- Сложный вопрос… Был такой предсказатель Эрик Хануссен, очень известный в то время, когда я приехал в Берлин. Он читал мысли, предсказывал будущее и выступал с гипнотическими опытами. Гитлер ему доверял. Хануссен, например, предсказал пожар рейхстага…
- Но ведь фашисты подожгли его сами!
- Не совсем так, товарищ генерал. Вы, конечно, знаете, что технически поджог совершил голландец Ван Дер Люббе - жалкий, опустившийся человечек. Но полицейские, которые его допрашивали, пришли к выводу, что Ван Дер Люббе кто-то загипнотизировал - об этом писали в берлинских газетах. Некоторые мои друзья в обществе Туле предполагали, что гипнотизером был именно Хануссен. Поэтому-то он так уверенно говорил о предстоящем пожаре… Но вскоре после прихода нацистов к власти выяснилось, что знаменитый Хануссен никакой не швед, а чешский еврей по имени Хаим Штайншнайдер. Фюрер почувствовал себя оскорбленным - он ведь покровительствовал гипнотизеру. Вскоре Хануссена нашли мертвым - его убили штурмовики, которым он давал в долг крупные суммы денег. С тех пор Гитлер с большим подозрением относился к гипнотизерам, считая их шарлатанами. Другое дело…
Гронский замолчал. Поднес к губам пиалу с чаем, но пить не стал.
- Другое дело, что сам фюрер обладает колоссальным гипнотическим даром. Хаусхоффер говорил мне, что он способен убедить в чем угодно и одного человека, и целую толпу. А один раз добавил, что это настоящее чудо, которое сотворил Эккарт.
- Кто такой Эккарт?
- Странный человек. Хаусхоффер называл его учителем фюрера. Он умер вскоре после пивного путча в Мюнхене, когда Гитлер сидел в тюрьме. Говорят, что Гитлер плакал, узнав о его смерти.
- Плакал? - брезгливо переспросил Абакумов.
- Фюрер вообще очень сентиментален, - пожал плечами Гронский. - Вы не знали? Он обожает щенков и котят, и ненавидит охоту.
Абакумов круто развернулся к нему и грозно навис над сидевшим на табурете астрологом.
- Ты что, собрался мне рассказывать, какой Гитлер замечательный? И собачек любит, и гипнозом владеет, так, что ли?
- Мне казалось, вы хотели узнать о Гитлере больше, чем можно прочесть в фельетонах Эренбурга и Меттера, - холодно сказал Гронский.
- Мне нужно знать, пользуется ли Гитлер услугами гипнотизеров! А про его любовь к собачкам будешь рассказывать кому-нибудь другому!
Гронский допил чай и поднялся. Он был на полголовы ниже рослого Абакумова, но держался с таким достоинством, что генералу стало даже завидно.
- По моей информации, - тщательно выговаривая слова, произнес Гронский, - Гитлер не прибегает к помощи гипнотизеров. Ему это попросту не нужно, поскольку он сам владеет техникой внушения.
- Этому можно научиться? - Абакумов слегка сбавил обороты.
- Можно, конечно, были бы способности. И в обществе Туле, и в Биорадиологическом институте этому учили. Другое дело, что, если способностей нет, то даже лучшие учителя окажутся бессильны.
- А у Гитлера способности, конечно, были? - язвительно спросил Абакумов.
На этот раз Гронский ответил не сразу. Он прошелся по комнате, словно бы что-то припоминая, потом приложил палец к кончику хрящеватого носа и некоторое время стоял неподвижно.
- По-видимому, да, - ответил он, наконец. - Но Хаусхоффер считал, что эти способности не врожденные. Он, видите ли, хорошо знал людей, сталкивавшихся с Гитлером в годы Первой мировой. И все они, в один голос, твердили, что это был маленький, зажатый, совершенно ординарный ефрейтор, который с трудом мог связать три слова. Гитлер страдал от какого-то заболевания… то ли нервного, то ли психического… у него случались истерики, ему то и дело казалось, что он слепнет! Никакого намека на силу воли, и уж тем более на то, чтобы подчинять своей воле других… Все изменилось после войны. Гитлер познакомился с Эккартом, и тот сделал с ним что-то… что-то, после чего прежний Гитлер умер, и родился новый. Тот, за которым шли толпы.
Абакумов крякнул.
- Значит, ты думаешь, что гипнозу его научил этот… Эккарт?
- Так мне говорил Хаусхоффер. Проверить это нельзя, поскольку Эккарта, как я уже упоминал, давно нет в живых, а Хаусхоффер вряд ли станет откровенничать…
"Вот и поговорили, - мрачно подумал генерал. - Что я буду шефу докладывать? Провел с Гронским беседу о гипнозе и гипнотизерах, выяснил, что человек, предположительно обучавший Гитлера искусству внушения, умер двадцать лет тому назад? Да, хорошо поработал, нечего сказать".
И тут Абакумова неожиданно осенило.
- Слушай, Сергей Николаевич, - проговорил он медленно, - а вот этот парижский эмигрант, про которого ты товарищу Меркулову докладывал… он ничего интересного на эту тему нам рассказать не может?
Лицо Гронского просветлело, как будто он вспомнил о чем-то очень хорошем.
- Георгий Иванович? Разумеется, может! Он, кстати, был дружен с Хаусхоффером, я, собственно, на квартире у Карла с ним и познакомился. Они вместе ездили на Тибет, в какую-то секретную экспедицию. Действительно, как это я сразу не подумал… А с ним удалось установить связь?
Абакумов посмотрел на астролога тяжелым взглядом. Наконец-то представился случай ущучить этого зарвавшегося аристократишку.
- Не выходите за рамки своей компетенции, товарищ директор специального научно-исследовательского института, - сказал он неприятным голосом особиста. - Иначе нам с вами придется разговаривать уже совсем в другом месте и на другие темы.
Щеки Гронского порозовели. "Краснеет, как девка, - неприязненно подумал Абакумов. - А еще разведчик".
- Извините, товарищ генерал, - вздохнул астролог. - Дурное любопытство.
- Ладно, - Абакумов, довольный тем, что сумел поставить выскочку на место, сунул Гронскому свою огромную ладонь. - Будем считать, ты мне сегодня помог. А этот… гороскоп… никому, кроме меня не показывай. Я на днях заеду, заберу.
Вернувшись в Москву, Абакумов сразу же поднялся в кабинет к Берии, но наркома на месте не оказалось - секретарша сказала, что Лаврентий Павлович уехал и будет поздно вечером. Несколько минут генерал раздумывал, не поставить ли в известность Меркулова: в конце концов, комбинацию с Гурджиевым вел именно он. Решил - не стоит; субординация - великая вещь, пренебрегать ею нельзя. В иерархии НКВД они с Меркуловым стояли на одной ступени служебной лестницы - заместители наркома. Меркулов с Гронским уже поработал и особых результатов не добился: нельзя же, в самом деле, считать результатом бессвязный бред, присланный Мушкетером из Парижа, все эти "огни преисподней", "любовницу Сатаны" и "оживление мертвых". У него, Абакумова, есть, по крайней мере имена: Эккарт и Хаусхоффер. Вот о них-то и следует расспрашивать старого эмигранта, а вовсе не о заброшенных румынских замках и тайниках на берегу озера Рица. Именно с этим предложением Абакумов собирался пойти к Берии.
Он заперся в своем кабинете, выпил рюмку армянского коньяку, положил на стол лист чистой бумаги, карандаш и начал набрасывать план предстоящей игры. Такую работу Абакумов никогда не любил - он был человеком действия, бойцом, а не стратегом, просидеть ночь в засаде было для него куда проще, чем придумать изящную оперативную комбинацию. Сева Меркулов, напротив, был силен в стратегии: не зря же Хозяин поручил ему надзор за разведкой. Но Абакумов понимал: сейчас у него появился редкий шанс опередить Меркулова. Ради этого стоило попотеть.
Часы показывали половину двенадцатого, когда в тишине кабинета резко зазвонил рогатый черный телефон.
- Виктор Семенович, - голос в трубке был сух, как папиросная бумага, - это Поскребышев. Приезжай в Кремль, тебя хочет видеть товарищ Сталин.
Глава десятая. Учитель танцев
Париж, июнь 1942 года
1
К дому на рю Колонель Ренар Жером подходил, чувствуя себя таксой, засовывающей голову в барсучью нору. Таксу, конечно, на то и натаскивают. Тренируют, кормят, дают время от времени погоняться в свое удовольствие за какой-нибудь мелкой дичью. Но приходит день - и надо лезть в нору, в глубине которой сидит здоровенная злая зверюга, готовая откусить тебе голову. Старик-эмигрант был совсем непохож на барсука. Но чем дольше Жером анализировал странное равнодушие немецких хозяев Парижа к чудаку-мистику, тем тревожнее становилось у него на душе. До войны Гурджиев поддерживал отношения с десятками известных парижан, его считали учителем и пророком влиятельные мужчины и женщины по обе стороны Атлантики. Вряд ли он оборвал все контакты после прихода немцев. По неписаным правилам разведки, человек с такими связями просто обязан попасть в разработку. Если старика не трогают, значит, за ним наблюдают, и наблюдают пристально. Встреча в кафе прошла гладко, но это могло быть случайностью. Допустим, наблюдение велось не круглосуточно, а выборочно - в конце концов, в Париже у гестапо не миллион агентов. Возможно также, что у наружки не было ориентировки на Жерома - однако сам факт подхода был зафиксирован, и какой-нибудь безликий клерк в здании на рю Соссэ уже сравнил описание собеседника Гурджиева с портретом "британского шпиона", ушедшего от погони на улице Прачек. В любом случае, идти к старику домой было опасно - хуже того, это было неразумно. Но приказ, полученный из Центра, не оставлял Жерому возможностей для маневра.
"Срочно свяжитесь с Факиром и передайте ему привет от Ивановича. Выясните все, что известно Факиру о Карле Хаусхоффере, Дитрихе Эккарте и гипнотизерских способностях Гитлера. О результатах беседы доложить немедленно!"
Жером, уверенный, что после бреда о семи башнях Сатаны Центр прекратит дальнейшую работу с Факиром (этот псевдоним предложил для Гурджиева он сам), чрезвычайно удивился новому заданию. На следующий день он вышел из дому, надев поношенные брюки и видавший виды пиджак. На голову Жером водрузил синий берет, а на нос - очки в немодной роговой оправе. Эти нехитрые манипуляции сразу же состарили его лет на пятнадцать, превратив щеголеватого молодого археолога в уставшего рабочего с окраины. В таком виде он и заявился в кафе, где маг обычно лакомился арманьяком. Маскировка удалась на славу - во всяком случае, усатая мадам Кики недавнего посетителя не признала. Вот только Гурджиева в кафе не было. Жером несколько часов просидел в углу, потягивая пиво, и ушел, когда на город начали опускаться прозрачные июньские сумерки. Гурджиев не появился в кафе и на следующий день. Часики, между тем, неумолимо тикали. Слова "срочно" и "немедленно" в шифровке Центра не позволяли Жерому ожидать появления Факира до морковкина заговенья. Встречу надо было форсировать, и Жером, проклиная вздорного старика, неожиданно изменившего старым привычкам, отправился на рю Колонель Ренар. Сначала он, как водится, тщательно изучил карту. Просмотрел телефонный справочник, запоминая фамилии соседей Гурджиева. Потом покружил по кварталу, изучая возможные пути отхода. И лишь затем подошел к дому, где обитал Факир.
Консьерж клевал носом в своей клетушке. Жером, заготовивший для него довольно увлекательную легенду (в ней фигурировал месье Кальвани, проживавший на шестом этаже, его двоюродный брат из Лиона и некая молоденькая актриса кабаре на Пляс Пигаль), пожал плечами и вошел в подъезд. Поднялся по темноватой лестнице с выщербленными ступенями на третий этаж. Огляделся - на площадку выходили еще две двери, за каждой из которых могли прятаться агенты гестапо. "Я становлюсь параноиком", - мрачно подумал Жером и нажал бронзовую кнопку звонка.
Где-то в недрах квартиры загремел долгий раскатистый гром.
Ничего не происходило. Не было слышно ни шаркающих шагов, ни бормотания "уже иду, подождите". На лестничной площадке царила тишина. Под прицелом глазков, через которые могли наблюдать за ним гестаповцы, или, на худой конец, соседи, хотелось втянуть голову в плечи.
Жером позвонил снова.
Щелкнул замок.
На пороге стоял Гурджиев - заспанный, в пижаме и домашних тапках, которые явно были ему велики. При ходьбе такие тапки должны неизбежно щелкать задниками по полу. Как старикан ухитрился подойти к двери неслышно, Жером так и не понял.
- А, - сказал маг сиплым голосом, - это опять ты.
- Вы приглашали меня, - Жером вежливо поклонился. - Сказали, что если я надумаю дослушать вашу историю до конца, то могу прийти. Как видите, я пришел.
- Не вовремя, - буркнул Гурджиев. Его седые усы уныло обвисли. - Я болен.
Теперь Жером заметил лихорадочный блеск черных глаз старика. У Гурджиева, по-видимому, был жар.
- Вам нужна помощь? - спросил он, стараясь, чтобы его участие не выглядело фальшиво. - Может быть, какие-то лекарства? Я могу достать…
- Нет, - отрезал маг. - Лекарства не нужны. Это все Луна. Ты же не можешь уничтожить Луну, парень?
Жером покачал головой.
- Вот видишь. Просто уходи и оставь меня в покое. Мне, видно, пришло время умереть.
- Вряд ли, - сказал Жером. - От простуды в наше время не умирают.
Как он и предполагал, старик немедленно рассвирепел.
- Ты что, доктор? Откуда знаешь, что у меня простуда? Я что, чихаю? Скажи, я хоть раз чихнул? Может, у меня насморк? У меня что, нос красный?
- У вас горло болит, - перебил его Жером. - Вот здесь. Это фарингит. Я могу достать аспирин и фуроцилин для полоскания.
- Слушай, - сказал Гурджиев по-русски с сильным кавказским акцентом, - откуда узнал, а?
Жером тяжело вздохнул.
- Учился когда-то на врача, - ответил он по-французски. - Потом понял, что это не мое и стал археологом. Может быть, вы все-таки позволите мне войти?
Маг хмыкнул и сделал шаг назад.
В квартире Гурджиева пахло пряностями и сандалом. Откуда-то доносилась негромкая музыка - слегка заунывная, и в то же время завораживающая. Комната, в которой оказался Жером, была почти пуста - на полу лежал роскошный восточный ковер, в углу на мраморной тумбе стояла расписанная цветами и павлинами китайская ваза.
- Ну, теперь-то ты мне скажешь? - требовательно спросил Гурджиев.
- Скажу - что?
- Зачем я понадобился советской разведке, вот что!
Жером усмехнулся и покачал головой.
- Меня просили передать вам привет.
- От кого? - скривился Гурджиев.
- От Ивановича.
Несколько секунд старик непонимающе смотрел на Жерома.
- От Ивановича? Постой, постой…
Он вдруг покачнулся и оперся рукой о стену.
- Вам плохо? - встревожился Жером.
- Нет! - рявкнул Гурджиев. - Просто голова закружилась - такое бывает, когда Луна слишком близко подходит к Земле. Так ты говоришь, привет от Ивановича?
- Да, - подтвердил Жером. - От него лично.
- Садись, - старик махнул рукой на ковер и первым уселся на него, скрестив ноги по-турецки. - Рассказывай все подробно.
Жером последовал его примеру, подобрал ноги под себя.
- К сожалению, я не могу ничего добавить. Если откровенно, я даже не знаю, кто такой Иванович. Я думал, это условная фраза…
Гурджиев подергал себя за усы.
- Я ведь говорил тебе, что ты идиот? Так вот, ты действительно идиот. Какая же это условная фраза? Я разве похож на шпиона? Ивановичем звали моего лучшего ученика в Тифлисе, моего самого лучшего, самого способного ученика. Ни один из здешних ему в подметки не годится. А знаешь, почему? Все эти французы, англичане и американцы слушают слова, которые я произношу, и думают, что чему-нибудь научатся. А Иванович смотрел, как я говорю! Смотрел, как я двигаюсь! Подражал даже моему дыханию! Трубку начал курить, потому что я курил тогда трубку! Он был совсем молодой, но уже знал, что слова не важны! Слова, парень, вообще не важны! Все, что мы можем понять, все, что говорит нам природа, все, что говорит нам Господь Бог, есть в музыке, есть в движении!
Старику на глазах становилось лучше. Даже глаза его теперь блестели не от лихорадки, а от возбуждения.
- Жаль, что он учился у меня так недолго. Но ему мое учение пошло на пользу. Я слежу за его успехами, парень.
- Правда? - вежливо спросил Жером. Ему не терпелось перейти к делу. Каждая лишняя минута, проведенная в этой квартире, казалась ему недопустимой роскошью.
- О них, знаешь ли, в газетах пишут. Правда, немцы все перевирают, но умный человек может и из бочки лжи выцедить капельку правды.
- И кто же это - Иванович?
Гурджиев посмотрел на него, как на умалишенного.
- Я же сказал тебе - мой лучший ученик. У меня был в Тифлисе небольшой кружок единомышленников. Мы изучали суфийскую мудрость, священные танцы… Ты любишь танцевать?
- Да, - честно ответил Жером. - Но не знаю ни одного священного танца.
- Я мог бы тебя научить… но ведь тебе… или, правильнее сказать, Ивановичу, другое от меня нужно?
- Вы совершенно правы. Я должен расспросить вас о двух немцах. Карле Хаусхоффере и Дитрихе Эккарте. Вы же их знаете?
- Знал, - поправил его Гурджиев. - Эккарт умер.
- Можете мне о них рассказать?
Старик хмыкнул.
- Что именно? Какие сорта шнапса предпочитал старый пьяница Дитрих? Или какие привычки Карла выводили меня из себя во время нашей экспедиции в Тибет? Научись, наконец, ставить вопросы правильно! Неужели в советской разведке этому не учат?
- Гипноз, - сказал Жером. - Все, что связано с гипнозом. И с Гитлером.
Минуту Гурджиев раздумывал. Потом вдруг хлопнул в ладоши и пружинисто поднялся на ноги.
- Кажется, я понял. Это знак, парень. Поехали, я покажу тебе кое-что.
У Гурджиева был автомобиль - новенький шестицилиндровый "Ситроен" с откидывающимся верхом. Сев за руль, маг преобразился - теперь он выглядел лет на десять моложе и гораздо бодрее. Недомогание как рукой сняло - даже голос, натолкнувший Жерома на мысль о фарингите, стал молодым и звонким.
- Одет ты, конечно, как клошар, - сказал он, искоса поглядывая на сидящего рядом Жерома. - Публика подумает, что я стал набирать учеников среди городского отребья. Ну да ничего, в поместье найдется пара приличных костюмов.
- В поместье? - переспросил Жером. - Мы едем за город?
- Ты поразительно догадлив, мой молодой идиот. Мы едем в мою школу танцев.
"Только проверок на дорогах мне не хватало", - подумал Мушкетер. Последнее время люди Оберга, напуганные активностью маки, ужесточили контроль над загородными трассами.
- Вы уверены, что не можете ответить на мои вопросы где-нибудь в Париже? Мы могли бы посидеть в кафе, я с удовольствием угощу вас арманьяком…
Гурджиев добродушно рассмеялся.
- Считаешь меня алкоголиком, а? Да, я не прочь иногда выпить рюмку-другую, но это же не повод, чтобы пропускать занятия!
- Какие занятия?
- В моей школе, идиот! Да будет тебе известно, что я учитель танцев - лучший в Париже. Не скрою, я давно не посещал мою школу… из-за болезни… но ты вылечил меня, и теперь я просто обязан туда отправиться.
Они пронеслись мимо двух полицейских, сидевших на приземистых черных мотоциклах. Полицейские удивленно посмотрели им вслед.