Холод, точно распространяясь с северного полюса, где теперь под водами стылого моря лежала Дари, гнал выживших людей в южные земли. Не только белых, но и желтых, и красных… И как когда-то желал Бог Темряй, Африкия ноне заняла центральное место на Земле, более благоприятное для обитания. Постепенно небо излило на людей все поднятое в мироколицу, земная кора прекратила свое скольжение и замерла, цунами утихли, вулканы, выплеснув из себя горящую магму, окаменели. И токмо иноредь все еще колебалась под всплесками землетрясений, почва, как остаточное явление падения спутника. Небесный купол частично открылся людям, лишь в некоторых местах земного шара, его треть все еще была сомкнута черным маревом. Однако наступающие с северного полюса холода, захватили в полон не только остаток Дари, укрыв все под ледниками, стынь надвинулась и на материк Асию, и на Амэри… Лед, слякоть, снега, дожди накрывали собой и более южные земли еще очень долгое время.
Есислава очнулась в шалаше, имеющем куполообразную форму, изготовленном из тонких стволов дерева сверху частично укрытых корой и ветками, а местами короткими тканевыми подстилками. Такие же тканевые, разноцветные подстилки устилали пол шалаша, где в самой, похоже, средине его был разведен небольшой костерок, дым от которого, устремляясь, выходил вверх через небольшую дыру в навершие… и единожды малыми кучными испарениями стался в самом помещение. Небольшой вход в шалаш ничем не прикрытый, мрачно освещал внутренность того помещения, будто на дворе был вечер, или царил сумрак.
Еси какое-то время неподвижно смотрела вверх, стараясь чрез тонкие прорехи свода шалаша разобрать время суток, а после перевела взор и принялась оглядывать само не хитрое его убранство. На таких же не плотно собранных стенах шалаша висели сплетенные в пучки разнообразные сухие растения, неведомые девушки тончайшие веточки на оные были нанизаны удивительные по форме сушеные плоды и грибы. Медленно, все еще ощущая боль во всем теле, юница шевельнула правой рукой и тотчас, вероятно поднявшись от проема, к ней подступила худая… можно даже молвить сухопарная женщина с прямыми черными волосами заплетенными в три косы, две из которых лежали на груди, едва прикрытой белой одеждой напоминающей длинную рубаху, такую какую в Дари носили дети. Однако, эта рубаха, будучи свободного покроя, имела короткие, до локтя рукава. Лицо женщины в неярком свете костра плохо просматривалось, хотя Есиньке удалось разглядеть смуглую, точнее все же темно-красную кожу на нем, орлиный нос и широкие, черные глаза. Эти глаза, такие жесткие… будто колючие, вперившись в лицо девушки, чуть зримо блеснули… аль то просто в них отразился плещущий лоскуток пламени костра. Тем не менее, явственно каждая черточка на несколько округлом ее лице дрогнула, точно она видела перед собой, что-то весьма неприятное. Голова женщины, где по лбу проходила широкая тканевая полоса резко склонилась. Малозаметно с тем движением затрепыхались, в виде серебряных листков, серьги в обеих мочках ушей и в том брезжущем сиянии Есислава увидела, что руки женщины от локтей до запястья расписаны круговыми, узорчатыми символами.
– Ты кто? – взволнованно вопросила Еси, едва шевеля опухшими от побоев губами.
– Я, Уокэнда, – негромко отозвалась та, и еще ниже склонившись, и вовсе сокрыла от юницы свое лицо. – Великий Дух принес в селение Семи Холмов вас и повелел излечить.
Женщина на удивление очень чисто говорила на языке дарицев.
– Откуда ты знаешь этот язык? – поспрашала девушка, понимая, что пред ней отпрыски Бога Асила… как величали дарицы, иногда бывающие на их континенте Амэри и ведущие с ними торговлю, красные.
– Великий Дух велел говорить и я заговорила, – все еще не разгибаясь, пояснила Уокэнда.
– А где я? – затрепыхавшим от слабости голосом молвила Есинька, чувствуя, что от боли в голове и теле днесь потеряет вновь сознание.
– Вы в моем вигваме, – отозвалась точно из глубин чего-то недоступного женщина. – В вигвами Уокэнды, несущей волшебную власть.
Женщина медлительно распрямилась и теряющая нить разговора юница, ощутила на себе ее жесткий, холодный и одновременно недоверчивый взгляд.
Глава тридцать седьмая
Если сказать, что Стынь вошел в залу маковки во гневе… значит ничего не сказать про состояние Бога. Ибо то был не гнев… то было исступление, по всему вероятию, присущее одним темным Зиждителям, в смысле не поступков, а цвета кожи, оное будто отхлынув от лица Стыня, отразилось на лицах находящихся в зале Першего и Опеча.
Старший Димург восседал в этот раз на дюжем, деревянном троне, поставленном в центре залы. Чья высокая резная спинка, также как широкие облокотницы, по краю были инкрустированы серебряными вставками и черными крупными жемчужинами. В серебристом сакхи, где подол украшали витиевато-сложные узоры, напоминающие треножник, и тонкие переплетение ветвей в черном переливе, Перший недвижно замер на троне. Только его черная с золотым отливом змея в навершие венца встревожено зарилась своими изумрудными очами зараз на Опеча и Стыня, точно давая понимание того, что старший Димург за всем внимательно наблюдает. Темная кожа Опеча теперь словно перемещала по себе не присущую Богам золотую зеркальность, свидетельствуя, что он взволнован… взволнован не только внезапным появлением младшего из печищи, но и прерванным толкованием. Казалось в той зеркальности его кожи, сохранившейся, видимо, от долгого его одиночества отражались пляшущие в своде залы пурпурно-желтые дымчатые облака, нынче вельми ярко освещающие помещение маковки. Застывший при появлении брата в кресле напротив Отца, Опечь, не успел толком сомкнуть рот… аль от волнения стал глубоко дышать. Обаче сие движение его плоти никак не проявлялось на нем… посему казалось, что Опечь просто-напросто замер… недвижно, как и Перший… испугавшись гневливого состояния Стыня.
Младший Димург, ноне явившийся и без венца, и без положенных ему украшений, обряженный, как и старший брат, в черное сакхи, немедля не мига, стоило за ним сомкнувшейся зеркальной стене залы заколыхаться, направил свою поступь к дымчатому креслу Опеча. Он, остановившись в шаге от брата, стремительно дернул рукой вверх, вроде незримо сорвав со свода пурпурную часть облака, да скинув его позадь себя. С каким-то гулким гудением пурпурные шмотки облаков осыпались за спину Бога, нагромоздившись друг на друга круглыми комками, образовав плотную с покатым навершием кучу. Стынь резко повалился на нее, даже не согнув в коленях ноги и достигнув пурпурно-рыхлой поверхности, вроде как качнулся на ней… самую малость подскочив кверху. И единожды с тем колыханием тела Бога, под ним образовалось кресло, с выдвинутым вперед сидением, на котором покоились ноги, слегка наклоненным ослоном и мощными, покатыми локотниками, утопившими в своей пышнотелости руки Стыня. Бог степенно качнулся вверх… вниз вместе с поверхностью облачного кресла и также резво застыв, сомкнул глаза.
Перший однозначно сделав вид, что не обратил внимания на приход младшего сына (однако зорко при том проследив за его резкими движениями) легохонько кивнув Опечу, произнес:
– Как и договаривались, мой бесценный, ореол-венца ты получишь из рук Родителя, ибо он желает тебя увидеть и поговорить. И того события не надобно страшиться. Мы же сказывали с тобой не раз, что пройденное, более не повторится, и брать с собой в грядущее не стоит.
– А ты, Отец, будешь там… подле Родителя со мной? – нескрываемо взволнованно вопросил Опечь, и мягкий его баритон слышимо сотрясся.
– Милый мой малецык, ну, что днесь об этом говорить? – умягчено протянул Перший и легохонько улыбнулся сыну, промеж того бросив беспокойный взгляд на точно пухнущего от гнева Стыня… кожа лица которого теперь стала неотличима от пурпурной поверхности облака. – Когда придет время, мы с тобой это обсудим… И ты, сам решишь, кто с тобой полетит я или Вежды. Поколь не нужно теми мыслями себя теребить… не нужно пугать себя встречей с Родителем. Так как Родитель будет мягок с тобой, он никоим образом тебя не огорчит… Лучше поведай мне, малецык, что передал Мор. Он ведь с тобой давеча связывался.
– Ничего интересного Отец, – едва зримо шевельнув плечами, откликнулся Опечь. – Только то, что брат прибыл в Северный Венец и встретился там с Седми… Они вместе посетили созвездие Зозулины Слезки и гостили на Пеколе. И Кали-Даруга… Кали передала Мору, что ждет меня у себя в тереме.
– Замечательно, мой дорогой, – все с той же теплотой дыхнул Перший.
Старший Димург явно желал еще, что-то сказать Опечу, однако, его уже было выдохнутую молвь резко прервал Стынь, также скоро открывший глаза и в упор воззрившийся в лицо Першего:
– Где она? Где, Отец? – голос его тягостно дернулся, а вместе с ним качнулись и стены в зале и верно сам свод… так, что с него вниз полетели мельчайшие лоскутки желтых облаков.
– Про кого ты, моя бесценность, спрашиваешь? – мгновенно переключился на младшего сына, Перший и стало ясным, что он весьма за него беспокоился и, по-видимому, ждал сего вопроса.
– Ты знаешь про кого… Знаешь. Про Еси, – нескрываемо гневливо пояснил Стынь и стремительно дернулся вперед, с тем оторвав спину от ослона и вогнав почитай до локтя руки в локотники кресла.
– Я так понимаю, – молвил Перший, не отводя своих темных, степенно набирающихся черни, глаз от лица младшего Димурга, не просто прощупывая его, а прямо-таки обследуя. – Ты пропустил миг исчезновения девочки и в том тебе не сумел помочь Мерик?
– Мерик резко прервал связь… – торопливо отчеканил Стынь и легонько качнулся взад… вперед… будто так его дернул на себя взор Першего. – Не ведаю почему?
– Потому что я так велел, – теперь голос старшего Димурга прозвучал достаточно властно, отчего стало сразу понятным, что черт, прислуживающий Стыню, попал в беду. – Я велел Мерику присматривать за тобой, помогать, но лишь до определенного момента. И так как он нарушил указания… Его изловили, по моему распоряжению, беспятые и посадили в каземат. Потому так резко и прервалась связь. Мерик наказан… и это будет длиться до тех пор, поколь я не улажу все трения с тобой, моя любезность, и как ты понимаешь с Родителем. Надеюсь, ты осознаешь, что Сирин-создание могло уничтожить слишком разговорившегося беса, а вместе с ним Липоксая и Мерика… И, чтобы того не допустить пришлось спасти и пленить твоего помощника, – по теплому закончил Перший и тем самым снял негодование, желающее выплеснуться волной рдяного сияния с лица младшего сына.
Стынь, вроде завороженный взглядом Отца, неспешно оперся спиной об ослон кресла, руки его покинули углубления облокотниц и легли сверху на них. Также медлительно раскрылись дотоль сжимаемые кулаки Бога, и он гулко вздохнув, молвил:
– Спасибо, Отец. Спасибо за Мерика… Я не хотел, чтобы он пострадал… Он или Липоксай. Я очень торопился.
– Так торопился, что даже бросил бурханище Опеча в чревоточине без указаний? Так торопился, что Лядам пришлось срочно связываться со мной, абы понять, как далее действовать? Ибо находится в состоянии скованности, далее… оставалось опасным? – вновь вступил в толкование Перший и теперь в его голосе появились нотки недовольства, и самую толику затрепетали полные губы. – Мало того, что не выполнил замыслов Родителя и не дал указание выпустить севергу в положенный срок в спутник… Так еще и бросил бурханище в чревоточине без необходимых распоряжений… Подвергнув и само судно старшего брата, и находящихся там созданий гибельности?
– Думал только о Еси, – отрывисто кинул Стынь и весь прямо-таки передернулся. – Я услышал зов Крушеца, посему и поспешил. Обаче, прибыл поздно, так как на брегу кроме мертвого мальчишки, коего ты повелел приставить к Еси никого не было. Но мальчишку… эту дрянь, убил не Дажба, а Круч… Так как Дажба пришел много позднее. Он меня даже не увидел, однако был обеспокоен… Так, где? Где, Отец, Еси? Я уверен ты хоть и исполняешь замыслы Родителя, проследил за движением девочки… Куда, Круч, ее спрятал?
– Ох, мой милый малецык, совсем не люблю я присущую или взращенную в тебе эту изворотливость, – ровно отозвался старший Димург и чуть зримо усмехнувшись, огладил перстами правой руки кожу на лбу, вызывая там рябь золотистого свечения. – Можно даже сказать она меня раздражает. Ты же прибыл на Землю не из-за зова Крушеца, а к Еси… Если бы ты не поправлял на свой лад наши… твои и мои, наши с тобой замыслы, построенные, согласно указаний Родителя, ты бы сейчас знал, где находится девочка. Но ты решил поступать по своему… Ты решил изменить наши задумки и спасти Липоксая… Хорошо, пусть в том желании я уступил тебе. Пусть позволил вывести близких девочке людей из континента, но не более того. Поколь это все в чем есть моя уступка тебе… Ибо первоочередное для меня… для тебя и вообще для Зиждителей, это Крушец. Его воспитание, взращивание, все остальное тленно. Не только планета, живущие на ней создания, но даже плоть… плоть в которой обитает ноне лучица. Сейчас нам нужно, чтобы Еси, как можно больше пережила. Нужно, чтобы она выстрадала гибель Дари, близких людей, этого Липоксая…
– Он жив! Жив! Как и все те кто был на корабле, – едко отозвался Стынь, и густо полыхнул буро-марный берил вставленный в правую бровь, единственное нынче украшение на Боге.
– Это знаешь ты, малецык… я… и наш дорогой Опечь, – неспешно роняя слова, молвил Перший и прикрыл ладонью свои глаза… Однако немедля оживилась в навершие его венца змея, и разком вскинув вверх свою треугольную голову, беспокойно оглядела сидящих напротив нее сынов Бога. – Но это не знает Еси… Девочка не ведает, что бросив бурханище в чревоточине, по зову Мерика, ты поспешил на помощь к ней. Впрочем. пришел несколько позже того момента, когда Дажба, по особому указанию Сирин-создания, спас плоть от гибели. Еси не знает, что ты перенес летучий корабль в Африкию… И смог сие сделать лишь потому как на нем не было ее, а посему не было наблюдателя Родителя Сирин-создания. Девочка уверена, что Липоксай погиб… погибли близкие ей люди… Дари и это та самая боль, трагедия, которая нужна, чтобы сплотить ее и Крушеца. Я уверен, Крушец, поддержит плоть… И мозг оттого наполнится необходимыми переживаниями, ярчайшими всплесками эмоций… всем тем, что нужно нашему малецыку. Только пережив бедствия, горести, удары судьбы, как говорят люди, девочка укрепиться нравственно, а Крушец проникнется состраданием к человеческим созданиям, сумеет стать единым с плотью, нальется силой и способностями. И тем самым ускорит процесс перерождения. Все, что ноне мы творим, по указанию Родителя, по нашим с тобой замыслам имеет значение всего-навсе для нашего малецыка… Поелику лишь в значимых бедствиях, рождаются великие… Помни это мой бесценный сын.
– Я не хочу… не хочу, чтобы Еси страдала… мучилась, – произнес достаточно требовательно Стынь, в том проявляя собственную избалованность Богами. И ходором заходили желваки на его скулах, выплескивая на щеки золотое сияние, а руки младшего Димурга вновь сжались в кулаки, очевидно, он довольно-таки сильно привязался к девочке… и не столько к лучице, сколько к самой плоти.
– Ты, малецык, не можешь, не имеешь права того хотеть, – мощная властность выдохнутая Першим, объяла всю залу.
И тотчас в своде закачались туды… сюды облака… степенно во время тяжелого разговора Зиждителей растерявшие и пурпурность, и желтизну, похоже, смешавшись в более яркий единый цвет, близкий к рыжему тону.
– Теперь надобно думать только о лучице, – продолжил свои толкования старший Димург, непререкаемо-авторитарным тоном, и медлительно убрал руку от лица, опустив ее на локотник трона. – О том, что лучше для Крушеца. Достаточно того, что он пережил в прошлой жизни. Чуть было не погиб по моей вине, так долго болел. Сейчас надобно создать такие условия, чтобы малецык мог проявить свои способности и сумел извлечь из плоти… из ее существования все самое необходимое для себя. Потому откинь привязанность к девочке, и вспомни о Крушеце… О том, что тебя с ним связывает. Посему… поколь… поколь девочка будет находиться в руках Круча, что полезно им всем троим… И Еси, и Крушецу, и Кручу… Чтобы первая переработала пережитое, а двое других почувствовали свою божественность. Я не сомневаюсь, Крушец сумеет успокоить девочку, он вельми мощный уже даже сейчас. А потом… потом когда я решу, что пришло время… Или увижу, какую опасность для самой девочки, я тебе малецык скажу, где она находится. И тогда вступишь ты, со своими замыслами. Уже со своими замыслами и трепетными чувствами к Еси, оные она ощущает… оные переполняют ее плоть. Потом, моя бесценность, будет прибытие посланцев Богов и золотые времена. А дотоль… для меня существует один Крушец… Наш милый, дорогой малецык.
Стынь резко дернул на себя ноги, подгибая их в коленях и незамедлительно облачное сидение, на котором они возлежали, опустилось к полу, будто растворившись в его глади. Бог также стремительно поднялся с кресла и испрямив стан легохонько качнулся вправо… влево, судя по всему, будучи весьма утомленным.
– Я не обещаю тебе, Отец, что перестану искать Еси, – как-то дюже мрачно и приглушенно дыхнул младший Димург и теперь качнулся более значимо.
– Мне не нужны твои обещания, – немедля отозвался Перший, и также торопливо поднялся со своего деревянного трона. – Тебе в любом случае не удастся найти девочку, абы Асил достаточно плотно ее укрыл. Поверь, мой любезный, пробиться сквозь ту защиту доступно лишь мне… Ее не сможет пробить даже Небо, не то, что ты… А ты… ты покуда лучше остынь. По всему вероятию, мы с Родителем поторопились в отношении твоего состояния… и ты, не столь бодр, как таковым кажешься.
Старший Димург медлительно шагнул в направлении сына, и, протянув к нему руки, нежно его обнял, прижав с трепетом… волнением к себе. И не мешкая змея в венце Бога, суетливо дернулась вниз, и, дотянувшись до головы Стыня, полюбовно облобызала его курчавые волосы своим долгим, раздвоенным языком.
– Этот мальчишка… эта дрянь, которую ты, Отец, повелел когда-то беспятым привести к Еси, – едва слышно произнес Стынь, почитай, что в само ухо Першего. – Я просмотрел по оставленному отображению времени, он избил девочку. Это тоже входило в наши замыслы?
– Не надо было тебе просматривать ушедшее отображением, сие весьма для тебя вредно, – голос Першего потерял всякую властность и наполнился одной любовью, а руки ласково приголубили дотоль приглаженные змеей волосы сына. – А по поводу этого мальчишки… Знаешь, моя любезность, в будущей плоти Крушеца, подле него будет все меньше и меньше искр. Они растворятся в месиве кусков, лохмотков, шматков… в месиве отребья. И хорошо, если наш малецык, увидит такое днесь, разберется в том процессе, как можно раньше. Я, конечно, не предполагал, что мальчишка… или как ты выразился, дрянь, такое сотворит с девочкой, но он, будучи обрывком, несомненно, еще бы себя показал. Одначе, Круч не дал того ему содеять, ибо воспользовался, наконец, своими божественными способностями. И прошу тебя, мой дорогой, не тревожься за Еси, Асил и Круч о ней позаботятся. Пускай, так как то, малецык, поверь, не продлится долго… Я этому не позволю.