Трудности начинаются с первыми революционными законами.
Фрей Бетто. Например?
Фидель Кастро. Одним из первых законов – он затронул не так уж многих – был закон о конфискации всех нечестно нажитых благ. Было конфисковано все, что люди нажили воровством в годы тирании: усадьбы, магазины, предприятия; все то, что они не смогли увезти отсюда, было конфисковано. Мы не захотели распространять эту меру на период, предшествующий государственному перевороту, потому что в период борьбы против Батисты отдельные партии, ранее входившие в правительство, так или иначе поддерживали эту борьбу и отчасти помогали. Ведь если бы мы распространили этот закон на более давнее время, конфискация охватило бы намного большее число людей; но я говорил, что мы некоторым образом амнистировали растратчиков, действовавших до тирании Батисты, именно потому, чтобы не разделять, не ослаблять революцию, чтобы по мере возможности сохранять единство всех политических сил, которые противостояли режиму, и потому мы конфисковали все состояния, нажитое нечестными путями после 10 марта 1952 года.
Второе, что мы сделали, и это также встретило всеобщую поддержку, - отдали в руки правосудия всех ответственных за пытки и преступления, которые тут совершались, потому что тысячи были убиты и погибли от пыток. Хотя я должен сказать, что в то время репрессии не были настолько утонченными, какими стали затем в других странах Латинской Америки – в Чили, в Аргентине, в Уругвае; они не были еще столь утонченными, какими стали позже, потому что эти события происходили в пятидесятые годы, а обстоятельства, о которых я говорю, имели место почти двадцатью годами позже, когда североамериканцы прошли чрез опыт Вьетнама, когда ЦРУ приобрело высокую технологию в области репрессий и пыток и передало ее репрессивными силам Латинской Америки, полицейским силам и военным. Во Вьетнаме империализм отработал свои методы преступлений и террора, и затем, в семидесятые годы, другие страны располагали уже гораздо более утонченными, гораздо более техничными репрессивными силами.
Надо сказать правду. Я считаю, что хотя репрессии Батисты были очень кровавыми, те, что проводились позднее в некоторых из этих стран, несомненно, хуже, и ответственность за это несут Соединенные Штаты и несет ЦРУ, потому что они обучили всех этих палачей искусству убивать, пытать, люди исчезали без следа. Это дьявольское изобретение – пропавшие без вести – почти не существовало здесь в эпоху Батисты.
В самом деле, было очень мало случаев, когда трупы убитых исчезали.
Фрей Бетто. В моем родном городе, в Бразилии, Дан Митрионе подвергал нищих пыткам, чтобы показать военным, как надо пытать.
Фидель Кастро. Ты рассказывал мне об этом в последний раз, когда был здесь. Так вот, это, к несчастью, происходило, но как бы то ни было, Батиста убил множество народа: он убивал студентов, убивал крестьян, убивал рабочих, совершил массу преступлений. Например, один из отрядов Батисты однажды убил в деревне, в горах Сьерра-Маэстра, пятьдесят два крестьянина, всех мужчин деревни. Не знаю, с чего они это скопировали, может, взяли пример с нацистов, вспомнили о деревне Лидице в Чехословакии, потому что это произошло после боя, когда колонна солдат попала в засаду. Крестьянская деревня, которая тут была совершенно ни при чем, группа домов, там, собственно не было деревень, крестьяне обычно жили каждый сам по себе, но иногда были маленькие селения. Там убили всех мужчин. Были семьи, в которых убили отца и пятерых сыновей из шести, настоящее зверство.
Мы еще до победы революции, в Сьерра-Маэстра, когда были зародышем государства, заранее подготовили уголовные законы, чтобы покарать военные преступления. Это было даже не как в Нюрнберге, потому что в Нюрнберге не было ранее принятых законов, чтобы судить военных преступников. Союзные державы договорились и устроили суд. Я не скажу, что их приговоры были несправедливыми, думаю, что осужденные, безусловно, заслуживали меры наказания. Но юридически форма, в которой это было сделано, была несколько неправильная, потому что существует юридический принцип, что законы должны предшествовать преступлению. Повторяю, мы, обладая юридическим мышлением, намного раньше, еще в Сьерра-Маэстра, издали законы для наказания военных преступников. Когда побеждает революция, суды страны принимают эти законы как действующие, подтвержденные победившей революцией, и, опираясь на эти законы, на судебных заседаниях судили многих военных преступников, которые не смогли скрыться и были сурово наказаны. Некоторые – приговорены к высшей мере, а другие – к тюремному заключению.
Так вот, это уже вызвало первые кампании против Кубы за рубежом, особенно в Соединенных Штатах, которые очень скоро убедились, что пришло иное правительство, не очень послушное, и подняли яростные кампании против революции. Но это еще не создало для нас проблем внутри Кубы, ни с классом богатых, ни с церковью. Наоборот, мы могли бы сказать, что все слои населения – в то время также проводились опросы – были согласны с этими двумя законами: с конфискацией состояний, нажитых нечестными путями после 10 марта, и с примерным наказанием тех, кто пытал и совершал военные преступления.
Затем были изданы некоторые законы экономического плана, как закон о снижении электрических тарифов, сокращенных почти вполовину – давнее требование народа, который всегда протестовал против ненавистных и несправедливых цен на электричество. Были также отменены другие меры и законы Батисты, приносившие прибыли транснациональным компаниям, например, телефонной. Это уже начало создавать определенные конфликты с иностранными компаниями, действовавшими в нашей стране. Затем снижается квартирная плата; это был социальный и экономический закон большой важности. Вся квартирная плата снизилась почти на пятьдесят процентов. Этот закон был встречен с огромным одобрением миллионами людей. Затем он был преобразован в другой, в силу которого те же самые люди, внося квартирную плату, могли позже приобрести жилье в свою собственность: то был первый закон о городской реформе.
Вместе с этими законами была принята другая серия мер: запрещались увольнения с работы, вновь принимались на работу те, кто был уволен во время тирании, - элементарные меры, направленные на восстановление справедливости; на пляжах начали строить сооружения для занятия спортом и для развлечений; все пляжи и общественные места были открыты для всего населения. Словом, с самых первых дней отеняются, ликвидируются дискриминационные меры против населения в клубах, на пляжах. Многие из лучших пляжей страны были частными; во многие отели, бары, развлекательные центры запрещалось заходить неграм. С победой революции все это было отменено.
В иных местах все было не так просто, например, в некоторых парках Кубы, скажем, в Санта-Кларе, существовал обычай, когда белые ходили по одной аллее, а негры – по другой. Отдельные товарищи незамедлительно приняли меры против этого. Мы порекомендовали им быть благоразумными, подчеркнули, что такие меры нельзя вводить силой и что по большей части они должны быть результатом убеждения, то есть не перемешивать людей в парках насильно, ведь предрассудки действительно существовали, они были порождены буржуазным обществом, а также возникли под влиянием Соединенных Штатов, которые перенесли эти предрассудки сюда; их нельзя было уничтожить за один день.
Недопустимые привилегии начали исчезать. С того момента, когда перестают существовать клубы только для белых и пляжи только для белых, это уже затрагивает прежние привилегии, хотя все такое не делалось в резкой форме; ты не можешь применять категорических мер в таких ситуациях, ибо они могут не решить, а только обострить проблему; надо сопровождать законные постановления разъяснениями, убеждениями, политической работой, поскольку затрагиваются предрассудки, укоренившиеся достаточно прочно.
Я сам был удивлен, увидев, насколько глубокими были в нашей стране расовые предрассудки. Сразу же начались первые клеветнические кампании: дескать, революция собирается переженить белых и негров, дескать, мы будем произвольно перемешивать их. Всякие подобные клеветнические кампании. Мне пришлось не раз выступать по телевидению с разъяснениями, я говорил, что ложь, что это клевета, что мы уважаем свободу каждого человека, объявлял о решениях, которые считал уместными в этой области, что вот чего мы не допустим, так это несправедливости – дискриминации при приеме на работу, в школах, в промышленности, в местах отдыха; я должен был объяснять и убеждать, потому сомнения, привилегированные слои в определенной степени начали чувствовать, что революция затрагивает их интересы.
Затем проводится аграрная реформа. То был первый закон, который по-настоящему обозначил разрыв между революцией и самыми богатыми и привилегированными слоями страны и разрыв с самими Соединенными Штатами, с транснациональными кампаниями. Ведь с самого установления республики лучшие земли были собственностью североамериканских компаний, которые захватили их или купили за очень низкую цену. Наш закон не казался радикальным, потому что устанавливал размер максимального владения в четыреста гектаров, и в виде исключения, хозяйствам интенсивного производства – очень хорошо организованным, с высокой производительностью, разрешалось иметь до тысячи двухсот гектаров. Не знаю, был ли в революционном Китае какой-нибудь землевладелец, имевший четыреста или тысяча двести гектаров. Однако это был крайне радикальный закон для нашей страны, поскольку некоторые североамериканские компании имели до двухсот тысяч гектаров земли.
Этим законом собственные земли моей семьи были урезаны и ограничены четырьмястами гектарами – земли, которые были семейной собственностью; моя семья потеряла половину собственных земель и сто процентов арендованных земель, о которых я говорил тебе раньше.
Закон затронул несколько сот предприятий; возможно, были ущемлены интересы около тысячи собственников; не так уж много, потому что существовали большие латифундии. Привилегированные слои начали замечать, что и вправду совершалась революция, североамериканцы также начали замечать, что к власти пришло другое правительство.
Короче говоря, поначалу мы стали проводить в жизнь программу Монкады, о которой я тебе говорил, что я держал ее в голове с 1951 года, и о которой заявил в 1953 году после штурма Монкады - в ней говорилось об аграрной реформе, и о целом ряде социальных мер, тех же, что мы ввели на первой стадии революции. Быть может, многие люди были уверены, что ни одна из этих программ не будет осуществлена, ведь сколько раз на Кубе говорилось о программах, а когда правительства приходили к власти, их никогда не осуществляли; многие самые состоятельные слои даже представить себе
не могли, что в нашей стране, в девяноста милях от Соединенных Штатов, совершится революция, и что Соединенные Штаты позволят совершить революцию в нашей стране. Они думали, что скорее всего, то было революционная горячка пылкой молодежи – такого было немало в истории Кубы, - но до практического применения дело никогда
не доходило.
Однако все это слои, привыкшие распоряжаться правительством, уже начинают понимать, что к власти пришло другое правительство, которым они не могут распоряжаться, которое не допустит также, чтобы им распоряжались Соединенные Штаты, которое будет действовать честно, справедливо. Народ начинает видеть, что есть правительство, которое защищает его, которая действительно заботится о его интересах.
В самом деле, хотя все поддерживали и аплодировали – поначалу революции симпатизировали все, не только революционеры, но и народ в целом, - когда принимаются эти первые революционные законы, силы революции немного сокращаются, то есть если ее поддерживало девяносто пять или девяносто шесть процентов населения, эта поддержка стала снижаться до девяноста двух процентов, до девяноста процентов, зато она выигрывает в глубине. Эти девяносто процентов становятся все более решительными революционерами, все больше связывают себя с революцией.
И этому способствовал ряд мер, о которых я упоминал: конец расой дискриминации, восстановление на работе тех, кто был выгнан в эпоху Батисты, снижение квартирной платы, защита трудящихся, аграрная реформа. Рабочие, которых до того притесняли, с победой революции также начинают выдвигать свои требования, и многие промышленники, даже ради того, чтобы угодить правительству, идут на разные уступки; тут не столько мы, правительство, сколько сами владельцы стали удовлетворять различные требования рабочих, и синдикаты сами по себе добились в первое время многих уступок в трудовой сфере.
Я кстати, даже должен был встретиться со всеми рабочими-сахарниками, потому что они очень упорно требовали введения на сахарных заводах четвертой смены. Там работали только в три смены, и поскольку в стране очень много было безработных, это требование набирало силу. Мне пришлось встретиться с делегатами со всей страны,
в театре, где до этого момента с бешеной настойчивостью поддерживали идею четвертой смены; даже людей из нашей организации с пеной у рта поддерживали эту идею. Мне пришлось приехать туда поздно вечером и долго говорить с рабочими, объясняя им, почему, по нашему мнению, это не путь решения проблемы безработицы. Это было непросто: предприятия были еще частными, и могло показаться, что речь шла
о противоречии между интересами предприятия и интересами рабочих. Мы объяснили, что средства, которые будут сэкономлены, прибыль, которая будет получена, будут обязательно вложены в развитие; что мы не позволим вывезти эти средства из страны,
а наоборот, заставим вложить их в ее развитие. Хотя у меня в тот момент было социалистическое мировоззрение, однако, на мой взгляд, было еще не время начать осуществление социалистической программы.
Гораздо легче объяснять все это трудящемуся, рабочему с социалистических позиций, просить его понять, пойти на жертвы, чем объяснять это в ситуации, когда он видит, что его интересы противоречат интересам предприятия, интересам частных владельцев, и считает, что каждое песо, которое он не заработает, идет в карман владельцу. В таких условиях было непросто объяснять рабочим проблемы ясно и объективно, потому что мы всегда старались максимально избегать демагогии, никогда не прибегать к демагогии.
С другой стороны, некоторые меры – такие, как снижение квартирной платы, с экономической точки зрения были тем, что сегодня мы назвали бы мерами инфляционного типа, поскольку высвобождалось много денег; но то было давнее требование, потому что население действительно было жертвой страшного вымогательства путем взимания квартирной платы; это требование повторялось с большой настойчивостью.
Фрей Бетто. В тот момент уже существовали трения с церковью?
Фидель Кастро. Трения с церковью начинаются, когда революция приходит в конфликт со всеми этими привилегированными слоями. Такова историческая правда.
Прежде всего архиепископ Гаваны, который позже стал кардиналом – кажется, его сделали кардиналом до революции, - имел превосходные официальные отношения с диктатурой Батисты.
Фрей Бетто. Как его звали?
Фидель Кастро. Мануэль Артеага. Он имел превосходные отношения с Батистой; его критиковали среди прочего именно за это.
Помню, в первые дни революции мы встречались со всеми властями. В эти первые дни множество людей начинают просить у меня аудиенции, и я из любезности, из вежливости стараюсь принимать всех, кто хочет меня видеть; прежде всего появляются так называемые активные классы; президент промышленников, президент коммерсантов, еще какая-то ассоциация, высшая церковная иерархия, все эти общества и институты просят у меня аудиенции, и я принимаю всех, кто хочет меня видеть.
Вспоминаю, как в первые дни в Гаване, недели через три-четыре, когда мы установили некоторый порядок, я пробую организовать свою работу и обнаруживаю огромную программу встреч. Так я провожу дней пятнадцать-двадцать, две-три недели и наконец вижу, что моя жизнь абсолютно бесплодна и что если я и дальше буду идти таким путем, мне придется посвятить себя исключительно тому, чтобы принимать разных деятелей. То были лица, наносившие визиты правительству, хотя я не занимал никакого поста в исполнительном органе; существовало правительство, у меня была должность главнокомандующего Повстанческой армией, и я очень заботился о том, чтобы не вмешиваться в дела правительства.
Фрей Бетто. Президентом был Уррутиа?
Фидель Кастро. Да, тогда был временный президент, судья, который хорошо проявил себя в Сантьяго-де-Куба и завоевал престиж тем, что оправдал некоторых революционеров; таковы были его заслуги. Хотя он не принимал никакого участия в революционном процессе, мы выдвинули его на этот пост среди прочего и потому, что хотели доказать со всей очевидностью: мы не боремся за общественные должности; и действительно, побеждает революция, и мы вручаем ему правительство. Но оказалось, что этот человек словно с луны свалился, он был абсолютно далек от реальности; с первого дня он начал создавать проблемы, даже занял антирабочие позиции и ставил нас в трудное положение. Мне пришлось встречаться с рабочими, объяснять, просить, чтобы они поняли, чтобы имели терпение, и также нам пришлось собрать Совет министров и сказать им: создаются политические проблемы.
С первыми революционными законами не было никаких проблем, но этого судью можно было и в самом деле назвать президентом, стоявшим на правых позициях, и в определенный момент это привело к серьезному конфликту; он начинает делать антикоммунистические заявления, подыгрывая Соединенным Штатам, самым реакционным газетам, самым реакционным слоям и сеять раздор среди революционных сил – это было чуть погодя, - таким образом создается конфликт. Я говорю: ну хорошо, что мы будем делать? Народ с нами, весь народ; в тот момент революцию поддерживало примерно девяносто процентов населения или больше; они поддерживали революцию, поддерживали Повстанческую армию, поддерживали революционное руководство и не поддерживали Уррутиа. Если Уррутиа вообразил хоть на минуту, что такая поддержка имела отношение к нему или оказывалось ему лично, это было бы полным абсурдом, но похоже, в какой-то миг он в это поверил и начал действовать соответственно, что привело к конфликту. Я говорю: ну и как это разрешить? Это нельзя решать силой, никак нельзя.
В каком положении мы окажемся, если возникнет конфликт между революционными силами и президентом и придется его сместить? Мы создадим полное впечатление государственного переворота в нашей стране. Я много думал, много размышлял над этим.
Чуть раньше меня назначили премьер-министром. Это было до принятия революционных законов. Сами министры попросили меня об этом; тот, кто был
премьер-министром, попросил меня об этом от их имени, заявил Уррутиа и поставил этот вопрос на пленарном заседании Совета министров. Я выдвинул одно условие. Я сказал: если я приму пост премьер-министра, вы должны согласиться с тем, чтобы я отвечал за политику, которой мы будем следовать, за революционные законы, которые будут созданы. Такое я поставил условие. Это условие было принято без возражений: как премьер-министр я отвечал за революционные декреты, которые мы собирались издать.