое издевательство. К тому же, мою фамилию вы произносите с таким акцентом, что слушать тошно. Будто гвоздем по стеклу скребете. Зовите уж лучше Ольгой.
- С превеликим удовольствием, Ольга. Вы сказали, что должны меня отвезти. Имелось в виду - в посольство?
- Ну, а куда же? В цирк лилипутов?
- Знаете, я уже ничему бы не удивился. Но очень рад, что герр посол меня примет.
- Если и примет, то вечером. Сейчас он, насколько я слышала, в министерстве. Впрочем, меня это не касается.
- Вечером, так вечером. Подожду…
Он осекся. Их локомобиль как раз разворачивался, в окне мелькнул перекресток, а за ним - та часть аллеи, где жилых домов уже не было, а была лишь дорога, обсаженная пресловутыми кедрами и ведущая непосредственно к клинике. И вот оттуда, с той стороны выехал механический экипаж с эмблемой Третьего департамента.
В первый момент Генрих испугался, что это - по его душу, но экипаж, свернув направо, скрылся из виду. Что же могло понадобиться ищейкам в заведении для душевнобольных?
Может, проверить?
На первый взгляд, идея была дурацкая, но и рациональное зерно в ней тоже имелось. Контора сейчас расследует взрыв, на это брошены все ресурсы. И если кого-то из сотрудников прислали сюда, то можно об заклад биться - это связано с тем же делом. А Генриху нужны любые зацепки. Ведь неизвестно еще, как сложится беседа с посольскими. Выслушают его, например, да и выставят за ворота. В такой ситуации шансами разбрасываться нельзя, даже самыми призрачными.
- Ольга, - сказал он, - раз точное время нам не назначено, то давайте заедем в клинику. Это может оказаться полезным.
- С какой стати?
- Просто поверьте. Мы добудем новые сведения. Посол вас похвалит.
- Похвалит? Серьезно? Может, еще поцелует в лобик?
- Выдаст премию. Вручит грамоту. Спляшет для вас вприсядку. Не знаю, как еще у вас принято выражать благодарность…
Он говорил, а из-под его ладони расползалось по сиденью пятно мерцающей изморози. Ольга, заметив это, прошипела:
- Не смейте портить мне интерьер!
- Видите, я волнуюсь. Теперь понимаете, насколько все это важно?
- Фон Рау, - сказала она, - я знаю вас пять минут, а мне уже хочется вас убить. Другие тоже так реагируют?
- Нет, они начинают позже. Дня через три.
Пока они препирались, локомобиль остановился на перекрестке, пропуская чью-то карету, запряженную цугом. Ольга, приоткрыв дверцу, высунулась наружу и крикнула шоферу:
- Поезжай прямо! К лечебнице!
Снова плюхнулась на диванчик:
- Довольны?
- Нет слов.
- И на том спасибо.
Здание клиники неожиданно напомнило Генриху родную контору - такое же уныло-приплюснутое, в три этажа. Только липы перед входом отсутствовали. Да и вообще любая растительность, за исключением газонной травы, в радиусе сотни шагов была заботливо выкорчевана - наверно, чтобы у сидельцев не возникало соблазна вышибить лбом решетку и спрятаться в ближайших кустах.
- Ольга, вам лучше подождать в экипаже.
- Ценю ваше мнение. Но, может, я сама решу, что мне делать?
- Как угодно. Тогда идем.
Вход, вопреки ожиданиям Генриха, не охраняли звероподобные санитары. Приемный покой напоминал, скорее, бюро - шкафы с картотекой и напольная кадка с араукарией. За стойкой восседала строгая дама в целомудренной блузке.
- Здравствуйте, - Генрих достал жетон. - Здесь только что были мои коллеги. Так получилось, что возникли еще вопросы. Подскажете нам дорогу?
Дама покосилась на Ольгу, поджала губы, но возразить не решилась. Величественно кивнула:
- Наша клиника неукоснительно придерживается курса на содействие государственным органам.
- Мы это ценим, - заверил Генрих.
- Присядьте, пожалуйста. Вас проводят через минуту.
Сопровождающий оказался молодым человеком при галстуке, в крахмальном белом халате и с безупречным пробором.
- Что-то случилось? Мне казалось, наш отчет был вполне подробным.
- Новые обстоятельства. Ситуация меняется быстро.
- Да-да, я понимаю. Прошу вас.
Он повел их по широкому коридору. Полы устилал коричневатый линолеум, светили белые лампы. Некоторые двери были распахнуты, виднелись обширные помещения с рядами коек вдоль стен. Тощий субъект, одетый не то в уродливую пижаму, не то в рубаху навыпуск, уставился на Ольгу через порог. Хотел шагнуть ближе, но насечки на притолоке мигнули, и субъект отшатнулся.
- Не волнуйтесь, сударыня, - сказал проводник. - Он не хотел напасть - только поздороваться. Здесь палаты для тихих. К тому же, везде защита.
- Я не волнуюсь, - сказала Ольга.
- Но вашего… э-э-э… коллегу пришлось, к сожалению, перевести в изолятор.
"Коллегу? - подумал Генрих. - Однако…"
Они перешли в другое крыло. Здесь все двери были заперты наглухо, смотровые проемы забраны железными прутьями.
- Случай, как вы понимаете, совершенно особый - седативная светопись к пациенту неприменима. Возможны припадки ярости…
- Спасибо. Санитаров не нужно.
Генрих отодвинул засов, вошел. Человек, сидящий на койке, никак не отреагировал - молчал, опустив глаза. Генрих оглянулся на доктора:
- Вы нас не оставите?
- Но…
- Ответственность беру на себя.
Когда доктор вышел, Ольга спросила:
- Кто это?
- Долго объяснять. Я не знал, что он здесь. Дверь прикройте, будьте добры.
Она, против обыкновения, не стала спорить. Свет угасающего зимнего дня вливался в окошко под потолком. Снаружи доносился вороний грай. Генрих присел перед пациентом на корточки, вгляделся в осунувшееся лицо с седовато-рыжей щетиной. Вздохнул и сказал:
- Ну, здравствуй, дружище Франц.
Тот вздрогнул.
- Давай же, посмотри на меня. Не бойся.
Рыжий медленно поднял взгляд:
- Это правда ты, Генрих?
- Конечно, кто же еще? Неужели не узнал мою рожу? Или дать тебе между глаз для стимуляции памяти?
- Да, теперь верю, - Франц улыбнулся бледно. - Старина Рау. Шутить ты так и не научился…
- Ну, это ведь ты у нас был хохмач, а я - из пятерых самый нудный.
- Генрих, Генрих, - зашептал Франц быстро и сбивчиво, - ты зря пришел, не надо было приходить, слышишь? Они теперь и тебя засадят, потому что они уроды, на нас им начхать, и всегда так было… Я все эти годы думал, зачем они с нами такое сделали, а недавно… Я в общей палате был… Проснулся… Луна в окошко светила… Огромная, желтая, висела прямо над лесом… И я сидел, смотрел на нее, а потом как будто…
Он замолчал. Генрих сказал ему мягко:
- Я понимаю.
- Да ни хрена ты не понимаешь! Я…
- Ты проснулся и вспомнил, что уже умер. Да, это правда. Но я тебе помогу.
Глава 6
- Генрих, что вы несете? - спросила Ольга.
Он встал, подошел к ней:
- Я же сказал - вам лучше не знать. Подождите снаружи.
- А я сказала, что никуда не уйду! Просто, глядя на вас, начинаю путаться, кто здесь пациент, а кто посетитель. Может, вам тоже тут отдохнуть? Недельку-другую? Покой, уход, кормежка бесплатная…
- Ерничайте, сколько угодно. Мне наплевать. Но раз уж остались, то не мешайте. А еще лучше - помогите.
- Прекратите хамить! И как я вам помогу?
- Визуализация. Вы ею владеете - колючка получилась красиво.
- Владею. И что с того?
- Я попытаюсь заглянуть ему в память. А вы упорядочите картинку.
Генрих рассуждал так - сознание у Франца раздвоено, бедняга застрял между двумя мирами. Между старым, где он должен быть мертв, и новым, где он живой. А ведь именно на их стыке и должна быть разгадка. Переход, так сказать, оттуда сюда и наоборот. И если этот переход разглядеть…
- Заглянуть в голову к психу? Прелестно, Генрих. Ни о чем другом не мечтала.
- Так вы поможете или нет? Решайте, некогда спорить.
- А если нет, то что? Об дверь меня расплющите?
Генрих сообразил, что и в самом деле навис над Ольгой, буквально прижав к двери. Отступил на шаг, буркнул:
- Прошу прощения.
- Пес с вами. Что нужно делать?
- Сейчас прикинем.
Франц смотрел на них с детским удивлением. Генрих сказал ему:
- Ты тоже прости, приятель.
Обездвижить Франца ледяной руной получилось не сразу - морозные штрихи расплывались. Не зря доктор жаловался, что "седативная" светопись на пациента не действует. Это неудивительно - у рыжего дар усилен в результате эксперимента. Сопротивляемость высока.
Но с Генрихом ему не тягаться.
Франц перестал дергаться и застыл, привалившись к стенке.
- Как вы это делаете? - жадно спросила Ольга. - Приманиваете свет без насечек?
- Повезло.
- Врете. Впрочем, я тоже не призналась бы. Но теперь, по крайней мере, догадываюсь, почему вас так ждут в посольстве.
На лбу у Франца Генрих дважды начертил символ дагаз , означающий "день". Добавил знак движения райдо ("верховая езда"), развернув его при этом зеркально. Ольга расшифровала:
- Сдвиг назад, на два дня?
- Быстро соображаете.
- Меня тоже не на грядке нашли.
- Двое суток назад случилось событие, отсвет которого мы должны уловить. И перевести в понятные образы.
- Ладно, чего мы ждем?
- Вам же тоже надо написать формулу? Для визуализации?
- Зачем писать? Вот.
Ольга показала ему ладонь с татуировкой в виде цепочки символов, каждый размером с булавочную головку. Зимние руны смотрелись забавно - разлапистые, с аккуратными хвостиками.
- А, - догадался Генрих, - вот как вы, значит, создаете иллюзии. Базовая формула на ладони, очень удобно.
- А вы, собственно, чего ожидали?
- Нет-нет, не поймите меня превратно. Наоборот, это очень мило. Вы в душе, оказывается, ребенок, обожающий фокусы.
- Фон Рау, - она посмотрела на него с подозрением. - Из-под какой коряги вы выползли? Из какого леса сбежали? Такие татуировки в столице имеет любая особа женского пола, владеющая хоть капелькой дара.
- Прямо-таки любая?
- От гимназистки до бабушки-одуванчика. Ну разве что руны у них германские, местные, а не такие, как у меня. Или вы все-таки издеваетесь?
- Нет, я и правда отстал от жизни. Но давайте не отвлекаться.
- Тогда направляйте меня.
Она положила Францу на лоб ладонь, которую Генрих накрыл своей.
- У вас рука жжется льдом, - сообщила Ольга.
- Потерпите, пожалуйста.
Он надавил сильнее, будто пытался втиснуть руны в голову пациенту. Чернильный сок потек из-под пальцев. Морозное жжение под ладонью усилилось. Ольга поморщилась, но смолчала.
Генрих прикрыл глаза.
Отбросить сомнения. Отрешиться от сиюминутных ощущений, запахов, звуков. От сквозняка, что тянет из-под двери, от карканья за окном, от легкого аромата духов, окутавших Ольгу. Все должно получиться. Всего-то и надо - вернуться в позавчера. В тот вечер, когда ведьма провела ритуал.
Дагаз, дагаз, райдо .
Минус два дня.
Стылый ветер дохнул в лицо.
Генрих стоял на берегу Прейгары - там, где начинался Речной проезд. Было светло, только свет казался искусственным. Будто солнце уже свалилось за горизонт, но вместо луны загорелись ртутные лампы. Небо, замазанное известкой, нависало низко над головой.
Вокруг царило странное запустение. Ни одна из труб не дымила, дома вдоль дороги обрюзгли и постарели. Окна превратились в мутные бельма, ограды покрылись ржавчиной. Ворота перед особняком хрониста были не заперты. Одна из створок, приоткрывшись, тихо скрипела, когда ее двигал ветер.
У перекрестка, заехав передним колесом на бордюр, издох механический экипаж - отвратительно перекошенный, в трупных пятнах коррозии и облупившейся краски. Под днищем темнело масляное пятно.
Чертополох, проросший сквозь трещины в мостовой и на тротуаре, давно увял, стебли побурели и съежились. Медовый запах больше не ощущался.
Лишь подойдя к воротам, Генрих увидел Сельму. Она, повернувшись к нему спиной, сидела на скамеечке в палисаднике - без верхней одежды, в гранатово-красном платье, с рассыпанными по спине волосами.
Генрих двинулся к ней. Под подошвами хрустели высохшие колючки.
- Сельма!
Она не отозвалась, лишь темные пряди шевельнулись под ветром. Остановившись у нее за спиной, Генрих на мгновенье застыл. Будто надеялся все понять, так и не встретившись с ней глазами.
Но это было, конечно, глупо.
Он коснулся ее плеча.
Медленно, неуверенно, словно и сама она внутри проржавела, ведьма обернулась к нему, и Генрих вздрогнул от неожиданности. Вместо Сельмы на него смотрела старуха с заострившимися чертами лица и пергаментно-серой кожей. Та самая бабка-знахарка из домика у развилки, виденная во сне.
Генрих попятился было, но понял, что не может сделать ни шагу. Мертвый чертополох оплел его ноги, как колючая проволока.
Ощерив беззубый рот, старая ведьма поднялась с лавки.
Откуда-то донеслось: "Генрих, Генрих!"
Старуха прислушалась и уставилась ему за спину. Он обернулся, чтобы проследить ее взгляд, и от этого движения весь мир вокруг опрокинулся. Земля ушла из-под ног, вывернулась как льдина.
Генрих ухнул в чернильный омут, но не успел даже испугаться. Спустя неуловимо-короткий миг под ногами снова возникла твердь, и вокруг воздвиглись стены больницы. Генрих понял, что все так же стоит над койкой, а Ольга, вцепившись в него, раз за разом окликает по имени.
- Все-все, - сказал он. - Слышу. Спасибо.
- Я уже думала…
- Понимаю. Но сейчас надо уходить.
Он стер морозные руны со лба у Франца, и тот обмяк, завалился набок.
- Только не вздумайте сказать, что он помер.
- Строго говоря, он помер давно. Сейчас - только обморок. Оклемается.
Генрих потянул Ольгу за руку и, выбравшись из палаты, задвинул засов снаружи. Подумал мельком - хорошо, что здесь звукоизолирующие насечки, а то сбежалась бы вся больница.
Доктор дисциплинированно ждал на стульчике в торце коридора.
- Все в порядке?
- Да. Благодарю за сотрудничество.
- Не поделитесь выводами? Мы с трудом представляем, как с пациентом дальше работать. Эта внезапная, ничем не спровоцированная вспышка два дня назад…
- Продолжайте наблюдение. Соблюдайте режим секретности. Придерживайтесь инструкций, оставленных моими коллегами. Ваша помощь будет непременно отражена в отчете. А теперь, если не затруднит, проводите нас к выходу.
Доктор кивнул, насупившись. Похоже, был недоволен. Они опять миновали крыло для "тихих", потом приемную. Генрих раскланялся и аккуратно, под локоток, вывел свою спутницу на крыльцо.
Едва оставшись без провожатых, Ольга яростно зашептала: