"Не стреляйте, не стреляйте", он настаивает, и, говоря это, повторяет тихим голосом:
"Не стреляйте, идеи нельзя убивать, идеи нельзя убивать". Ты только посмотри, что говорит этот человек. Раза три он повторяет: "Идеи нельзя убивать".
Один из двух других товарищей был, как оказалось, масон – это Оскар Алькальде, он жив, президент сберегательного банка, он был финансистом и распоряжался фондами движения, - и вот ему приходит в голову сказать об этом лейтенанту. Это увеличивает наши шансы и несколько воодушевляет лейтенанта, потому что, похоже, среди тех военных было много масонов; но так или иначе нас, накрепко связанных поднимают и ведут. Через несколько шагов я, видя поведение этого лейтенанта, подзываю его и говорю: "Я видел ваше отношение и не хочу вас обманывать, я Фидель Кастро". И он мне говорит: "Только никому не говорите, никому не говорите". Он сам советует мне никому об этом не говорить.
Мы проходим еще несколько метров, и тут в метрах семистах – восьмистах раздаются выстрелы, солдаты разворачиваются в цепь и ложатся, видно, что они очень нервничают.
Фрей Бетто. Сколько там было примерно солдат?
Фидель Кастро. В патруле – солдат двенадцать.
Фрей Бетто. А лейтенанту было примерно сколько лет?
Фидель Кастро. Лет сорок, сорок два. Когда я вижу, что они разворачиваются в цепь и ложатся, я думаю, что все это предлог, чтобы нас застрелить, и остаюсь стоять; все лежат, а я стою. Лейтенант снова подходит ко мне, и я говорю: "Я не лягу, если нас хотят застрелить, пусть нас убивают стоя". Лейтенант говорит: "Вы очень храбрые ребята, очень храбрые". Только подумай, только посмотри: я считаю, что то был один случай из тысячи. Но не это нас спасло, нет; не это позволило нам выжить. Лейтенант спас нас еще раз.
Фрей Бетто. Еще раз?
Фидель Кастро. Да, он спас нас еще раз, потому что до того, как приехал архиепископ, обнаруживают и захватывают еще одну группу, находившуюся вблизи от шоссе. Это вызвало перестрелку, о которой я только что упоминал. Затем они соединяют нас; лейтенант находит грузовик и сажает остальных пленников в кузов, а меня в кабину, посредине, между шофером и собой.
Через некоторое время появляется майор, которого звали Перес Чаумонт, это был один из главных убийц, один из тех, кто убил больше всего народа. Он встречает грузовик, останавливает его и приказывает лейтенанту отвезти нас в казарму. Лейтенант спорит с ним и везет нас не в казарму, а в полицию Сантьяго-де-Куба, в распоряжение гражданского правосудия; он не подчиняется приказу майора. Разумеется, если бы нас привезли в казарму, нас всех изрубили бы на куски.
Население Сантьяго-де-Куба узнает, что нас взяли в плен и что мы там. Это уже знает весь город, и на власти оказывается большое давление, чтобы спасти нам жизнь. Конечно, приходит командир полка, чтобы нас допросить. Но это очень важный момент, потому что наша операция произвела впечатление на самих солдат, на самих военных;
в отдельных случаях они говорили об этом с определенным уважением, с определенным восхищением, к нему присоединялось удовлетворение от того, что непобедимая армия отбила атаку и захватил нападавших в плен. К этому добавляется еще один психологический фактор: они уже ощущали некоторые угрызения совести, потому что к тому времени убили от семидесяти до восьмидесяти пленных, и население знало об этом.
Фрей Бетто. Ваших товарищей?
Фидель Кастро. Да, из прежних, из тех, кого они схватили в разное время, они убили от семидесяти до восьмидесяти человек; небольшому числу удалось спастись, несколько человек осталось в плену, в том числе группа тех, что были со мной, и некоторые, кого поймали в разных местах и только случайно не убили, а также благодаря протесту общественного мнения и, конечно же, благодаря действиям видных лиц города и архиепископа, который выступал в нашу защиту, поддерживая общественное мнение. Некоторых удалось спасти, некоторые сдались сами или сдались через посредничество архиепископа. Но в действительности для наше маленькой группки, когда нас схватили, решающим было поведение того армейского лейтенанта.
Фрей Бетто. А что стало с этим лейтенантом после победы революции?
Фидель Кастро. Ну, затем, за несколько лет до победы, на этого лейтенанта возложили ответственность за то, что нас не убили. Вину за то, что нас не убили, возложили на него.
Они позже сделали еще ряд попыток убить меня, но безуспешно. Потом наступил период тюремного заключения и, когда мы вышли из тюрьмы, - изгнание, экспедиция на "Гранме", борьба в горах. Организуется наша партизанская армия. Опять поначалу новые поражения, они снова думали, что уничтожили партизанскую армию, но наша ария возрождается из пепла, превращается в реальную силу и борется уже с перспективами на победу.
В тот период лейтенанта демобилизовали из армии, и когда побеждает революция, мы вводим его в новую армию, повышаем в чине, делаем капитаном; он был командиром эскорта первого президента, назначенного революцией. Так что он был во дворце, был командиром президентского эскорта. К несчастью – и потому я думаю, что ему тогда было немногим больше сорока, примерно через восемь-девять лет после победы революции этот человек заболевает раком и затем умирает 29 сентября 1972 года, будучи офицером армии. Все его очень уважали, очень считались с ним. Его жизнь спасти не удалось. Его звали Педро Сарриа.
Этот человек как будто бывал в университете; он был самоучкой, хотел учиться самостоятельно, и наверняка у него был какой-то знакомый или он когда-то видел меня в университете. У него, несомненно, была предрасположенность к справедливости; в общем, он был достойный человек. Но любопытно то, что отражает его образ мыслей: в самые критические минуты он повторяет вот так, тихим голосом, я слышу, когда он дет указания солдатам, чтобы они не стреляли, что идеи нельзя убивать. Откуда он взял эту фразу? Быть может, кто-нибудь из журналистов, затем бравших у него интервью, знает это, я никогда не поинтересовался, не спросил его. Я думал, он проживет долго. В эти первые годы революции всегда думаешь, что впереди много времени, чтобы столько сделать, столько узнать и прояснить. Но откуда он взял эту фразу? "Не стреляйте, ведь идеи нельзя убивать!" Эту фразу достойный офицер повторил несколько раз.
Кроме того, еще одно. Я называю ему свое имя, а он отвечает: "Никому не говорите, никому не говорите". И потом еще одна фраза, когда все бросаются на землю, когда звучат выстрелы, и он говорит: "Вы очень храбрые ребята, очень храбрые", - он повторил это раза два. Этот человек, один из тысячи, несомненно, каким-то образом симпатизировал нам или морально сочувствовал нашему делу, он действительно был человеком, который в тот момент решил нашу судьбу.
Фрей Бетто. Так значит, вас отправили в тюрьму, и вы провели двадцать два месяца в тюрьме на острове Молодежи.
Фидель Кастро. Да, примерно с 1 августа.
Фрей Бетто. И вы вышли благодаря национальной кампании за амнистию пленных. Вы помните, участвовала ли церковь в этой кампании за амнистию?
Фидель Кастро. Кампания за амнистию была в самом деле очень широким движением: в ней участвовали все оппозиционные политические партии, гражданские силы, общественные организации, видные деятели культуры, журналисты, много народу. Наверняка церковь тоже должна была ее поддержать, но она не была центром кампании. Хотя престиж церкви, несомненно, возрос благодаря действиям и поведению Переса Серантеса в Сантьяго-де-Куба после нападения на Монкаду, благодаря его усилиям и жизням, которые он спас; это широко признавалось национальным общественным мнением.
Помимо этого сильного общественного давления, амнистию определили, в сущности, различные факторы: совершенные преступления, которые вызвали большое возмущение народа; вначале это было известно в Сантьяго-де-Куба, но не слишком хорошо – в остальной части страны, и мы обличили все эти преступления на суде, хотя пресса молчала в силу полной цензуры. Меня произвольно отстранили от суда, в первые дни меня приводили на два или три заседания. Я защищался сам и рассказал обо всех преступлениях, поскольку наша линия поведения заключалась в том, что мы принимали на себя полную ответственность и оправдывали акцию мятежа с моральных, легальных и конституционных позиций. Такой была наша установка: никто не отказывался от почетной ответственности. Все мы говорили, что чувствуем себя ответственными и гордимся тем, что сделали, это было нашей политикой; позже начали подпольно циркулировать все документы, весь народ узнал о чудовищных преступлениях – из самых жестоких, когда-либо совершавшихся в истории Кубы. У правительства совесть была нечиста, а к тому же, с другой стороны, оно уже считало, что его положение укрепилось.
Все остальные политические силы, предположительно готовые вести вооруженную борьбу, не сделали ничего, они постепенно расслаблялись, многие из них, в то время как мы сидели в тюрьме, вступили в предвыборную игру; Батиста почувствовал, что его положение укрепилось, и захотел узаконить свою власть, превратить правительство
де-факто, правительство переходное, в правительство конституционное, выборное. Он наметил выборы – кандидатом на которых был Батиста – в уверенности, что сможет придать своему правлению законную форму, поскольку, с одной стороны, многие силы решили воздержаться от участия в выборах, оппозиция утратила всякий престиж, а с другой, у него был ряд партий, поддерживавших его, а также правительственные средства. Он хотел облечь свой режим в законную форму.
Этот фактор сыграл большую роль, потому что, по исторической традиции, на Кубе нельзя было представить себе выборы без амнистии. То есть амнистия частично была объявлена не только под давлением общественного мнения, но и в силу других факторов: сознания, что было совершено много преступлений; кампании по обличению преступлений и по ориентации народа, которую мы вели прямо из тюрьмы, и, кроме того, желания и потребности Батисты придать законное обличье своему правлению, что заставило его провести выборы. Тут сыграли роль все эти факторы. И недооценивая, пренебрежительно сбрасывая со счетов маленькую группу оставшихся в живых, группу из двадцати с небольшим товарищей, полагая, что вооруженное выступление подавлено, что у этих людей нет средств, нет сил, он принял закон об амнистии.
Фрей Бетто. Когда вы были там, остров тогда назывался Пинос?
Фидель Кастро. Да.
Фрей Бетто. И вы там впервые вступаете в контакт с падре Сардиньясом, который затем участвует в эпопее Сьерра-Маэстра?
Фидель Кастро. Возможно. Когда мы были там, там, в тюрьме, нас раз или два посетили монашки.
Но надо сказать, что я очень мало времени находился вместе с другими товарищами.
Фрей Бетто. Вас изолировали?
Фидель Кастро. Примерно через три месяца нашего пребывания или чуть меньше, в связи с приездом Батисты на нынешний остров Молодежи и посещением тюрьмы – он приехал туда для такой нелепости, как открыть электростанцию мощностью в несколько десятков киловатт.… Помню, что здесь позже построили много электростанций мощностью в десятки тысяч киловатт, и никто их торжественно не открывал, не было времени открывать столько строек, а Батиста поехал туда открыть микроэлектростанцию. Естественно, тюремные власти готовили чествование Батисты, торжественный прием Батисты, и мы восстали против этого; мы даже решили, что не будем принимать пищу в день, когда приедет Батиста, не выйдем во двор, и тогда нас заперли; но электростанция была расположена рядом со зданием, в котором мы сидели, и один наш товарищ, Хуан Альмейда, наблюдал в окно и видел, как Батиста вошел в помещение маленькой электростанции. Мы подождали, пока он выйдет оттуда, совсем рядом с нами, и в тот момент, когда он вышел, запели "Гимн 26 июля".
Батиста подумал поначалу, что это было частью почестей, которые ему которые ему приготовили, что то был хор, певший, может быть, какую-нибудь хвалу; сначала он был доволен, он приказывает окружающим замолчать, потом затихает и начинает сердиться, когда слышит слова нашего гимна, в которых говорится о "ненасытных тиранах, погрузивших Кубу в пучину зла". Альмейда видел все это в окошко. И тут, можешь себе представить, входит полиция, а мы продолжаем петь гимн, несмотря на то что там был грозный тип, убийца по прозвищу "Пистолетик". Нас оставили взаперти, и с того дня меня изолировали вплоть до конца тюремного заключения, так что за все время пребывания в тюрьме – потому что сначала я был изолирован в Сантьяго до суда – из двадцати двух месяцев заключения я, наверное, был в изоляции месяцев девятнадцать. Хотя в конце изоляция была уже относительной, потому что ко мне перевели Рауля – за несколько месяцев до амнистии.
Так что я не могу тебе ответить – думаю, надо бы спросить Монтане, который был на острове Молодежи, - когда, уже тогда или позже, падре Сардиньяс вступил в контакт с заключенными Монкады.
Фрей Бетто. Вы помните, как падре Сардиньяс примкнул к бойцам Сьерра-Маэстра? Что вы помните о нем?
Фидель Кастро. Не помню точно, как было дело; но это не было чем-то исключительным, потому что население все больше поддерживало нас. Он приходит, когда партизаны уже укреплялись в Сьерра-Маэстра, и приходили разные люди, иногда то был врач, иногда какой-нибудь техник. Особенно мы ценили врачей за всю ту помощь, которую они оказывали бойцам и населению. И однажды в середине войны – потому что он был с нами довольно долго – пришел падре Сардиньяс, революционный священник, сочувствовавший нашему делу, и примкнул к партизанам.
Фрей Бетто. Вы знаете, вот что любопытно: он примкнул к партизанам на том этапе жизни церкви, когда еще не было священников, выступавших за социализм, и всего такого, - с одобрения своего епископа, то не был его личный шаг, отдельный жест.
Фидель Кастро. Он пришел не как солдат, а в качестве священника. Он жил среди бойцов, вместе с нами, у него было все, что требовалось для совершения обрядов, для мессы, все такое; ему дали в помощь человека, потому что наши отряды часто передвигались с места на место. Когда наша зона стала больше, он обычно оставался в одном месте десять-пятнадцать дней, то в одном, то в другом. Бойцы относились к нему с большой симпатией. Кроме того, как я тебе говорил, крестины здесь – общественный институт, крестьяне очень ценили это. Много семей хотело, чтобы я был крестным отцом их детей, и падре Сардиньяс окрестил там десятки крестьянских детишек. Это было одно из его дел: крестины. Приходили семьи, приводили своих детей, просили меня быть крестным, на Кубе это значит быть словно вторым отцом. У меня в Сьерра-Маэстра масса крестников, многие из них уже, может стали армейскими офицерами или окончили университет. Словом, крестьяне установили с нами не только дружеские, но и семейные связи.
Фрей Бетто. И он там читал проповеди, объяснял крестьянам смысл борьбы с точки зрения веры?
Фидель Кастро. В тот период, он конечно, в политическом плане сочувствовал революции, поддерживал революцию. Он доказал это своим решением примкнуть к нам; в то время он делил с нами все трудности и, разумеется, не читал проповеди так, как это делается теперь или как может проповедовать священник – участник партизанских движений: эти крестьяне в период, когда падре Сардиньяс примкнул к нам, уже поддерживали связи с нашими силами – те, кто оставался в этих местах. Другая часть, боясь бомбардировок и репрессий со стороны солдат, которые сжигали дома и убивали крестьян, ушли из Сьерра-Маэстра. Те, кто остался, были уже тесно связаны с нами.
Насколько я помню, он не проводил подобных кампаний. Часто он оставался
в каком-то крестьянском районе, и я думаю, он проповедовал им веру как таковую. Он вел среди крестьян работу не политическую, а скорее религиозную. И поскольку, как я тебе уже говорил, туда никогда не приезжал священник, крестьяне очень ценили то, что он крестил их детей; это была общественная церемония большой важности и большого значения.
Я бы сказал, что его присутствие и тот факт, что он совершал там обряды, крестил множество детей, в определенной степени еще более укрепляло связи крестьянских семей с революцией, крестьянских семей с партизанами, делало еще более тесными связи населения с партизанским руководством; его проповеди или его политическая работа в пользу революции была, можно сказать, косвенного порядка. Кроме того, он был славный человек, все его очень любили, очень заботились о нем.
Фрей Бетто. А потом стали считать его команданте?
Фидель Кастро. Да, ему затем присвоили звание команданте – за то время, что он пробыл на войне, и за его достойное поведение. У нас не существовало института капеллана как такового. Ему присвоили звание команданте в знак признания его положения и его заслуг.
Фрей Бетто. И вы носили на своей партизанской форме маленький крест.
Фидель Кастро. Собственно, дело в том, что население Сантьяго присылало мне подарки, много народу присылало мне самые разные подарки – дети и взрослые. И вот одна девочка из Сантьяго прислала мне цепочку с крестиком и очень теплую записку; я стал ее носить, да, я ее носил. В сущности, если ты спросишь, был ли то знак веры, я бы сказал, что нет, было бы нечестно говорить, что то знак веры; то был знак признательности этой девочке. С другой стороны, среди нас находился священник, я был крестным отцом множества крестьянских детей, в этом плане не существовало абсолютно никаких предрассудков.
Фрей Бетто. То была ваша приятельница?
Фидель Кастро. Да, девочка сочувствовавшая революции, из Сантьяго-де-Куба.
Фрей Бетто. Я думал, вам прислала его ваша мать.
Фидель Кастро. Нет, мы не поддерживали контактов. Это было очень трудно, за всеми ее шагами следили, это было нелегко. Однако мать давала множество обетов.
Фрей Бетто. Теперь давайте немножко углубимся в вопрос об отношении революции с церковью, начиная с победы. Как реагировала церковь, христиане на победу революции? Какими были отношения в первое время, в какой момент начался кризис в этих отношениях и по какой причине?
Фидель Кастро. Поначалу отношения со всеми социальными слоями были очень хорошими. Падение Батисты было встречено с ликованием всеми социальными слоями, можно сказать, всеми без исключения, не считая элементов, связанных с режимом Батисты, людей, которые нажили состояние нечестными путями, воровали, а также некоторых кругов высшей буржуазии, которые были в очень тесных отношениях с режимом Батисты. Но мы можем сказать, что по крайней мере, девяносто пять процентов населения – в то время проводись некоторые опросы – встретило победу с большим удовольствием, с большой радостью, поскольку режим Батисты был ненавистен, он совершил много злоупотреблений и много преступлений. Народ воспринял победу с большой надеждой и прежде всего, испытывал большое удовлетворение оттого, что освободился от режима террора, который длился семь лет; особенно кровавыми были последние годы.