- А вы уверены, что вас там ждут? - не сдавался Жером. - Вы же сами сказали, что давно там не появлялись.
- И что с того? Занятия можно проводить даже с одним учеником.
"Ситроен" бодро мчал мимо Булонского леса. Машин на шоссе было мало, но Мушкетер с тревогой отметил, что Гурджиев почти не смотрит на дорогу.
- А если мы наткнемся на патруль? - спросил он. - У вас есть с собой документы?
Старик похлопал себя по карману кожаной шоферской куртки.
- Не волнуйся, парень, эти бумажки производят впечатление на бошей.
- Надеюсь, - вздохнул Жером.
Их остановили при въезде в Мальмезон. До оккупации там находился пост дорожной жандармерии - одноэтажное белое здание с цветами на окнах. Новые хозяева выбросили цветы и забрали окна железными решетками, а на плоской крыше установили снятый с танка пулемет. Дорогу теперь перегораживал шлагбаум, за сто метров до него вдоль дороги были поставлены фанерные щиты с надписями на немецком и французском: "Сбросьте скорость!", "Проезжать без остановки запрещено!", "Приготовить документы!". Гурджиев послушно притормозил перед шлагбаумом. Из домика, не торопясь, вышел усатый офицер в форме полиции порядка. Остановился в трех шагах от машины и замер, как статуя.
- Вот ведь мерзавец, - сказал Гурджиев по-русски. Жером стиснул зубы. - Хочет, чтобы я к нему вышел - я, старый человек!
Офицер выпятил челюсть. Вряд ли он владел русским, но говорить при нем на незнакомом языке явно не стоило.
- Вы не могли бы подойти к машине, месье? - страдальческим тоном произнес Гурджиев, переходя на французский. - У меня ужасно болят ноги!
- Ферботтен, - рявкнул офицер. - Вам должно выйти и предъявить документы!
- Это может сделать за меня мой спутник?
Полицейский выпучил глаза.
- Выйти из машины, быстро! Оба!
На крик из домика выглянул толстомордый сержант. В руках у сержанта был автомат с коротким стволом. "Обидно", - подумал Жером. Страха он не испытывал - только жуткую злость на вздорного старика.
- Ничего не поделаешь, - театрально вздохнул Гурджиев. - Придется подчиниться…
Немилосердно кряхтя, он начал выбираться из машины. Жером открыл дверцу со своей стороны и поставил ногу на землю. В подошве ботинка пряталась остро заточенная стальная стрелка - ей Мушкетер рассчитывал снять толстомордого автоматчика. Но двоих полицейских сразу бесшумно нейтрализовать не получится, наверняка начнется стрельба, а против пулемета на крыше не больно-то повоюешь. Ладно - как говаривал Наполеон, чья резиденция была достопримечательностью Мальмезона, сначала ввяжемся в бой, а потом посмотрим. Жером наклонился, делая вид, что завязывает шнурок, и тяжелая метательная стрелка скользнула ему в ладонь левой руки.
- Прошу вас, месье, - Гурджиев уже доковылял до офицера и протянул ему документы. - Мне весьма нелегко, но я соблюдаю законы. Если месье говорит, что надо выйти из машины - я выйду, хотя это и стоит мне значительных усилий.
- Молчать! - рявкнул полицейский. Его глаза, и без того наводившие на мысль о базедовой болезни, совсем вылезли из орбит. - Вы есть русский?
- Наполовину, - с достоинством ответил Гурджиев. - Я родился в Армении. Прошу вас, месье, ознакомьтесь вот с этим документом…
Сержант-автоматчик уже шел к ним через двор.
- Майн готт, - сказал вдруг усатый совершенно другим голосом. - Я… я не знал… Господин Гурджиефф, я приношу вам своих самый глубокий и искренний извинений! Я очень сожалею, что заставил вас выйти из машины, но это есть дисциплина, вы должны понимать!
Он обернулся к сержанту и яростно махнул на него рукой - не нужен, исчезни!
- Вы и ваш спутник можете проезжать, - полицейский попробовал изобразить улыбку. - Все в порядке, аллес гут. Могу я иметь надежда, что вы не станете жаловаться господину Кнохену на мои действий, кои есть только и единственно следствие стремления к порядку?
- Хорошо, - печально согласился Гурджиев, - я ничего не скажу господину Кнохену. Прощайте, месье!
Жером почувствовал, как у него вспотели ладони, и незаметно опустил стрелку в карман. "Еще минута, и я бы начал действовать, - подумал он. - Чертов старик, не мог сразу сказать, что у него аусвайс, подписанный самим Кнохеном!"
Гельмут Кнохен числился заместителем Оберга, шефа парижского гестапо, подходы к которому Мушкетер безрезультатно пытался найти последние несколько месяцев. В отличие от Оберга и других боссов гестапо, Кнохен был молод, прекрасно образован и обладал отменным художественным вкусом. Он вел светскую жизнь и считался завсегдатаем аристократических салонов Парижа. Мало кто знал, что в действительности создателем машины тайного сыска, наводившей ужас на всех парижан, был именно этот элегантный интеллектуал, а Оберг только пользовался его разработками.
- Откуда вы знаете Кнохена? - спросил Жером, когда Гурджиев, по-прежнему кряхтя и охая, забрался на водительское сидение "Ситроена". Усатый полицейский уже скрылся из виду, шлагбаум перед ними медленно начал ползти вверх.
- Ага! - хохотнул старик. - Ты тоже удивился, я видел! А ведь я говорил тебе, что мои бумажки производят на этих тараканов впечатление!
- Откуда вы знаете Кнохена? - терпеливо повторил Мушкетер. "Ситроен" медленно проехал под шлагбаумом и весело запылил по раскаленным полуденным улицам Мальмезона.
- А, ну да, ты же разведчик, тебе все нужно знать… Ладно, так и быть, скажу. Любовница Кнохена, баронесса д’Эспер, учится в моей школе.
- Школе танцев?
- Какой же ты тупой идиот! Я разве сказал, что у меня есть другая школа? Когда-то, конечно, были и другие. В Тифлисе в двадцатом году я открыл Институт гармоничного развития человека… и потом, в Америке… Но теперь все, что у меня осталось - это моя маленькая школа танцев. Боши ее не трогают, потому что баронесса д’Эспер специально попросила Кнохена оставить меня в покое. И этот идиот Кнохен сам приезжал посмотреть, как я обучаю танцам. Представляешь, ему так понравилось, что он захотел взять у меня несколько занятий!
- Потрясающе, - пробормотал Жером. Неужели это и есть причина загадочного безразличия оккупационных властей к старому чудаку? Покровительство любовницы всесильного Кнохена? Не так уж и невероятно. В этом случае незачем и тратиться на наружное наблюдение - все необходимое можно узнавать через ту же баронессу д’Эспер.
- И что же, вам удалось чему-нибудь научить Кнохена? - спросил он.
- Пока нет. Проклятая Луна помешала мне. Я заболел… стал сонливым, вялым. Если бы не ты, парень, я спал бы еще много дней. Но ты привез мне привет от Ивановича, и я понял, что это знак! Пора просыпаться.
- Если уж вы все равно проснулись, может, расскажете мне о Хаусхоффере и Эккарте?
- Умей быть терпеливым! Если бы ты учился в моей школе, то часами стоял бы без движения, держа на голове пиалу с водой. Твой главный недостаток, парень - это отсутствие терпения. Ты очень быстрый, я вижу, у тебя хорошие мускулы и отличная реакция, но это тебя и подводит. Тебе трудно сдерживать энергию, она рвется из тебя, как пар из чайника. А ты не должен быть чайником, ты должен быть змеей!
- Почему змеей?
- Змея может часами лежать неподвижно, греясь на камне. А потом мгновенно развернется, словно стальная пружина, и нанесет молниеносный удар! У нее не меньше энергии, чем у тебя, а вот терпения гораздо больше. И если ты научишься быть змеей, твои враги окажутся бессильны.
- Жаль, что у меня мало времени, - сказал Жером. - Я бы с удовольствием у вас поучился.
"Надо запросить у Центра санкцию на новую игру, - подумал он. - Пойти в ученики к Факиру, познакомиться с баронессой д’Эспер, очаровать ее, через нее выйти на Кнохена… Потрясающе перспективная может выйти комбинация, все эти мелкие бандиты, Рюди де Мероды и Шамберлены по сравнению со вторым человеком в парижском гестапо просто не стоящая внимания шантрапа…"
- Времени у тебя столько, сколько нужно, - наставительно произнес старик. - Ты - хозяин своего времени, а не наоборот.
- Если бы, - хмыкнул Жером.
Машина свернула на усыпанную щебнем дорогу, уходившую вглубь золотистых полей. У Мушкетера, давно не выбиравшегося из города, даже голова закружилась от напоенного цветочными ароматами свежего воздуха.
- Красивая страна, - проговорил Гурджиев по-русски. - Но Кавказ все равно красивее. Я, кстати, бывал в Цхинвале, парень. Может быть, у нас там даже есть общие знакомые…
"Вот же настырный старик!" - раздраженно подумал Жером.
- Не хочешь говорить? Ладно, дело твое. Только имей в виду - того, кто ищет башни Сатаны, твой французский все равно не обманет. Он сразу поймет, кто ты такой.
Жером понятия не имел, о ком шла речь в предыдущем послании Центра, и полагал, что никогда этого не узнает, но любопытство оказалось сильнее осторожности.
- О чем вы говорите?
- О предметах. У него наверняка есть предметы.
- Какие предметы?
- Долгая история, парень. А мы, между тем, уже почти приехали.
- Так нечестно! - запротестовал Жером. - Если уж сказали "а", говорите и "б"!
- Значит, ты признаешь? - быстро спросил Гурджиев.
- Что признаю?
- Что на самом деле тебя зовут Георгий, и ты родился в Цхинвале.
- А что, у вас тоже есть предметы? - наугад спросил Мушкетер.
Гурджиев крякнул.
- Почему ты так решил?
- Ну, если тот человек может узнать обо мне все, потому что у него есть предметы, логично предположить, что они есть и у вас.
- А ты хитер, парень! - в голосе старика слышалось одобрение. - Нет, у меня их нет. К сожалению, а может, и к счастью. В общем-то, они мне не очень нужны, потому что я не сплю. Обычно не сплю. А предметы помогают тем, кто хочет управлять сновидением.
- Каким сновидением? - не понял Жером.
- Тем, которое вы называете жизнью.
"Ситроен" остановился перед свежевыкрашенными голубой краской воротами. Гурджиев несколько раз требовательно погудел клаксоном.
- Вот мы и прибыли. Это поместье "Платан", оно принадлежит одному из моих учеников, художнику. Художник он весьма посредственный, но человек очень щедрый, что среди французов редкость.
Ворота отворил зловещего вида горбун в кожаной жилетке, надетой прямо на голое тело. При виде Гурджиева он заулыбался и что-то бессвязно залопотал. Старик высунулся из машины и одобрительно похлопал его по волосатой руке.
- Это Филипп, - пояснил он Жерому. - Добрый малый, хотя и родился идиотом.
- Если не ошибаюсь, - сказал Мушкетер, - согласно вашей теории, все мы идиоты.
- Филипп - истинный идиот. В медицинском смысле этого слова. Родителям он оказался не нужен, в приюте его все шпыняли… Ему повезло, что он попал к Пьеру. А вот, кстати, и Пьер.
Из дома вышел человек, одетый в синюю, запачканную красками блузу. На взгляд Жерома, он походил не на художника, а на маляра, которого оторвали от покраски забора.
- Учитель! - закричал он на весь двор. - Мари! Мари! К нам приехал месье Гурджиев!
- Экзальтированный идиот, - вполголоса сказал старик. - Впрочем, жена его очень мила.
Он открыл дверь и выбрался из машины. Двигался он ловко и плавно, как вышедший на прогулку кот. Жером давно подозревал, что весь спектакль с больными ногами был разыгран лишь для пущего драматического эффекта.
- Какая приятная неожиданность! - художник терзал в руках полотенце, яростно оттирая краску с ладоней. - Месье Гурджиев! Дорогой учитель! Как вы себя чувствуете?
- Превосходно! - Гурджиев приобнял его за плечи. - Вот этот молодой человек меня вылечил. Познакомьтесь, Пьер, этого господина зовут Жером, он археолог из Сорбонны. Не обращайте внимания на его костюм, он был вынужден скрываться от ревнивого мужа, вооруженного пистолетом. Может быть, у вас найдется что-нибудь поприличнее этих обносок? Я хочу показать Жерому мою школу танцев.
Пьер и Жером обменялись рукопожатиями.
- Мерзкие это типы - ревнивые мужья! - подмигнул Жерому художник. - Не беспокойтесь, я найду вам хороший костюм. Итак, месье Гурджиев, могу ли я надеяться, что вы возобновите наши занятия? Скажу честно, мне их очень не хватало. Да и писать стало трудновато. Как будто исчезло что-то неуловимое, какое-то волшебство!
- Оно вернулось, - оборвал его излияния старик. - Приготовьте танцевальный зал, да позвоните в Париж Фредерику и Изабель, пусть приезжают сегодня же!
- Отлично, месье Гурджиев! - Пьер сиял, как начищенный медный таз. - Я немедленно все сделаю. Мари! Ну где же ты? Мари!
Появилась и Мари - прелестная блондинка с голубыми глазами и по-деревенски румяными щечками. Увидев Гурджиева, она взвизгнула и бросилась к нему на шею.
- Ну-ну, девочка, - ласково сказал старик, поглаживая ее по спине. - Я тоже рад тебя видеть. Надеюсь, ты приготовишь сегодня на ужин мою любимую баранину с травами?
- Не сомневайтесь, Учитель! Только, может быть, вы перед этим нам сыграете?
- Проказница! - Гурджиев звонко шлепнул ее по попке. - Тебе бы все плясать! Ладно, шалунья, для тебя я сыграю. Но сначала приведи в порядок зал, ты же знаешь, я не терплю пыли!
2
- Теперь ты видел, что такое священный танец, - сказал Гурджиев. Пьер и Мари, совершенно обессиленные, лежали в плетеных креслах, похожие на брошенных в корзину марионеток. - Он может быть очень веселым, а может походить на битву. Может наполнять тебя дикой энергией, а может отнимать все, что у тебя есть - вот как сейчас.
- Зачем? - спросил Жером. - Если танцевать только для того, чтобы так вымотаться, лучше пойти и порубить дрова - пользы больше.
Гурджиев фыркнул.
- Они счастливы сейчас. Они только что общались с Богом.
- Предположим, я не хочу общаться с Богом. Зачем мне тогда священный танец?
Старик пощипал усы.
- Ты хочешь получить ответы на свои вопросы?
- Разумеется.
- Поэтому ты задаешь их мне. Тебя так учили - если надо что-то узнать, ты ищешь человека, который обладает этими знаниями, и выспрашиваешь у него все, что тебе нужно. Ты к этому привык.
- Разве это неправильно?
- Что значит "правильно" или "неправильно"? Помнишь, о чем я тебе говорил? Ты спишь! И все люди в мире спят! "Правильно" и "неправильно" - это категории, существующие внутри сна. Вот они, - Гурджиев кивнул на распластанных в креслах Пьера и Мари, - только что просыпались. Теперь они снова заснут, но воспоминания о реальности будут посещать их еще долго. Помнишь, что Пьер говорил о волшебстве?
Жером нетерпеливо кивнул.
- К чему вы все это мне рассказываете?
- К тому, что вырвавшись из сна, ты можешь получить ответы на все свои вопросы. Тебе нужно только сконцентрироваться, чтобы не забыть, что ты хочешь узнать.
- Вы за этим сюда меня притащили?
- А зачем же еще? Ну что, ты готов?
- Не проще было воспользоваться обычным путем?
- Ты бы не поверил.
- Я и в башни Сатаны не поверил.
- Знаю. Поэтому и хочу дать тебе урок танца. Последний раз спрашиваю: ты готов?
Жером вспомнил застывшие в трансе лица крутившихся на пятках хозяев дома и с трудом поборол желание сказать "нет".
- Готов. Что мне нужно делать?
- Иди сюда, - Гурджиев показал на начерченный на полу меловой круг. - Встань прямо, сдвинь носки, вытяни руки вверх. Закрой глаза. Прислушайся к себе. Когда начнет играть музыка, двигайся так, как велит тебе твое тело. Не открывай глаза, пока не увидишь яркий белый свет. Если я буду дотрагиваться до тебя, не пугайся - я лишь направляю твои движения. Когда вспыхнет свет, можешь задавать свои вопросы.
- И все? - недоверчиво спросил Жером. - А если света не будет?
- Если света не будет, значит, ты никудышный танцор и я в тебе ошибся, - отрезал старик. - Ну, начинай же!
Мушкетер пожал плечами и прошел на середину комнаты. Встал в круг, поднял руки к потолку и закрыл глаза.
Когда старик заиграл на своем дудуке, Жерому стало смешно. В самом деле, трудно представить себе более комичную ситуацию - он, опытный разведчик, танцует под дудку ловкого шарлатана, живущего за счет доверчивых дурачков, вроде Пьера и Мари… Он прислушался к себе - не желает ли тело пуститься в пляс. Тело не желало. Тело сотрясали приступы хохота. Жером с трудом удерживался от того, чтобы не засмеяться в голос. Неужели этот хитрый старик действительно думает, что сумеет облапошить его, профессионала, пришедшего в Иностранный отдел ГПУ еще в тридцать втором году? Его, вчерашнего выпускника медицинского института, брал на работу сам Менжинский - сотрудников в Иностранном отделе было мало, к каждому требовался индивидуальный подход. Вручая ему удостоверение сотрудника ГПУ, Менжинский сказал: вы должны быть готовы ко всему. Вы врач, но если понадобится нарушить клятву Гиппократа, вы должны быть готовы ее нарушить. Вы лечите людей, но если потребуется убить человека, вы должны сделать это, не задумываясь. Отныне вы не принадлежите себе - вы стали частью могучего организма, его глазами и ушами, а если придет нужда - станете его ядовитым когтем…
Кто-то сильно дернул его за локоть, и Жером почувствовал, что его повело влево. Конвульсии, сотрясавшие его тело, постепенно переходили в какие-то ритмические движения. Ноги сами собой выводили замысловатые кренделя. Дудук играл все громче, в ушах шумело так, как будто он пропустил хороший крюк в челюсть. Ужасно хотелось открыть глаза, но Жером хорошо помнил предостережение старика. "Интересно, как я выгляжу сейчас со стороны?" - подумал он, и согнулся пополам от нового приступа хохота.
Музыка накатывала на него ревущими валами, он боролся с ней, как пловец с бушующим морем, захлебывался ей, взмывал на вершину волны и падал в темные бездны. Где-то в вышине, в разрывах фиолетовых облаков, светили редкие звезды, он тянулся к ним, пытался достать их руками, но звезды были слишком высоко, и их хрустальный звон терялся в басовитом гудении беснующихся вод. Его крутило и бросало, как щепку в водовороте, в голове выл ветер и гремели грозовые раскаты, и исполинские молнии били из разорванных надвое небес в черное чрево моря.
"Я готов ко всему, - повторял Жером про себя, - это только музыка, проклятая музыка, когда она закончится, я сломаю чертов дудук об колено и выкину его к свиньям собачьим, это всего лишь звуки, я выдержу, я должен быть готов ко всему".
Но когда перед закрытыми глазами Жерома вспыхнул прожектор в миллион свечей, он все-таки закричал.
Он пришел в себя в одном из плетеных кресел. Тело болело так, как будто по нему час маршировала рота солдат, но голова была удивительно свежей. Жером огляделся - старик сидел в другом кресле, положив на колени шахматную доску и задумчиво переставлял фигуры. Ни Пьера, ни Мари в комнате не было.
- Теперь ты все знаешь, - сказал Гурджиев, не поднимая головы.
- Так это все правда? - спросил Жером и тут же устыдился своего вопроса. Он знал, что это было правдой. - Значит, Иванович…