- В индийских книгах, - холодно сообщила напасть, - этому посвящены целые главы.
Джек поехал вдоль стен, внимательно их оглядывая. В одном месте, сковырнув землю, он обнаружил бочонок, а рядом ещё и ещё.
Посреди помещения валялась груда досок для сооружения крепей, а рядом - брошенные в спешке инструменты.
- Чем болтать, сестрёнка, подай-ка мне лучше вон тот топор.
Синеглазка принесла топор и подала Джеку, спокойно глядя ему в глаза. Джек привстал на стременах и рубанул по бочонку. Доска треснула. Ещё удар, и дерево раскололось. На землю с шипением посыпался чёрный порох.
- Мы в дворцовом подвале, - объявил Джек, - прямо под императорским дворцом, вокруг нас кладовые, наполненные сокровищами. Знаешь, что нас ждёт, если мы это дело подожжём?
- Преждевременная глухота?
- Я собирался заткнуть уши.
- Тонны камня и земли, которые обрушатся на нас сверху?
- Можно насыпать в туннеле пороховую дорожку, поджечь её и подождать на безопасном расстоянии.
- Ты не думаешь, что взрыв и разрушение императорского дворца привлекут некоторое внимание?
- Просто первое, что в голову пришло.
- В таком случае, братец, наши дорожки разойдутся… да и не так достигают знатности. Пробить дыру в дворцовом полу и улепетнуть, словно крыса, в дыму и в копоти!..
- Невольница будет меня учить, как достигают знатности?
- Невольница, жившая во дворцах.
- Что же ты предлагаешь? Коли ты такая умная, давай послушаем твой план.
Девица закатила глаза.
- Кто знатен?
- Дворяне.
- Как они такими стали?
- Появились на свет от знатных родителей.
- Ой. Неужели?
- Да, разумеется. А что, у турок иначе?
- Нет, хотя по тому, как ты говоришь, я решила, что в христианских странах это как-то связано с умом.
- Не думаю. - Джек приготовился рассказать о пфальцском курфюрсте Карле, когда синеглазка спросила:
- Так нам не нужен умный план?
- Это праздная болтовня, сестрёнка, но я никуда не тороплюсь, так что валяй. Говоришь, нам нужен умный план, чтобы стать знатными. Мы-то с тобой из простых - где ж нам взять знатность?
- Купить.
- Нужны деньги.
- Так выберемся из этой дыры и раздобудем деньги.
- И как ты их думаешь раздобыть?
- Мне нужен сопровождающий, - объявила невольница. - У тебя есть конь и клинок.
- Ласточка, это поле боя. У многих они есть. Найди себя рыцаря.
- Я рабыня, - отвечала она. - Рыцарь получит своё и меня бросит.
- Так ты мужа хочешь?
- Компаньона. Не обязательно мужа.
- Я буду ехать впереди, убивать янычар, драконов, рыцарей и всё такое, а ты - плестись сзади и… что? Только не надо заливать мне про индийские книги.
- Я буду заниматься деньгами.
- У нас нет денег.
- Потому-то тебе и надо, чтобы кто-то ими занимался.
Джек не понял, но звучало это умно, поэтому он важно кивнул, как будто глубоко проник в смысл.
- Как тебя звать?
- Элиза.
Привстав на стременах, приподняв шляпу, с лёгким поклоном:
- Джек Куцый Хер к вашим услугам, сударыня.
- Раздобудь мне платье мужчины-христианина. Чем больше на нём будет крови, тем лучше. Я пока ощипаю страуса.
Бывший стан великого визиря Кира-Мустафы
сентябрь 1683
- И ещё… - начал Джек.
- Как, опять?! - Элиза, в окровавленном офицерском камзоле, полулежала в седле, припав к лошадиной шее, так что голова её, обмотанная разорванной рубахой, была совсем близко к голове Джека, который вёл коня под уздцы.
- Если мы доберёмся до Парижа - что отнюдь нелегко - и если от тебя будут хоть малейшие неприятности… один косой взгляд… складывание рук на груди… театральные реплики в сторону, адресованные невидимой публике…
- Много у тебя было женщин, Джек?
- …притворное возмущение тем, что совершенно естественно… рассчитанные приступы сварливости… копание при сборах… туманные намёки на женское недомогание…
- Кстати, Джек, у меня как раз эти дела, так что изволь остановиться прямо на поле боя, скажем на… да, думаю, в полчаса я управлюсь.
- Ничуть не смешно. Ты видишь, чтобы я смеялся?
- Я вижу бинты.
- В таком случае сообщаю, что мне отнюдь не весело. Мы огибаем то, что осталось от лагеря Кара-Мустафы. Справа в траншее стоят пленные турки и крестятся - что странно…
- Я слышу, как они молятся на славянском наречии. Это янычары, скорее всего - сербы. Как те, от которых ты меня спас.
- Слышишь, как кавалерийские сабли рубят им головы?
- Так вот что это за звуки!
- А чего бы, по-твоему, они молились? Янычар предают смерти польские гусары!
- За что?
- Слыхала про старые родственные размолвки? Вот так они выглядят. Какая-то давняя обида. Лет сто назад янычары чем-то огорчили поляков.
Кавалерийские полки пронеслись по останкам турецкого стана словно волны по простыне. Хоть сейчас не время было думать о простынях.
- О чём я говорил?
- Добавлял очередной пункт к нашему партнёрскому соглашению, словно какой-нибудь бродяга-крючкотвор.
- И ещё одно…
- Ещё?!
- Не называй меня бродягой. Сам я могу так себя называть - для смеху, чтобы оживить разговор, обаять даму и всё такое. Но ты не должна применять ко мне этот уничижительный эпитет. - Джек заметил, что потирает большой палец правой руки, куда палач когда-то приложил раскалённое клеймо в форме буквы V, оставив отметину, которая временами начинала чесаться. - Возвращаясь к тому, что я говорил, прежде чем ты так невежливо меня перебила: малейшая неприятность с твоей стороны, сестрёнка, и я брошу тебя в Париже.
- Ой, какой ужас! Только не это, жестокий человек!
- Ты наивна, как богатая барышня. Известно ли тебе, что всякую беспризорную женщину в Париже тут же арестует, острижёт, выпорет и прочее начальник полиции - всесильный ставленник короля Луя, обладающий неограниченной властью, жестокосердый гонитель нищих и бродяг?
- Ты же ничего не знаешь о бродягах, о высокородный господин.
- Лучше, но пока недостаточно хорошо.
- Где ты нахватался таких слов, как "уничижительный эпитет", "всесильный ставленник" и "жестокосердый гонитель"?
- В театре, глупая.
- Ты актёр?
- Актёр? Актёр? - Обещание попозже её выпороть вертелось у Джека на языке, однако он сдержался из опасения, что она снова выбьет его ответом из колеи. - Учись манерам, детка. Иногда вагабонды из христианского благодушия позволяют актёрам следовать за ними на почтительном расстоянии.
- Рассыпаюсь в извинениях.
- Ты закатываешь под бинтами глаза? Я насквозь вижу… Тише! К нам приближается офицер. Судя по гербу - неаполитанский граф и бастард по меньшей мере в трёх поколениях.
Поняв намек, Элиза, у которой, по счастью, был густой, чуть хрипловатый альт, принялась стонать.
- Мсье, мсье, - обратился к ней Джек, изображая французскую речь. - Знаю, седло давит на огромные чёрные вздутия, что появились у вас в паху после того, как вы вопреки моему совету переспали с теми двумя злополучными цыганками. Однако нам надо попасть к брадобрею-цирюльнику или, на худой конец, к цирюльнику-брадобрею, чтобы тот извлёк из вашей головы турецкое ядро, покуда вас опять не начал трясти озноб… - И так далее, пока неаполитанский граф не отъехал.
Последовала долгая пауза, во время которой мысли Джека витали вдалеке, а мысли Элизы, как выяснилось, нет.
- Джек, можно говорить без опаски?
- Для мужчины говорить с женщиной всегда небезопасно. Однако мы уже выехали из лагеря. Я более не наступаю на отрубленные руки. Дунай справа, Вена - за ним. Наёмники выстроились перед охраняемыми фургонами, дабы получить плату за сегодняшний день, - можно говорить более-менее без опаски.
- Погоди! А ты когда получишь свою плату?
- Перед боем нам выдали бренди и клочки бумаги с какими-то буквами, по которым (как уверял капитан) в конце дня выплатят серебро. Однако Джека Шафто не проведёшь. Я сразу продал свою бумажку жиду.
- Сколько ты за неё получил?
- Я отлично сторговался. Синица в руках стоит двух…
- Ты получил пятьдесят процентов?
- Неплохо, правда? Учти, мне достанется лишь половина выручки от страусовых перьев - из-за тебя.
- Ой, Джек, как я должна себя чувствовать, когда ты говоришь такие слова?
- Я что, слишком громко ору? Уши болят?
- Нет…
- Хочешь сесть поудобнее?
- Нет, нет, Джек. Речь не о телесных страданиях.
- Тогда как прикажешь тебя понимать?
- Когда ты говоришь: "Один косой взгляд, и я оставлю тебя среди поляков, которые выжигают беглым холопам клеймо на лбу" или "Погоди, пока начальник полиции короля Луи до тебя доберётся…"
- Ты нарочно выбираешь худшее, - возмутился Джек. - Я больше грозил оставить тебя в монастыре.
- Так ты признаёшь, что грозить клеймом более жестоко, нежели монастырём?
- Это очевидно. Но…
- А зачем вообще проявлять жесткость, Джек?
- Ловкий трюк. Надо будет запомнить. Так кто из нас крючкотвор?
- Если ты так беспокоишься, может, не стоило спасать меня от янычар?
- Что это вообще за разговор? В каком таком месте ты жила, где людей и впрямь волнуют чужие чувства? Ни один ли хрен, что там другой человек чувствует?
- У невольниц в гареме не так уж много занятий: коротать время за женскими рукоделиями; шитьём, вышиванием и вязанием тончайшего шёлкового белья, ажурного, как лёгкая паутина…
- Отставить!
- …и за беседами на разных языках (которые невозможны, если не следить самым внимательным образом за чувствами собеседниц) плести интриги и козни, торговаться на базаре…
- Этим ты уже хвасталась.
- …
- Ты что-то ещё собиралась упомянуть, девонька? Давай выкладывай.
- Только то, что я уже говорила, - при помощи изощрённейших знаний древнего Востока медленно доводить друг дружку до самозабвенных, потных, неистовых восторгов…
- Довольно!
- Ты сам попросил.
- Ты меня заставила - интригами и кознями!
- Боюсь, теперь это моя вторая натура.
- А какая у тебя первая? С виду ты типичная англичанка.
- Счастье, что тебя не слышит моя матушка. Она гордилась своим чисто йглмским происхождением.
- Короче, густопсовая дворняга.
- Ни капли английской крови, или кельтской, норвежской или чего ещё там в вас намешано.
- Сто процентов чего ещё, надо думать. И во сколько лет тебя похитили?
- В пять.
- Ты точно знаешь свой возраст, - уважительно произнёс Джек. - Из благородных, что ли?
- Матушка считает, что все йглмцы…
- Хватит. Я уже знаю про твою мать больше, чем про свою. Что ты помнишь о Йглме?
- Дверь нашего жилища, озарённую весёлым светом горящего гуано, обвешанную причудливой формы ломами и топориками, чтобы отец мог вырубить нас из-подо льда после июньских буранов, таких здоровых и бодрящих. Деревушка на круче, где простые селяне жгли безлунными ночами костры, направляя мореплавателей к безопасности… Джек, что это за звуки? В горле запершило.
- Костры жгут, чтобы заманить мореплавателей.
- Дабы обменяться с ними товарами?
- Дабы они вместе со всем добром разбились о Риф Цезаря, Горе Варяга, Рок Сарацина, Могилу Галеонов, Кладбище Французов, Молот Голландца или иные навигационные опасности, из-за которых о твоей родине идёт столь недобрая слава.
- А-а, - протянула Элиза мелодичным голосом, от которого у Джека едва не подогнулись колени. - Это проливает новый свет на некоторые другие наши обычаи.
- А именно?
- Выходить по ночам с большими длинными ножами, дабы избавить выброшенных на берег моряков от лишних мучений.
- По их просьбе, полагаю?
- И возвращаться с тюками или сундуками добра, полученными в благодарность за услугу. Да, Джек, твое объяснение куда правдоподобнее - как мило было со стороны добрейшей матушки оберегать мой детский слух от жестокой правды.
- Теперь ты понимаешь, почему английские короли долго терпели - вернее, поощряли, не исключено, что взятками, - корсарские набеги на берега Йглма?
- Это было во вторую неделю августа. Мы с матушкой шли по пляжу…
- Там есть пляжи?
- Мне он казался золотым - возможно, то была прибрежная топь. Перед нами ослепительно белел Снежный утёс.
- Как, летом?
- Не от снега. То был дар чаек, на котором держится процветание Йглма. У нас с матушкой были елке и сктл.
- Чего-чего?
- Первое - орудие для отбивания, рубки, соскребания и ворошения, состоящее из устричной раковины, привязанной к берцовой кости.
- Почему не к палке?
- Англичане вырубили все наши леса. Сктл - бадья или ведро. Мы были на полпути к утёсу, когда услышали некий ритмичный звук. Не привычное биение волн об острые скалы; он был быстрее, резче, гулче - бой дикарских африканских барабанов! Северных, не конголезских, но всё равно африканских, не свойственных нашей местности. В йглмской музыке ударные почти не используются…
- Трудно сделать барабан из крысиной шкуры…
- Мы повернулись к солнцу. В бухте - на смятом листе сусального золота - скользила тень, похожая на сколопендру; её бесчисленные ноги двигались взад-вперёд под барабанный бой…
- Исполинская сороконожка шла по воде?
- То была многовесельная галера берберийских корсаров. Мы бросились бежать, но грязь засасывала так, что у нас ещё несколько недель были сквщ.
- Сквщ?
- Синяки на пятках, подобные следу от поцелуя. Пираты спустили шлюпку и направили её по мелководью наперерез нам. Несколько человек - силуэты в тюрбанах, столь варварские и непривычные для моего юного взора - выпрыгнули и побежали за нами. Один угодил прямиком в зыбун.
- Так! Начинается то, что мы в Уоппинге зовём потехой!
- Только прирождённая йглмка могла бы отыскать проход в зыбучих песках. В мгновение он ушёл по шейку и забился, выкрикивая стихи из Корана.
- А твоя мать сказала: "Мы можем убежать, но христианский долг повелевает выручить бедного моряка; мы обязаны пожертвовать свободой, дабы спасти его жизнь", и вы остались.
- Нет, матушка сказала что-то вроде: "Есть шанс убежать, однако у чуреков мушкеты; я притворюсь, будто хочу помочь тому чернозадому, может, нам это зачтётся".
- Вот женщина!
- Она потребовала весло и протянула его увязшему моряку. Видя, что она не проваливается, другие отважились вылезти из лодки и вытащили товарища. Нас как-то странно обнюхал не говорящий по-английски офицер, всем своим видом показывая, что ему ужасно неловко. Затем нас посадили в лодку и доставили на галеру, а с неё - на сорокапушечный корсарский галеон. Не какую-нибудь развалюху-барку, а настоящий линейный корабль, отбитый, купленный или взятый в аренду у какого-то европейского военного флота.
- И над твоей матерью грубо надругались похотливые магометане.
- Нет. Этих людей, судя по всему, в женщинах влекло лишь то, что объединяет нас с мужчинами.
- Неужто брови?
- Нет, нет!
- Так ногти? Потому что…
- Прекрати!
- Но человеколюбие, которое проявила твоя мать к бедному моряку, не осталось без награды? В минуту нечаянной опасности он как-то её спас, верно?
- Он через два дня умер от тухлой рыбы, и его выбросили за борт.
- Тухлой рыбы? На корабле? В океане? Мне казалось, мусульмане очень серьёзно относятся к провианту.
- Он её не ел, просто коснулся, когда готовил.
- Какого черта…
- Не спрашивай меня, - сказала Элиза, - спрашивай странного господина, принудившего мою матушку утолять его извращённое сластолюбие.
- Ты вроде бы сказала…
- Ты спросил, надругались ли над ней магометане. Этот господин не был мусульманином. Или евреем. Или ещё кем из тех, кто практикует обрезание.
- Э…
- Мне остановиться и нарисовать картинку?
- Нет. Так кто он был?
- Не знаю. Он никогда не покидал свою каюту на корме корабля, как если бы страшился солнечного света или хотя бы загара. Когда матушку туда привели, высокие окна были завешены тяжёлым бархатом, темно-зеленым, словно кожица авокадо - плода, произрастающего в Новой Испании. Не успела она опомниться, как её припёрли спиной к ковру…
- Ты хотела сказать "бросили на ковёр".
- Нет. Ибо стены и даже потолок каюты были убраны ковром - шерстяным, тончайшей ручной работы, с самым густым и роскошным ворсом (по крайней мере так показалось моей матушке, которая до того ковров никогда не видела) и золотистым, словно спелая нива…
- По твоим словам, там было темно.
- С этих свиданий она возвращалась вся в ворсе. И даже в темноте чувствовала спиной затейливый узор, вытканный искусными ремесленниками.
- Пока вроде всё не так плохо - если сравнивать с тем, что обычно ждёт женщину на корабле корсаров.
- Я ещё не упомянула смрад.
- Мир вообще смердит, девонька. Лучше зажать нос и привыкать помаленьку.
- Ты не узнаешь, что такое смрад, пока…
- Извини меня. Ты бывала в Ньюгейтской тюрьме? В Париже на исходе лета? В Страсбурге после чумы?
- Подумай о рыбе.
- Теперь ты снова о ней.
- Господин ел исключительно тухлую рыбу - протухшую некоторое время назад.
- Всё. Довольно. Хватит меня дурачить. - Джек заткнул пальцами уши и спел несколько весёлых мадригалов, состоящий по большей части из "фа-ля-ля".
Минуло, быть может, несколько дней - дороги на западе длинные. Однако со временем Элиза возобновила рассказ:
- Берберийские пираты дивились ничуть не меньше твоего, Джек. Впрочем, судя по всему, господин обладал неограниченной властью и мог добиться, чтобы все его желания исполнялись. Каждый день кого-нибудь из моряков за провинность отправляли готовить тухлую рыбу. Несчастный падал на колени и молил лучше выпороть его или протащить под килем. Однако всякий раз кого-то одного избирали и отправляли за борт по верёвочной лестнице…
- Это ещё зачем?
- Рыба тухла в открытой лодке, которую тянули за кораблём на длинном-предлинном буксирном тросе. Раз в день лодку подтягивали к борту, и несчастный под дулами пистолетов спускался в неё, зажав в зубах листок с рецептом блюда, которое заказал господин. Матросы, задыхаясь, травили буксир, и повар приступал к готовке на маленькой жаровне. Закончив, он махал флагом с костями и черепом. Его подтягивали к корме, из каюты спускали верёвку, и он привязывал к ней корзину с приготовленной трапезой. Позже господин звонил в колокольчик, и юнгу били палками по пяткам, пока тот не соглашался забрать посуду и выбросить её за борт.
- Ясно. В каюте, значит, стояла вонь.
- Господин пытался заглушить её пряностями и восточными благовониями. Всюду стояли искусно изготовленные деревья с листочками, пропитанными редкими духами. Фимиам курился над золотыми решетками восточных жаровен, в хрустальных фиалах плескались благоуханные настои, окрашенные лепестками тропических цветов, а смоченные в них тампоны распространяли ароматы по воздуху. И всё, разумеется, тщетно, потому что…
- В каюте стояла вонь.