- Да, они одним эшелоном прибыли. В общем, налицо интереснейшая ситуация, друг мой Шайба. Не советская комсомолка, а просто какая-то французская королевишна.
- Почему французская?
- Эх, Шайба-Шайба! Басни про мух цитируешь, а то, что нам Абрамыч в спецшколе про французских королей рассказывал, забыл?
Абрамычем курсанты звали старого коминтерновца, читавшего им курс лекций о странах Западной Европы. Как его звали на самом деле, никто не знал, но акцент и характерная внешность не оставляли сомнений в том, что прозвище свое он получил не зря. Коминтерновец за свою долгую жизнь успел побывать во всех европейских странах, за исключением, может быть, Албании, пережил массу приключений, и его лекции слушались с большим интересом.
- Я с королями редко дело имею, - засмеялся Шибанов. - А с мухами - регулярно.
- Французские короли лечили наложением рук! - торжественно заявил Бричкин. - Когда они выходили на улицы, им прохода не давали паралитики и золотушные! Исторический, между прочим, факт!
- Хочешь сказать, что эта твоя Катя тоже наложением рук лечит?
- Да! - закричал Бричкин и машина снова вильнула. - Именно так! Если бы у нее было какое-нибудь чудо-лекарство, вот как этот английский пенициллин, я бы понял! Но у нее ничего нет! Йод, перекись, хлороформ! То же, что и у других! Только у других тяжелые больные умирают, а у нее - выздоравливают!
Машина уже катила по улицам города. Деревянные домишки за покосившимися штакетниками напомнили Шибанову родной Таганрог. Вот разве что палисадники в Таганроге были зеленее и богаче…
- Это наша медсанчасть, - Бричкин выехал на площадь, где стояли крытые брезентом грузовики, лихо развернулся перед крыльцом длинного деревянного барака, и заглушил мотор. - На самом деле медсанчасть - одно название. Госпиталь, огромный, на полторы тысячи коек. Крупнейший на всем Южном Урале!
- Да ты, как я посмотрю, стал патриотом Каменск-Уральского, - капитан хлопнул его по плечу. - Не завел ли ты себе здесь зазнобу, Леха?
Бричкин ничуть не смутился.
- А если бы и завел? Я парень видный, серьезный, к тому же настоящий джентльмен. Вполне естественно, что я пользуюсь большим успехом у противоположного пола…
- Вот что, джентльмен с Богатяновки, - Шибанов повернулся к приятелю и, слегка наклонив голову, уставился ему в глаза немигающим взглядом. - Скажи честно, ты к этой Катерине тоже подкатывал?
Алексей театрально вздохнул. Попробовал отвести взгляд, но черные глаза капитана держали его цепко.
- Что значит "тоже"? Ну, да, я попробовал установить с ней дружеские отношения. Девчонка симпатичная, веселая. Позвал ее пару раз прогуляться над рекой… Но не сложилось. Очень уж принципиальная. "Я, - говорит, - вас, Алексей, уважаю, как человека, так что давайте останемся друзьями". Ладно, я же джентльмен! Подарил ей цветочки, поцеловал ручку и больше ничем не тревожил ее трепетную душу. Правда, хмыренка этого, который к ней клеился, с лестницы все-таки спустил. Но она, если честно, его и не любила. Она, если хочешь знать, вообще никого не любит. Ждет своего принца…
Шибанов хмыкнул и прикрыл глаза. Бричкин растерянно заморгал.
- Ты что это, Шайба? Ты опять эти свои штучки? Как в школе?
- Да нет, - капитан кривовато усмехнулся. - Я уже давно этим не балуюсь. Так, случайно вышло, извини.
Алексей отвернулся, побарабанил пальцами по баранке "Виллиса". Сказал глухо:
- Больше так не делай, а то морду набью.
Шибанов не успел ответить. С крыльца скатилась толстая девица в очках и белом халате, подбежала к автомобилю, уцепилась за дверцу и закричала прямо в ухо Бричкину:
- Как вам не стыдно! Вы зачем здесь машину поставили? С минуты на минуту привезут больных из Шадринска, куда я их буду сгружать?
- Вы? - изумился Алексей. - Вы лично? Такая хрупкая девушка?
Девица покраснела - то ли от смущения, то ли от злости.
- Немедленно переставьте машину, товарищ лейтенант! - звенящим голосом потребовала она. - Иначе я доложу о вашем поведении начальнику медсанчасти!
- О-о, - протянул Бричкин разочарованно, - в бой вступает тяжелая артиллерия… нет уж, милая девушка, давайте обойдемся без вашего начальства…
Он вновь завел мотор и медленно покатил вдоль грузовиков, высматривая, куда бы приткнуть "Виллис".
- Ты боишься начальника медсанчасти? - недоверчиво спросил капитан. - Кто же этот лютый зверь? Какой-нибудь двухметровый полковник медслужбы, заслуженный патологоанатом республики?
- Знаешь, Шайба, - сказал Алексей грустно, - когда ты пытаешься острить, это выглядит настолько неестественно, что даже пугает. Начальник медсанчасти - женщина. Между прочим, красивая, хотя и старше нас с тобой лет на десять. Кстати, если ты собираешься забрать отсюда Катюшу, предупреждаю - без ее санкции ты это сделать не сможешь.
- Тогда я пошел за санкцией, - Шибанов не стал дожидаться, когда Бричкин припаркует "Виллис", открыл дверцу и легко выскочил на ходу. - Ты, как я понимаю, меня не проводишь?
- Провожу, - обреченно вздохнул Алексей. - Но запомни, капитан: лучше бы это был патологоанатом.
2
Кате хотелось спать.
Отработать две смены подряд - тут любой спать захочет. Смены по 12 часов, это сутки без сна. Где-то после двадцатого часа начинает сильно кружиться голова, думаешь только о том, чтобы присесть на краешек стула, закрыть глаза и отключиться от мира хотя бы на минутку. Но это опасно - потому что заснешь не на минутку, а надолго. Тебя, конечно, разбудят, но голова уже будет совсем тупая, вата вперемешку с чугуном, еще напутаешь с лекарствами, у нее так было однажды, вместо сульфадимезина дала больному обычную соду, это при крупозной пневмонии на фоне сквозного ранения легкого! Профессор Синявский потом сказал, что не понимает, как такая ошибка не убила больного, и Катю охватил такой стыд, что впору под землю провалиться. Правда состояла в том, что больному - это был молоденький лейтенантик-артиллерист, белобрысый, со смешным курносым носом - стало не хуже, а лучше, хотя, ясное дело, не от соды. Может, потому, что она посидела рядом с ним, подержала за руку, и очень-очень захотела, чтобы он поправился. Болезнь лейтенанта представлялась ей чем-то вроде скользкой черной жабы, ее надо было изловить и вытащить на свет. Это было совсем непросто, потому что жаба выворачивалась из рук и пряталась за продырявленное легкое. Да и ловила ее Катя не совсем руками, а как бы воображаемыми пальцами, а попробуй воображаемыми пальцами поймать воображаемую жабу! В конце концов она ухватила тварь за лапу и резко дернув, вытащила из груди артиллериста. Парнишка захрипел так страшно, что Катя испугалась, не повредила ли она ему трахею. Швырнула изо всех сил гадину на пол и раздавила каблуком. Через минуту дыхание больного выровнялось, лицо разгладилось, и он заснул. На следующий день профессор Синявский констатировал улучшение - тогда-то Катя и призналась ему, что перепутала сульфадимезин с содой. Можно было и не признаваться, лейтенант полным ходом шел на поправку, но Катя с детства не умела скрывать свои проступки. Мама ее так научила. А теперь мама умерла, и поступать по-другому означало бы предать маму.
Когда Катя была маленькой, мама всегда сидела рядом с ее кроваткой, гладила по волосам, меняла мокрую повязку на лбу. Но главное - держала за руку. Катя очень хорошо помнила это ощущение - прохладные мамины пальцы лежат на ее горячей руке, и словно вытягивают из нее болезнь. Жар спадает, боль будто смывает невидимой волной.
- Как ты это делаешь, мамочка? - спросила однажды Катя.
Мама засмеялась.
- Меня бабушка научила. А ее - прабабушка. У нас в семье все женщины так умеют.
- И я так смогу, когда вырасту?
- Ну ты же моя доча, правда? Значит, сможешь.
Катя очень обрадовалась и даже захлопала в ладоши.
- Я тоже тебя всегда-всегда буду лечить, мамочка! И ты никогда не будешь болеть!
…Мама заразилась тифом, пока их везли из Ленинграда на Урал, и Катя не смогла ее спасти. Если бы она держала ее за руку, мама осталась бы жива. Но комендант поезда велел изолировать заразившихся, и Катю в вагон к маме не пустили.
… Маму похоронили на маленьком полустанке под Челябинском. Катя дрожала на ледяном ветру, глядя, как забрасывают землей длинную общую могилу, и не могла поверить, что это все происходит на самом деле. Слез не было.
Заплакала спустя месяц, когда в медсанчасти Каменск-Уральского выздоровел первый из тяжелых больных, за которым она ухаживала.
- Это ты меня спасла, сестричка, - сказал седой майор, еще два дня назад умиравший от заражения крови. - Твои руки. Я хоть и в бреду был, а все чувствовал. Спасибо тебе, сестричка, вытащила, можно сказать, с того света…
И осекся, увидев, как мгновенно наполнились слезами зеленые глаза молодой медсестры.
- Да ты чего, сестричка? - растерянно спросил майор, но Катя уже выскочила из палаты. Убежала в бельевую, зарылась в гору жестких, шершавых простынь, и тряслась там от раздиравших горло рыданий, все глубже погружаясь в холодную бездонную тьму. Во тьме не было ни боли, ни памяти - только черные воды забвения. Потом ее резко дернули за плечо и вытащили обратно на свет.
Кто-то ударил ее по щеке - не больно, но очень звонко. От неожиданности Катя перестала рыдать.
- Придите в себя, сестра, - произнес строгий женский голос. Катя, всхлипнув последний раз, вытерла глаза тыльной стороной ладони. Пощечину ей влепила начальник медсанчасти Солоухина - женщина крутая, но, как говорили, справедливая. Девчонки, особенно те, что работали в госпитале долго, ее боготворили. До этого дня Катя видела начальника медсанчасти только издали. Невысокая, ладная, в накрахмаленном до треска белом халате и в белой докторской шапочке, очень собранная и деловитая, она напомнила Кате строгую учительницу немецкого Августу Францевну, нещадно гонявшую ее в школе.
- Д-да, - пролепетала Катя, с ужасом глядя на Солоухину. - Я… я уже…
- Понюхайте, - велела начальник медсанчасти, доставая из кармана халата маленький пузырек. Катя послушно понюхала - это оказался нашатырный спирт.
- Что за истерика? - спросила Солоухина, когда Катя, наконец, откашлялась. - Что-то личное?
- Нет, - Катя замотала головой, чувствуя себя идиоткой. - То есть да… мама… мама у меня умерла…
О том, что это произошло месяц назад, она не сказала - не знала, как объяснить свои запоздалые слезы.
Солоухина помолчала. Потом взяла безвольную Катину руку и крепко сжала.
- Держитесь, сестра. Идет большая война. Многие теряют близких. Но мы не должны позволять горю взять верх над долгом. Понимаете, сестра? Долг превыше всего.
Холодная тьма последний раз плеснула где-то в глубине Катиного сознания и нехотя отступила.
- Долг превыше всего, - повторила Катя. - Да, товарищ начальник медсанчасти, я понимаю…
- Меня зовут Клавдия Алексеевна, - неожиданно мягко произнесла Солоухина. Катя робко улыбнулась, но тут в голосе доктора вновь появились властные нотки. - Даю вам десять минут на то, чтобы привести себя в порядок, сестра. Затем возвращайтесь к выполнению своих обязанностей.
… Еще через месяц Катя получила значок "Отличник санитарной службы". Вручали значок торжественно, на утренней пятиминутке. Солоухина, прикалывая значок на отворот Катиного халата, сказала приветливо:
- Вот видите, Серебрякова, какая вы молодец! Больные о вас исключительно хорошо отзываются. Продолжайте в том же духе!
Катя лихорадочно соображала, что ответить - все слова как будто вымело из головы порывом ветра.
- Есть продолжать в том же духе, товарищ начальник медсанчасти, - выпалила она наконец.
Награду отмечали после смены с девчонками - кто-то притащил банку засахаренного варенья, его залили водой, размешали, добавили спиртику - получилось вполне приличное вино.
- Ну, даешь, Катюха, - прогудела могучая Зинка Хомякова, шутя поднимавшая здоровенных загипсованных мужиков. - Все больные на тебя только что не молятся. "Пусть Катя придет, пусть Катя посидит!" Привораживаешь ты их, что ли?
- Скажешь тоже, - смутилась Катя. - Да я и сама не знаю, чего они…
К этому времени она уже догадывалась, в чем было дело, но делиться своими мыслями с девчонками не собиралась. В лучшем случае - засмеют, в худшем - подумают, что у нее шарики за ролики закатились.
- Зато я знаю, - остролицая Анечка Шварценгольд состроила загадочную мину. - Больные говорят, что ты сама везучая, и другим удачу приносишь. А я считаю, что у тебя скрытые способности к исцелению, такое встречается, хотя и очень редко, может быть, раз в сто лет. Из тебя, если будешь учиться, вырастет со временем великий врач. Как Авиценна или Пирогов!
- А я слышала, - встряла веснушчатая болтушка Оксана Рыжик, - что ты слово особое знаешь! Пошепчешь над больным, он и выздоровеет!
- Ой, Катька, скажи, что за слово! Ну, расскажи, что тебе стоит! Мы тоже будем больных заговаривать! Тебя одной все равно на полторы тысячи коек не хватит!
- Никакого слова я не знаю, девчонки! - отбивалась Катя. - Мало ли что больные болтают! Про тебя вон, Оксанка, знаешь что говорят?
Рыжик густо покраснела.
- Если про летчика из восьмой палаты, то это все брехня. Мы с ним даже не целовались!
- Да неужели? - сощурилась толстая Олька Никифорова. - А с кем ты позавчера в ординаторской ночью запиралась? Скажешь, не с летчиком?
- А ты вообще сплетница! - фыркнула Рыжик. - Тебя хлебом не корми, дай другим кости перемыть!
Разговор свернул на безопасные для Кати рельсы, и она с облегчением вздохнула.
Но время шло, и делать вид, что ничего особенного не происходит, становилось все труднее. Хуже всего было то, что Катя и сама не понимала, как это у нее получается. Сесть рядом с больным, взять его за руку, настроиться на его ощущения, подобно тому, как радиоприемник настраивают на нужную волну… Так она спасла седого майора, задыхавшегося от крупа лейтенанта, сгоравшего в огне гангрены старшину, и еще дюжину тяжелораненых. Но если бы Катя тратила столько времени и сил на каждого больного, она просто не успела бы помогать остальным. На полторы тысячи коек в госпитале было пятьдесят четыре медсестры, работавших посменно. Врачей не хватало катастрофически. Сама Солоухина, врач-рентгенолог, сутками не выходила из обшитого свинцом кабинета, не обращая внимания на строгие инструкции по безопасности - подменить ее было некому, а больным, которых регулярно подвозили в медсанчасть армейские "Студебеккеры", требовался рентген. Поэтому Катя не могла позволить себе сидеть с каждым тяжелым пациентом. Но даже те, кому она просто меняла повязку или давала лекарство, каким-то чудом начинали чувствовать себя лучше. Возможно, это было самовнушение, но оно, черт возьми, работало! И с каждым днем Кате становилось все труднее и труднее…
- Серебрякова! - оклик Никифоровой вывел Катю из дремотной задумчивости. Катя быстро бросила взгляд на часы - надо же, до конца смены еще два часа, а она все-таки чуть не заснула! - Ты спишь, что ли?
- Нет, - Катя потрясла головой, поднялась со стула. Смуглая, жилистая рука армейского разведчика, которую она держала в своей, упала на клетчатое одеяло. - Что случилось?
- Рубашка в жопу засучилась, - передразнила ее Олька. - Тебя Клавдия зовет. Что-то срочное.
- Катенька, - слабым голосом позвал разведчик. У него не было височной кости - за синей выбритой кожей пульсировал мозг. - Ты же еще придешь ко мне, Катенька?
- Конечно, Костя, - Катя положила ладошку ему на лоб. - Я обязательно вернусь и посижу с тобой еще. А ты пока поспи.
Пока шла к кабинету начальника медсанчасти - мимо палат, отгороженных от коридора натянутыми простынями - старалась не слышать жалобного многоголосого стона: Катенька, подойди ко мне… Сестричка, на минуточку… Смени повязку, дочка… Катюша, водички… Других медсестер, конечно, тоже окликали, может, и не реже, чем ее, но Катю пугало, что именно с ней больные связывают надежды на выздоровление, именно в нее верят, как в какую-то чудотворную икону. И когда она видела, как санитары выносят из палаты накрытое простыней тело, то цепенела от страшной мысли: он умер, потому что я вчера не подошла к нему… не успела, забегалась… а если бы подошла, подержала за руку, сейчас был бы жив…
Перед кабинетом она остановилась, одернула халатик и аккуратно заправила под шапочку светлые волосы. Осторожно постучала в дверь.
- Войдите, - донесся из-за двери голос Солоухиной. Катя насторожилась - голос был каким-то неправильным. Злым? Неужели она что-то натворила, и теперь ее ждет разнос? Начальник медсанчасти редко устраивала своим подчиненным головомойки, но тем, кто все же этого заслуживал, спуску не давала. Вот только Катя никак не могла понять, в чем ее вина. Опять что-то перепутала? Да вроде бы нет… Может, кто-то из больных пожаловался?
Перебирать варианты можно было до бесконечности, но заставлять ждать Солоухину не стоило. Катя толкнула дверь и вошла.
Клавдия Алексеевна стояла спиной к ней у окна, выходившего в госпитальный дворик. В руке у нее дымилась папироса, пепел начальник медсанчасти стряхивала в большую кадку с древовидным фикусом. По тому, как она это делала - резкими, нервными движениями - Катя поняла, что ее догадка верна. Солоухина не просто злилась - она была в гневе.
- Товарищ начальник медсанчасти, - четко отрапортовала Катя, - медицинская сестра Серебрякова по вашему приказанию явилась.
- Ого, - сказал чей-то насмешливый голос, - у вас тут, как я погляжу, прямо армейская дисциплина.
- А как может быть иначе в госпитале военного подчинения? - голос Солоухиной был ледяным. Она повернулась к Кате и едва заметно кивнула ей. - Познакомьтесь, Серебрякова, это товарищ из Москвы, из НКВД, он хочет с вами побеседовать.
У Кати сжалось сердце. НКВД? Москва? За ней? Господи, что же она натворила?
Она с трудом заставила себя повернуть голову. На обтянутом дерматином диване сидел, закинув ногу за ногу, здоровенный парень лет двадцати семи, с коротко остриженными светлыми волосами и перебитым, как у боксера, носом. Парень почему-то сразу показался ей очень наглым - такие постоянно приставали к ней на танцах в Ленинграде, еще в той, довоенной жизни.
- Здравствуйте, - вежливо поздоровалась Катя. Парень улыбнулся, сверкнув золотым зубом ("бандит какой-то", - подумала она) и поднялся с дивана.
- Ну, здравствуй, Катерина, - проговорил он, делая шаг к ней навстречу. Можно подумать, они были прекрасно знакомы и встретились после долгой разлуки. - Мадонна Каменск-Уральской медсанчасти…
- Я никакая не мадонна, - неожиданно твердо сказала Катя. - И потом, вы не представились…
Улыбка сошла с лица парня. Он вытащил из кармана красную книжечку и раскрыл ее.
- Капитан НКВД Александр Шибанов. Как тебя зовут, я знаю. Все, формальности соблюдены?
Катя кивнула. Наглый парень убрал удостоверение и показал ей на стоявший посреди кабинета стул.
- Присаживайся. Я задам тебе несколько вопросов, отвечай быстро и честно, договорились?