Пилот представляется строго по уставу, со всеми орденскими титулами. Эанна бледнеет, - это видно даже под грубым загаром, - но все находит в себе достаточно юмора, чтобы вытянуть руки по швам и ответить с той же церемонностью.
Впрочем, никакие ритуалы не мешают "Вестнику внутреннего Круга, пилоту-механику ступени Сокола" и "адепту-врачевателю среднего посвящения Внешнего Круга" обняться и долго похлопывать друг друга по плечам. В новом, страшном, пустынном мире нет ничего слаще встречи с соотечественниками…
Врач с интересом поглядывает на ожоги пилота. О таком он не слышал и не читал в пору учебы. Лицо и шея обезображены плотными красно-фиолетовыми буграми, похожими на панцирь краба…
…Собственноручно, не доверяя даже раболепным серокожим туземцам, Вирайя с Эанной выносят из каюты Аштор - бывшую "фею висячих Садов", "жемчужину столицы". На пристани воцаряется тишина, будто в храме. Где-то плачет ребенок, его успокаивают шлепком. Голова Аштор наглухо обмотана - она потеряла все волосы, даже брови выпали. Под кожей костлявого птичьего лица проступают кровавые пятна. Со свистом вырывается частое горячечное дыхание…
Такой была эта встреча - на рубеже сезона дождей, перед посевом.
Пыльный пятнистый вездеход - трещина в ветровом стекле заклеена лентой пластыря. Вездеход тащится еле-еле. Эанна бережет аккумуляторы, ибо зарядить их будет негде; бережет каждую деталь машины, поскольку каждая теперь незаменима, как часть собственного тела. Выезженная песчаная колея, огибая крутобокий горб, проходит над самым берегом рукава. На затхлой тенистой воде лежат острова - точно шапки из коричневых, зеленых, желтых перьев. Посреди отмели дохлым китом колышется груда гниющего тростника. Тростник связан в пучки, длинные и толстые, как деревья; среди стеблей проросли белые цветы, копошатся птицы.
- Это был корабль Кси-Су, - остановив вездеход, показывает Эанна. - Когда мы уходили вдоль реки, на нас напоролась машина из штаба сектора. Пришлось, конечно… - Он хлопает по кобуре. - У водителя нашли пакет с секретным предписанием командующему всем постам: сворачиваться, сидеть в подвалах… Дата катастрофы указана точно. Нас уже к этому времени три раза бомбили, из всего рода уцелело человек двадцать. Я поручил резать тростник и строить корабль, так, как они делают свои плетеные лодки, только большой… Кси-Су руководил работами. Бомбежек больше не было, - понятно, почему. Погрузили всех, вместе с быками, козами, с зерном и прочим, и - на воду… - Он тронул машину с места. - Когда налетел вал, повыше этого холма, наша плетенка выдержала. Моталась долго, мы морской болезнью переболели. Потом смотрим - холмы показываются, вода мелеет…
Выше от берега вездеход резво покатился каменистой степью, и врач неожиданно спросил, есть ли на барже зубная паста или хотя бы порошок? "А то мылом зубы чищу, да и мыла того уже осталось полтора бруска…"
…Дворец Эанны. Да, самый настоящий дворец! Врачу повезло: потоп не пощадил никого в штабе сектора, лопасти затянутых илом "стрекоз" торчали грозно и беспомощно. Теперь вокруг кирпичного двухэтажного дома - фруктовый сад и квадратная утоптанная площадка, глиняная стена, капитальные ворота с медными шляпками гвоздей. На холмах вокруг вырыты норы - это жилища родов, собравшихся после потопа под руку доброго бога Эанны. Отдельно, в раме прудов и колосящихся полей, низкий барак, крытый тростником. Там живут царь Кси-Су, его жена - верховная жрица Уму и их большеглазый отпрыск, некогда спасенный Эанной от змеиного яда. У царя есть двор и войско.
Однажды Вирайя увидел, как по дороге четверо воинов гнали медными жалами связанного, зло огрызавшегося человека. Тощая собака бежала, обнюхивая следы.
- Это вор, - сказал Эанна. Сидя рядом с архитектором на балконе, он потягивал молоко из кружки. За отсутствием льда, молоко охлаждали в колодце. - Он уводил и поедал царских коз, теперь ему отрубят голову.
Воины свернули на широкую тропу в полях. Встречные водоносы, с кувшинами, подвешенными к шесту через плечо, возбужденно залопотали, сторонясь. Один из них плюнул на связанного.
Затылку Вирайи стало холодно. Он обернулся. В дверном проеме стояла Дана с кувшином в руках - она ходила за водой для срезанных цветов.
…Влекомый бессознательной тревогой, Вирайя догнал Дану ночью по дороге к заливу. Одетая в мешковатые брюки и непомерно широкую куртку с множеством карманов, - подарки Эанны - женщина быстро шла, повесив на плечо брезентовую сумку. Под неестественно крупными и чистыми звездами, рыдая, перекликались гиены. Морская свежесть охлаждала пустыню.
- Я хочу жить одна, - сказала Дана, не вырываясь из рук Вирайи, но и не трогаясь в обратном направлении. - Много ли мне надо? Буду ловить рыбу, заведу козу…
- Но почему, почему ты так решила?
- Я становлюсь плохой. Плохой! - упрямо повторила она. - Мой отец был Избранным, его казнили за то, что он имел ребенка с "коротконосой"… моей матерью… и ее тоже… Наверное, это от отца. Мне начинает нравиться, когда мне кланяются… подают еду… стелят постель. Скоро мне захочется наказать кого-нибудь… убить… а ведь я такая же, как эти люди, и убитый будет чьим-нибудь сыном!
- Не оставляй нас, - нежно шепнул ей на ухо Вирайя. И добавил неожиданно для себя: - Может быть, скоро мы уйдем. Вместе.
Главный разговор состоялся много позднее, в бывшем кабинете командующего сектором. Эанна собрал сюда все уцелевшие книги, хорошую старую мебель; полированный, крытый замшею стол о восьми ящиках, трюмо с инкрустированным подзеркальником, широченный диван с зеркалом в деревянной спинке и невинно-лазоревыми валиками. К тому времени произошли важные события: Аштор, смерти которой ожидали со дня на день, начала потихоньку поправляться.
Появились даже новые волосы, редкие, как младенческий пушок. Не проходили только безволие и вялость. Все так же механически ела она из рук Даны; гуляла, едва переставляя ноги и опираясь на чье-нибудь плечо, вокруг дворца; почти не разговаривала. Зато бедняга пилот стал жаловаться на боли в груди, слег и угас за время, меньшее, чем требуется богу-разрушителю на превращение из тоненького серпа в серебряное блюдо. Эанна знал, чем болен Вестник, - ужасная опухоль в легком, - но не смог помочь. Его аптека была убогой и состояла в основном из местных трав…
Говорили глубокой ночью, выколачивая пепел трубок на бронзовую пепельницу в виде виноградного листа - память о невозвратных временах. Чадящим, рыжим, пахучим светом пятнала комнату масляная лампада. Аккумуляторы предназначались только для вездехода, - хозяин невесело шутил: "Когда будет на исходе последний аккумулятор, зажжем все лампы в доме, попрощаемся с электричеством".
- Ты себе представляешь, что это такое - новое плавание?
- Представляю, - кивнул Вирайя. Мгновенной вереницею пронеслось перед ним пережитое в море: палящие полудни и скупые горячие капли из опреснителя, неожиданно хлесткий, как пощечина великана, удар штормового гребня, отчаянный скрип и пляска баржи в котле ночных бурь и те невообразимо жуткие минуты, когда кажется, что двигатель захлебнулся… Собравшись с духом, он сказал как можно беспечнее:
- Конечно, представляю.
- Ну, и куда же ты поплывешь, сумасшедший человек?
- Вот этого не знаю… Но здесь мне тяжело и страшно. Мы опять стали Избранными; нашим именем правят, присваивают себе стада и поля, рубят головы непокорным. Извини меня, - я не могу сидеть здесь до самой смерти, считать оставшиеся спички и куски мыла и принимать дань от племен…
- А чего же ты хочешь. Вирайя? Ты знаешь, я сам всегда был за равенство, за человечность, но… Мы пока что самые образованные, самые сознательные люди на Земле. Значит, именно мы дадим "коротконосым" понятия о законах, о дисциплине. Чтобы они больше не убивали друг друга, не угоняли скот и женщин, вместе вспахивали поле. При их вопиющей дикости, которой хватит еще на тысячелетия, - что иное, кроме религиозных запретов и крепкой власти, заставит их работать для общества?
- Но ведь так рассуждает и Черный Орден, Эанна! Конечно, гораздо легче управлять, когда тебя чтут, как божество, а твоих ближайших помощников наделяют правами царей…
- А почему бы и нет, если божество старается творить только добро, если оно учит царей справедливости? Орден стремился сосредоточить всю власть знания в своих руках - мы же будем делиться всем, что знаем сами, и поможем племенам устроить самоуправление…
- Неубедительно, Эанна. Поначалу они станут выбирать правителями тех, кто угоден нам. А после нашей смерти власть захватят самые сильные и жестокие, и объявят свои кровавые прихоти волей богов, ушедших на небо, и будут приносить человеческие жертвы перед алтарем… твоим алтарем, бог Эанна! Ты не воспитаешь народ, а приучишь к слепому повиновению; твои помощники научатся безнаказанным расправам. Стоит убрать твою личную, собственную справедливость, и останется тирания. Новый Орден, ранги посвящения…
- Ты очень повзрослел, друг мой.
- Возможно. Но первые слова правды, которые заставили меня задуматься, я услышал от тебя. В твоем столичном доме. Когда ты защищал человеческое достоинство раба.
- Я и сейчас его защищаю. Каждый будет находиться под охраной закона. Вместо рабовладельцев и рабов - отцы и дети!
- Отцы с топором и плахой… У твоих "детей" появятся рабы, Эанна. Они начнут покорять другие народы. Когда-нибудь они додумаются и до Сестры Смерти. И, может быть, истребят все живое на Земле…
- А можно узнать, - что собираешься сделать ты, Вирайя?! - как некогда в своем салоне на горе Висячих Садов, загорелся, стал повышать голос Эанна. - Приплыть когда-нибудь в другую страну, найти некое первозданно-наивное племя и сделать его людей совершенными? Чтобы они не знали ни власти, ни собственности, ни преступлений, порождаемых ею? Чтобы ими руководили только любовь и совесть, и не знаю, что еще?! Ну да, они затвердят, как молитву, твои благородные фразы и будут делать все так, как нравится белому богу из-за моря, и напишут священные книги для потомков. А позже? Как ты сказал мне, после твоей смерти? Через сто лет, через пятьсот? Разве сильным той страны не захочется иметь побольше стад, и хлеба, и слуг, чтобы удовлетворить капризы плоти, жить на зависть соседям? Разве они не начнут воевать и не станут казнить непокорных; не будут досыта кормить умных рабов, чтобы те придумывали для них новые наслаждения и новое оружие? И возвышенный дух твоих законов будет растоптан, а буква - заучена наизусть; и лицемеры станут цитировать тебя, оправдывая любую свою гнусность!..
- Вероятно, ты прав, - после долгого отчужденного молчания сказал Вирайя. - Но хочется надеяться на лучшее. Может быть, не мне, так потомкам моим удается построить нечто, противоположное Меру. Убежище просвещения и свободы… Выходя оттуда, они сумеют противостоять злу, поддерживать человеческое в людях. Мы передадим лучшие наши мысли, заповеди любви - туда, в будущее, через тысячелетия. Поверь, Эанна, - люди не только себялюбивы и корыстны, они еще доверчивы и любознательны…
- Пожалуй, в этом с тобой можно согласиться, - набивая новую трубку имперским табаком пополам с местной душистой травою, кивнул Эанна. - Например, мои маленькие друзья жадно интересуются звездным небом, ходом светил. Я объяснил им, что первые признаки грядущей катастрофы появились на небе, и разрушитель вначале был маленькой движущейся звездой. Теперь они еженощно задирают головы и таращат глаза - чтобы не пропустить предвестие нового потопа. Я воспользовался этим и начал рассказывать им о созвездиях, о разнице между звездами и планетами… Они же соединяют новые знания о небе - со старыми, накопленными за много поколений. О, они достаточно наблюдательны, поверь мне! И вот, уже пытаются выцарапывать на глине какие-то календари, звездные карты. Мысль получила толчок, у их внуков будет неплохая астрономия…
- Вот видишь! - торжествующие воскликнул Вирайя. - Значит, не только хищный зверь живет в человеке. Если мы постараемся, у их внуков будут и достаточно человечные отношения!..
- А вот это менее вероятно. - Выпустив струю дыма, Эанна проследил, как разошлась она прозрачным облачком. - Привычные убеждения прочнее стали. Помнишь, как умирал твой пилот? Его мучило одно, только одно. Нет, не собственная судьба; он понимал, что обречен… Другое. Он держал меня за руку и лихорадочно твердил, чтобы мы с тобой "покаялись"… Он, повидавший гибель мира, обожженный и отравленный Сестрой Смерти, так ничему и не научился - и молил нас отправиться в Меру, припасть к стопам живого бога. Всемилостивый Круг простит, да… Такие вещи впитываются в плоть и кровь, передаются по наследству. На первых порах - лишь твердая рука умелого воспитателя…
- Ну, подумай, что ты говоришь! - добродушно рассмеялся Вирайя. - Принуждением, пусть и умелым, заставить раба перестать быть рабом?!
- Это странно лишь на первый взгляд, дружище. Без столкновения противоречий - нет развития… Наследственному рабу надо внушить для начала понимание ценности свободы. Внушить даже против его воли…
- А может быть, лучше все-таки действовать терпением и лаской?
Эанна безнадежно махнул рукой.
- Так мы с тобой могли бы спорить всю жизнь.
- Сто жизней подряд будут спорить об этом наши потомки…
- Пожалуй. И потому, вернемся к простым житейским вопросам… - Прямо глянув в глаза Вирайи, врач испытующе прищурился. - Ты, проповедник кротости и милосердия! Не считаешь ли ты безнравственным брать в свои скитания Аштор? Она не обладает ни твоей волей, ни твоими устоявшимися взглядами. Мне кажется, просто жестоко…
- Успокойся, - мягко прервал его архитектор. - Я понимаю, что ты хочешь сказать. Да, я люблю ее и знаю, что она платит мне тем же, но… не воспользуюсь ее любовью. Моя теперешняя дорога слишком трудна. Может быть, тебе удастся полностью вылечить ее, вернуть былую красоту… - Эанна потупился; мелькнула в лице его смущенная, вороватая радость. Вирайя растроганно вздохнул. Не было ни злости, ни ревности. Как хорошо, что, невзирая на самые кошмарные испытания, живет сердце человеческое!
- Ты знаешь, вот ей как раз понравится быть богиней! - вдруг нашел в происходящем веселую сторону Вирайя. - Аштор будет настоящей богиней любви. По всем правилам…
Согласно кивнув, Эанна выколотил угли из трубки. Не сразу погасли они на бронзовом листе. Как завороженные, друзья следили за ползавшими в пепле искрами. Вот угасла и последняя…
…Скрипит старушка баржа, отползает все дальше от причала. Уже не крикнешь, не попрощаешься с Эанной. На новой рее - грязно-серая колбаса, перетянутая веревками. Это парус, сделанный из чехла транспортера - на случай, если откажет ветеран-движок или окончится где-нибудь посреди океана скупо отмеряемое топливо.
Он не нашел в себе мужества попрощаться с Аштор. Вечером посидел рядом с ее постелью, держа изможденную пятнистую руку и болтая о разных пустяках. Она не отвечала, не улыбалась, и тусклым был свет хризолитовых глаз. Смерть при жизни… Печать Сестры Смерти… Пройдет ли это когда-нибудь? Вирайя поцеловал ее в сухой лоб и вышел, сдерживая рыдание.
Позже он попросил Эанну дать больной сильное снотворное. Чтобы проспала не менее суток и проснулась, когда баржа будет уже далеко от берега.
Позади - тайные муки, попытки оправдать собственную слабость: искал предлога остаться, да так, чтобы не испытывать стыда… Не нашел предлога, но и муки не прекратились. Страшен океан, сомнительно будущее: не суждено ли плывущим задохнуться под грузом равнодушных вод, не ждут ли их бесплодные скалы материков, изуродованных катастрофой, или отравленные стрелы с берега?
Решимость оказалась сильнее страхов и сомнений.
Он лишил себя отдыха, курил бодрящий наркотик и бешено торопил с погрузкой. Зерно, сыр, мед, вяленое мясо, живые козы, семена для посева, саженцы деревьев, инструменты. Бумага, карандаши, краски - чтобы рисовать и наглядно показывать изучаемое взрослым детям, любознательным дикарям. Если таковые найдутся, он сможет двинуть у них строительное дело сразу на тысячу лет. Один принцип колонны чего стоит! А, скажем, арка? А расчет купольного свода?.. Кстати, немало полезного найдется в зеленом альбоме, в чертежах города-лотоca - не сейчас, так через тысячи лет. Людям жить вечно…
- Не забывай мою волну, - шумно сопя в ухо, сказал на пристани Эанна - и прижал Вирайю так крепко, что у того перехватило дыхание…
- Пока жив, буду тебя слушать!
- Пока у меня есть батареи, - грустно поправил врач.
…Вирайя стоит на носу баржи, расставив ноги для упора - высокий, худой, как мачта, в обрывках черной орденской рубахи. Ветер ерошит каштановые волосы, ставит дыбом светлую, мягкую бородку; близко сидящие светло-серые глаза на худом, крупно вылепленном лице прищурены от встречного ветра.
Баржа приближается к устью реки. Уже видна за серыми водами дельты радостная, пронзительно-синяя полоса моря.
За рулем - Дана, огненный факел на фоне шальной синевы. По обыкновению, коротко опущены густые ресницы, но быстрый боковой взгляд лукав и загадочен, как грядущее.
Шумит пена. Пронзительны крики чаек…
КНИГА ІІ
Хроника тысячелетней войны
Придет время, когда не будет ни рабов, ни господ и когда Христос, олицетворение любви, и Сатана, олицетворение гордыни, будут называться: Сила и Мудрость.
Шарль де Костер.
Пролог
Германия, 1945 год
Кто видит в национал-социализме только политическое движение, тот ничего в нем не смыслит. Это даже больше, чем религия…
Адольф Гитлер
Поздно светает в феврале; а в то утро еще и сырым, гнилым туманом затянуло леса под Падерборном. Деревенский бауэр, на телеге вывезший жену рожать в ближайшее местечко, был остановлен у дороги хмурым, нахохленным мотоциклистом в каске-горшке и кожаном пальто коробом. Не помогли ни мольбы, ни крутая мужицкая брань: эсэсман молчал, держа руки на автомате, и все время поглядывал туда, где у въезда на шоссе маячил еще один солдат.
Вот уже с неделю дороги вокруг спецаэродрома перекрывались ежедневно; каждое утро садился самолет, а то и два, - постовые СС просто осатанели. Но сегодня творилось что-то особенное. Солдаты вели себя, точно загипнотизированные, - а вдоль двухкилометрового шоссе вдобавок рассыпалась стрелковая часть, держа под прицелом каждый кустик в лесу.
В 5.30 ветер от винтов хлестнул по лицам ожидавших у посадочной полосы, стал трепать полы кожанок, но офицеры во главе с комендантом замка стояли твердо, не опуская рук, выброшенных в приветствии. Черный "Юнкерс-52" с огромной свастикой на хвосте, со всех сторон озаренный прожекторами, утробно рыча, описывал круг по мокрому бетону. Покашляв, умолкли моторы; неторопливо открыв дверь из ярко озаренного салона, двое верзил-"мертвоголовых" стали спускать лесенку. Офицеры окостенели, вытягиваясь; водители ждавших машин разом включили зажигание.