А воздух меж тем незаметно светлел, и звёздные лучи таяли в чернильно-синем небе, лунный серпик скатился к горизонту и, уцепившись рогом за край леса, казался клочком ваты, запутавшимся в колючей хвое. Холодные прозрачные волны лениво перекатывались через дорогу, едва слышно шуршали в уже заметных на сером фоне кустах и пропадали где-то вдали. Понемногу начинали пробовать голос птицы.
- Ну что, согрелся малость? - поинтересовался я, глядя на острые, выпирающие из-под футболки Мишкины лопатки. - Погоди, днём ещё успеем изжариться.
- Это точно, - не оборачиваясь, кивнул Мишка. - Только я жару люблю. Когда вот так печёт, мне всё кажется, что здесь юг, тропики всякие…
- И слоны, и крокодилы, и страусы, - добавил я. - То-то ты загорел как шоколадка.
- Это потому что у меня кожа такая, - улыбнулся Мишка. Его улыбки я, конечно, видеть не мог, но знал, что она была. - Загар зимой не сходит. А летом - снова. Вот и получается каждый год всё больше и больше.
- Значит, к старости в негра превратишься? - ехидно уточнил я.
- Ну, не знаю, - на полном серьёзе ответил Мишка. - А вдруг я назад загорать начну? То есть выгорать. Стану таким белымбелым, как полярный медведь.
Я промолчал. Странным было всё, что сейчас происходило. Вроде бы пустой разговор, утренний холодок, пересвист птиц, обычное, в общем-то, дело. Но я чувствовал - что-то невидимое творилось сейчас вокруг нас. И вымершая дорога, и неожиданно быстро наступивший рассвет, и даже остановившиеся часы - всё это каким-то непонятным образом было связано. Почему-то вспомнилось, как ещё совсем недавно мы шли с Мишкой - вроде бы почти так же, и шоссе прорезало пространство серым заточенным лезвием, поля по обе стороны тянулись до горизонта, мы шагали размеренно, и рубцы на Мишкиной спине подёргивались в такт шагам, и похлопывал меня по бедру приклад автомата - почти так же, как сейчас край сумки. И что было сном, а что - явью? Я не знал, да и не хотелось мне сейчас этого печального знания. Достаточно было того, что теперь всё должно получиться иначе. Звенело во мне направление, и почему-то таял страх. Вернее, он превращался в непонятную, ни с чем не связанную тревогу. Не в Управлении уже было дело, не в грозившей нам погоне - нет, что-то совсем иное щемило сердце. То ли дым далёких костров, то ли запах свежескошенной травы. Я понимал только одно - что-то должно случиться. Если уже не случилось.
- Сейчас, наверное, солнце взойдёт, - заметил Мишка. - Пора уже, вроде.
- Неплохо бы, - кивнул я. - Между прочим, не ты один замёрз.
- Интересно всё же, далеко мы ушли? - не унимался Мишка. Похоже, молчаливая ходьба его изрядно утомила.
- Ну как сказать, - пожал я плечами. - На машине это расстояние можно проехать за четверть часа.
- Только вот где тут машины? - хмыкнул Мишка. - И вообще, странно здесь как-то. Слишком уж пусто.
- Это верно, - я поёжился от забравшейся мне под рубашку холодной струйки. Ладно погоня, которой почему-то нет. Но чтобы за всю ночь ни одной машины не пронеслось? Куда же они все подевались?
- Скажите, только честно, - вдруг повернулся ко мне Мишка. - Вот если нас всё-таки поймают, чего будет?
- С кем? - насупившись, уточнил я. Ох, не хотелось мне отвечать. Тем более честно.
- С обоими.
- Ну что ж, ничего хорошего. Смотри, что получается - налёт на полицейскую управу, освобождение из-под стражи оккультиста, побег. Тянет сие для тебя на 189-ю статью - организованное оккультное сопротивление. Пожизненная тюрьма это, братец.
Я не стал уточнять некоторых деталей. Вроде того, что даже вечное заточение ещё не гарантирует безопасность Державы. И тогда… Нет, конечно, я ничего не знал наверняка. Ходили лишь смутные слухи. Но подмешанный в суп аквабромтоксин, подушка на лицо, незаметный постороннему глазу удар пальцем в точку "ци-даминь" - и у нашего Управления становится одной проблемой меньше. Причём всё происходит тихо, безболезненно. Мы же не средневековые католики, на костёр никого не тащим. Гуманные у нас методы.
Только вот, может, костёр честнее. А мы притворяемся… Христа ради притворяемся добрыми христианами. А если притворяемся - значит… Следуя формальной логике, или мы не добрые, или… Так что же, получается, отец Николай прав? И тогда, выходит, мы, в Управлении, предали Его? Вроде Великого Инквизитора из великого романа? А как же тогда быть с теми, Адептами и Рыцарями? С пытавшими меня Малиновыми Старцами? Оставить их пастись на воле, губить души, готовить приход Антихриста? Нет, так тоже нельзя, и это не требует доказательств. Достаточно вспомнить застывший взгляд Вити Северского, его трясущиеся губы, когда вернулся он из Троепольской лавры, от архимандрита Артемия. А я сам… Когда мы накрыли их, Солдат Ночи, в городских катакомбах, ворвались в жертвенный грот… Ту девчонку уже не могли бы спасти никакие врачи. Многим ли приходилось видеть ещё живого человека, в котором крови не осталось ни кубика? А мы видели. Самое страшное, она была ещё в сознании, хотя потом врачи и уверяли, что такое в принципе невозможно. Но это у них, в чистых кабинетах, верны принципы, а в зловонном гроте, где блудливо скалятся со стен выбитые на камне морды демонической иерархии - там действуют совсем иные законы. И когда гнались мы по узким туннелям за предусмотрительно слинявшим Генералом, когда "Аргнум" в моей руке коротко дёрнулся и мешковатая фигура, замерев на бегу, одуряюще медленно сползла по стенке на холодные каменные плиты - тогда я был прав.
Тогда - да. А идя в сарай на Заполынную? Выполняя свой долг, делая малоприятную работу - да что там малоприятную, попросту гадкую - но лишь благодаря ей не появился бы очередной Генерал - как тогда?
- Ну, а с вами что они сделают? - тихо спросил Мишка.
- Они - это кто?
- Ну, сотрудники эти ваши. Из Управления.
- Ты хотел честно? Ну так вот. Есть у нас Устав, и там всё чётко сказано. То, что я сделал, выходит как бы предательство. А за такое военный трибунал даёт петлю. Впрочем, - помолчав, добавил я, - может, сочтут невменяемым. Дескать, был под твоим гипнозом, не ведал, что творю. Кстати, - усмехнулся я, - а ты меня, случаем, не загипнотизировал?
- Это как? - резко остановился Мишка.
- Ну, то есть подчинил своему влиянию. Внушил на расстоянии мысли, заставил вывести тебя из камеры. - Я сам не знал, зачем это говорю, но какая-то странная сила двигала сейчас моим языком.
- Вы что же, думаете, я на такое способен? - угрюмо спросил Мишка, уставившись на свои потёртые кроссовки. - Ну нельзя же так, - помолчав, выдохнул он. - Ведь это же такое свинство… Вот так скрутить человека. Как куклу. Тогда уж лучше убить.
- Ну, а всё-таки? - не сдавался я. - Если отвлечься от рассуждений про свиней, то смог бы?
Мишка помолчал.
- Не знаю, - задумчиво произнёс он, разглядывая запёкшуюся ссадину на коленке. - Просто не знаю, и всё. И не хочу знать.
- Ладно, извини, - хлопнул я его по плечу. - Я же ничего такого на самом деле не думал. Приходилось мне видеть таких, заворожённых. Общался с ними. Ты прав - куклы. Ничего не помнили, ни о чём не думали, просто выполняли приказы - и всё. А уж я-то за одну ночь передумал столько, что на сто лет хватит.
Мы помолчали.
- Знаешь, наверное, я всё-таки малость сдвинулся, - сказал я спустя пару минут. - Не затей я эту кутерьму в полиции, всё было бы ещё туда-сюда. Ну, спецмонастырь. Неприятно, но выдержать можно. Хоть там и режим, и наверное, лупят…
- Да ладно, - беззаботно махнул рукой Мишка, - нашли чем испугать. Я к этому делу привычный. Может, оно и правильно. Мамка говорит, без ремня со мной не сладить. Только ведь там, в монастыре этом, всё чужое было бы. И ни мамки, ни Олежки. Тоскливо, понимаете?
- Понимаю, - негромко сказал я. - У меня ведь тоже интернат за плечами. Такие вещи объяснять не надо. Но всё же это лучше, чем до конца своих дней гнить в камере. Так что прости, я хотел как лучше, а получилось…
- Не надо, - перебил меня Мишка. - Зачем вы? Может, всё как раз получится хорошо, мы же ничего ещё не знаем, что будет.
- Ну что ж, остаётся лишь надеяться. А знаешь, у меня мог бы сейчас быть брат. Всего лишь года на три тебя младше. Если бы не авария…
Мы вновь зашагали молча. Ну о чём тут можно было говорить? Мишка шёл впереди, худой и загорелый, и лёгкий ветерок трепал выбившийся из шорт край футболки. Той самой, измазанной ягодным соком. И мне казалось сейчас, что это он, мой неродившийся брат, ещё лишь собиравшийся быть комок плоти, растаявший вместе с мамой и отцом в вихре жёлтого пламени - что он прорвался ко мне сквозь глухие тёмные пространства, сквозь стены лжи и боли, и теперь шагает рядом, тонкий и живой.
Я понимал, что нет сейчас никого, кто был бы мне ближе. И я - нужен ему. Наверное, в этом-то и весь смысл.
- Смотрите, - тронул он меня за локоть. - Солнце всходит.
Оно и впрямь поднималось над волнистой линией дальних холмов - ещё лишь самая кромка, оранжевый ломоть в обрамлении лёгких, точно вырезанных из розовой бумаги облаков. Пока не слепящий, не обжигающий глаз, этот ломоть с каждой секундой становился всё больше и больше, и рыжий отсвет ложился на холмы, на синеватый край леса, на протянувшееся в бесконечность шоссе.
Стоп! Что-то было не так, и я тупо уставился на свои ботинки, пока, наконец, не увидел - и что-то внутри у меня оборвалось.
Шоссе! Его больше не было. Исчез изъеденный трещинами асфальт, заросшая чахлой травой обочина, притулившиеся с краю дорожные знаки. Теперь под ногами у нас тянулась утоптанная грунтовка, довольно широкая, но куда ей до автотрассы!
Грунтовка чуть изгибалась, уходя к ставшему вдруг очень далёкому горизонту, и то же самое я увидел, обернувшись. Шоссе не кончилось, нет - его просто не было. Нигде и никогда.
- Ты видишь? - толкнул я Мишку в плечо. - Видишь?
- Вижу, - одними губами прошептал он.
- Что это?
- Не знаю. Вправду не знаю. Куда шоссе подевалось?
- Где мы, Миш?
Он лишь махнул рукой.
Исполинское, едва ли не в полнеба солнце выползло наконец из-за холмов и сейчас висело в не успевшем ещё побелеть от жары небе, наливалось апельсиновым светом. Такого солнца просто не могло быть.
Но оно было.
Я зачем-то глянул на компас. Так, совмещаем риски. Крутим кольцо. Так… Но что это?
Стрелка уставилась синим концом мне в грудь, а красным, южным, смотрела на невозможный солнечный шар. Которому полагалось быть на востоке.
А уж в чём-чём, но в компасе я был уверен.
- Миш, глянь, - отстегнул я компас и протянул его мальчишке. - Может, хоть ты что-нибудь понимаешь?
Он долго смотрел на слегка подрагивавшую стрелку.
- Получается, что там юг, - протянул он наконец. - Он ведь не может врать?
- Не может, - подтвердил я.
- Ну вот.
- А как же тогда солнце?
- Ну, значит… - улыбнулся он какой-то виноватой улыбкой, протягивая мне компас. - Значит, теперь юг там, где солнце.
- Юг там, где солнце, - тихо повторил я, глядя на огромный оранжевый шар. - Солнце там, где юг. Юг там, где солнце.
Москва
май 1995 - декабрь 1996