Жвачные твари встретили нас равнодушно, не подозревая, что произвели впечатление. Представьте себе огромный загон под открытым небом, чистенький такой, на четыре части поделенный. Коровы - рядами, как лошади в стойлах. У каждой - своя кормушка. Не знаю, как они живут-поживают здесь круглый год, но комфорт у них - позавидовать можно. Две секции загона пустуют.
- Коровы пасутся на лугах. Здесь только готовые шкуры сбросить или подготовленные к покраске. Пустующие места - для молочных и мясных. Появятся к вечеру на дойку и отдых. - Геллан отвечал на мои невысказанные вопросы. Ковыряется в мозгах, видать, паршивец, но я выкобениваться не стала: рассказывает нужное - и ладно.
В общем, вы не поверите: их коровы шкуры сбрасывают, как змеи. Лохматые справа - шубные. Из них шубы шьют. Всяких сортов, на выбор: есть как овцы с кудряшками, есть как козы с волнистым шёлком в пол, есть похожие шубкой на норок - я впечатлилась, ага! А слева - картинная галерея: коровы в горошек и полосочку, цветочек и узоры завитушчатые, красные, синие - всяко-разно однотонные, а есть и впрямь картины, как в музее, только не в рамках, а на живых коровах. В общем, вовремя поймать челюсть я не смогла: она упала от впечатлений до земли.
- В дикой природе коровы встречаются разные - и с мехом, и без меха, и ценности без заботливого волшебства медан в них - на деревянный грош. - продолжал Геллан лекцию. - Магия медан как раз в этом: превращать обычных животных, растения, иногда камни во что-то ценное, продуктивное, приносящее пользу. У каждого поселения - свои секреты, породы, культуры и сорта, которые практически невозможно повторить колдовством. Только приобрести и разводить естественным путём.
- А-а-а-а, - протянула я со смешком, - так они селекционеры!
- Геллан, это новое ругательство? - меданы следовали по пятам.
Обожаю, когда делают вид, что я стена. По ходу, они решили все вопросы, связанные со мной, выспрашивать у Геллана. Ну ладно, я им ещё покажу…
Пока я ломала голову, что я "покажу" этим тёткам в цветовой гамме "вырви глаз", как говорит моя ма, когда видит аляповатые, в ярких тонах тряпки, Геллан продолжал рассказывать:
- Коров разводят нескольких видов: мясные, молочные, шубные и шкурные. Как и многие животные на Зеоссе, коровы сбрасывают шкуру. В природе она сходит кусками, а здесь мы помогаем им освободиться как можно аккуратнее, чтобы потом использовать шкуры для пошивки одежды. Как только мездра начинает отслойку, делаются аккуратные разрезы - и шкура сходит пластом, почти без повреждения. Шкурные коровы одноцветны, коричневых тонов, очень редко - черные. Поэтому используют покраску или разрисовку, чтобы получить что-то такое красивое, необычное, интересное. Меданы-художницы, а часто и их мужья, склонные к творчеству, наносят ручные или штампованные узоры, рисуют картины или просто окрашивают в другие цвета.
Мда, ему бы лекции читать перед аудиторией. Профессор. Я даже не думала, что он способен говорить так много и складно.
- На одной из коров мы и испробуем радужную краску Милы.
- Прям на корове? - я даже подпрыгнула. - А не проще дождаться, пока они шкуры сбросят, а потом рисовать?
- Краска на сброшенной шкуре не держится, - подала голос Иранна. - Только в тёплую живую плоть хорошо въедаются красители и держатся, можно сказать, вечно, пока одежда не сносится.
Становилось ещё интереснее. С красками оказалось тоже не всё просто, та ещё песня с припевом: они плясали с бубнами, извлекая их из растений, шаманили, смешивали, испытывали - целая наука колдовская. Насколько я поняла, никаких тебе химий, вонючих смесей, олифы и прочих мерзостей, существующих у нас. Всё натуральное, блин. Бабуле б моей понравилось.
- Попробуешь? - Иранна обратилась к Миле. Та покраснела и кивнула в ответ.
Меданы аж пританцовывали от нетерпения. Миле вручили широкую кисть с упругим, почти негнущимся ворсом, похожую больше на скребок. Краску из миски вылили в прямоугольную ёмкость.
Коровка цвета кофе с молоком стояла спокойно, задумчиво пережевывая траву. Глаза томные, философские. Она ткнулась безрогим лбом в моё плечо: то ли боднула, то ли симпатию высказала. Геллан, я так понимаю, думал о втором, а я склонялась к мысли, что коровушка хотела меня с ног свалить, но своими наблюдениями Геллана огорчать не стала.
Мила зачерпнула скребком краску и осторожно провела по коровьему боку. Животное вывернуло шею, наблюдая за процессом, но возмущаться не стало, терпело насилие кисти над шкурой.
Краска легла неровно, рваными мазками, но Мила старалась: это был её первый опыт, да и дело вовсе не в навыке, а ритуале. Девчонка маленькая, руки слабые… Она понимала, что этот мазок - аванс, дань её авторству, поэтому беспомощно оглянулась.
Тут же подскочила бирюзовая ведьмочка, аккуратно кисть из Милиных пальцев изъяла и пошла, пошуровала, как песню запела. Я залюбовалась. Глаз не могла отвести. От этих плавно движущихся рук, текущих, как вода, от широких уверенных мазков, что легли ровно, гладко, впитались, как масло…
Она заворожила, ей-богу… Я даже не поняла, когда обыкновенные тусклые коровьи бока превратились в сияющее нежное разноцветье: лоснящееся, бархатное, тёплое… Руки чесались притронуться, погладить, хотелось приложиться щекой и замереть…
Оказалось, не одна я очаровалась: Мила сжала мою руку, Геллан не отводил от коровы взгляда, Иранна стояла с таким лицом, будто нектара испила божественного, море медан волновалось, ахало, махало руками.
Краски как раз хватило на коровий корпус. Смешная такая бурёнка получилась: с кофейной мордой, ногами, хвостом и в радужном пальто.
- Супер! - выдохнула я, захлёбываясь от восторга.
- Подождём до завтра, - остудила нас Бирюзовая с радужным пятнышком на хорошенькой щёчке. - Если за ночь не потускнеет, не потрескается, вива госпоже Миле.
Я заметила, как украдкой быстро-быстро плевали на землю меданы. Оказывается, Зеосс не так уж далёк в суевериях от Земли.
В душе ликовало и пело: я была уверена: ничего плохого не случится ни за ночь, ни позже. Я улыбалась и светилась, как Милина краска, меня распирало от чувств, поэтому я погладила корову по влажной морде:
- Хорошая Бура, молодец.
Коровка забавно замотала головой, зашлёпала ушами и протрубила:
- М-у-у-у-у!
Всеобщая радость переросла в дикие танцы медан: они притоптывали, трясли грудями, щёлкали пальцами. Подколдовывали на удачу, я так понимаю.
- Пойдём в деревню, посмотрим на строительство.
Геллан взял меня за руку и повёл прочь с усердием трактора, копающего корнеплоды: ноги идти не желали, я всё оглядывалась, завороженная меданскими плясками.
Снова пришлось садиться на лошадей: пешком вряд ли мы обошли поселение, разбросанное на местности, как драже. Иранна осталась с меданами, а Мила тенью увязалась за нами. Честно говоря, я удивлялась и мозг свихнула, пытаясь понять, как она, такая пугливая и забитая, выносит весь этот бедлам. Но девчонка держалась, и это радовало.
Савр весело перебирал копытами, следом исправно трусила Софка с Милой в седле, а два пёсоглавых броненосца пыхтели сзади, как и положено верным стражам. Это не собаки, а терминаторы: такое впечатление, что им неизвестна усталость. У меня даже сомнения: спят ли они?
Осень у них здесь богатая и щедрая. Солнце по-летнему жарит. У нас-то конец октября: дожди, холодно, грязно… Листья сыплются. А здесь рай: трава сочная, деревья весёлые, разноцветные… В платьице простом - в самый раз, а в голову даже припекает. Как бы нос не сгорел: буду потом с красной фуфлыгой рассекать…
Неспешная езда рождает всякие такие разные мысли. Куда-то далеко-далеко отплыли грудастые яркие меданы, мандраж от встречи с сорокошами и коровами. Остался лишь перестук копыт да тихий мир, как будто не знающий людей.
Я вдруг подумала: будь это там, у нас, в этом месте понастроили бы коттеджей или здравниц, курортов или развлекаловок всяких, чтобы продавать по частям и кускам эту красоту, выжимать баксы из каждой травинки или облака… Медан, коров, сорокош и прочие прибамбасы показывали бы, как уродцев в цирке… А Геллан…
Я тряхнула головой так, словно хотела вытрясти эти мысли, как воду из ушей. Разозлилась на себя. Нестерпимо захотелось поплевать через плечо, чтобы не накаркать чего не нужно. На фиг тот слякотный мир, откуда швырнуло меня меньше суток назад. Он там, а я здесь.
Домишки в долине напоминали сморчки: тёмные, корявые, абсолютно не поддающиеся моему пониманию стройности в архитектуре. Понятно было одно: видать это тот же тёмный мейхон, из которого замок и замковая стена слеплены, только погрубее да попроще.
Видели, как замки из песка ваяют? Не те, что шедевры - ровные и гладкие, а выброс вдохновения, замешанного на морской воде, старательных ладонях и мокрых песочных каплях, что выходят из кулака неровными катышками. Вот такими были эти домишки, как будто кто-то лепил их, а песок капал, как попало, да и застыл прочно, чтобы ни одна волна не смыла, ни один дождь не разрушил…
- Блуждающая буря вырывает их с корнем. Изредка разрушает небесным камнепадом.
Чёрт, надо думать тише: Геллан явно телепатировал, но было такое чувство, что делает он это не специально.
- Вся беда в том, что строятся дома небыстро, мейхону нужно время, чтобы застыть и стать прочным. И строители работают, как хотят и когда хотят.
- Да приструнить их, гадов, по шапке настучать, чтоб не отлынивали!
Геллан посмотрел на меня, как на чудовище. Ну да, видать, напряженно думал о струнах и шапках. Я хихикнула.
- Найти индивидуальный подход, чтобы работали хорошо. Так понятнее?
Смешок. Это Мила хихикнула. Геллан лишь кивнул:
- Намного понятнее. Дальше пешком. Посмотрим, что можно сделать с индивидуальным подходом к… строителям.
Последние слова он выделил жирно, как Лина Александровна подчёркивала красной пастой в сочинениях мои маразмы. Ну ладно. Переживем.
С коня я спрыгнула самостоятельно, не дожидаясь помощи от златокудрого профессора. Огляделась вокруг. Местность неровная, каменистая. Чувствуется, что горы рядом. Сплошь какие-то валуны, острые камни из земли торчат. Непонятно, как тут вообще можно строить…
Мила с Гелланом о чем-то переговаривались тихо за спиной. Прислушиваться я не стала, пошла вперёд, огибая каменные зубья и гигантские валуны, что разлеглись боровами на пути. Оказалось, что это что-то типа забора своеобразного: как только я миновала ощерившееся препятствие, в мягкой впадине как раз ровное место показалось с домиком полудостроенным. Туда-то я и сунула нос, оторвал бы мне его кто-нибудь, что ли…
Я подошла к этим катяшкам, по кругу выложенным. Строение мне по грудь приблизительно. И заглянула внутрь. Да.
Не знаю, визжала ли я в своей жизни так. Аж у самой уши заложило. Ругалась ли я так громко и выразительно когда-нибудь? Не уверена. Но мчалась оттуда с такой скоростью и так легко перепрыгивая барьеры из острых камней, что Вася-Петя - физкультурник наш, уже мною разок упомянутый - проглотил бы свой свисток от удивления. Ну, или подавился бы им - факт.
Соображала я плохо, глаза вразлёт. Когда с силой во что-то врезалась, даже не сообразила, что это Геллан: драться начала, борясь не на жизнь, а насмерть. Но ему ж по фиг, как вы понимаете, быстро руки мои обездвижил, почти бережно, как умалишенной.
- Дара. Дара. - спокойный, как удав. Но именно это в чувство меня немного привело.
- Т-там пауки. Огромные! ПАУКИ-и-и-и! - завыла я, прихлёбывая слова, как горячий чай: обжигаясь и отплёвываясь, задыхаясь и мотая головой. Я б и руками себе помогла, но Геллан держал меня за запястья и махать не давал.
- Это ткачики. Успокойся.
- Какие, на хрен, ткачики! Паучищи! С меня ростом! Ржавые бочки на мохнатых лапах!
Мила подозрительно хрюкнула и уткнулась Геллану в бок. Как я давеча возле разноносых сорокош. Я повела выпученными глазами в сторону Милы. Она беззвучно тряслась. И всем было понятно, что не от страха. Это меня остудило.
- Ладно. Руки отпусти. - скомандовала я и мотнула головой так, что коса хлестнула не пойми куда, но по этой сладкой парочке - братцу и сестрице.
Геллан тут же разжал пальцы.
- А теперь прекратили ржать и объяснили.
- Ткачики - строители. Это они делают дома. Если совсем просто, ткачики пережёвывают мейхон и выплёвывают его. Сам по себе мейхон - каменная порода, руда бесполезная. Не смешивается ни с водой, ни с другими жидкостями, не поддаётся колдовству. Только слюна ткачиков связывает частицы и превращает в прочный строительный материал.
- Они что, жрут его? - недоверчиво спросила я и покосилась в сторону камней.
- Нет. - Геллан улыбался. Вот же лучезарный, блин. - Они питаются живностью, плотоядные. А это… их работа. Мы одомашниваем ткачиков, как диких коров, например. Или лошадей. Полностью в неволе, как коровы, например, они жить не могут. Бродят по горам, питаются. Им нужна живая пища, и не так-то просто ловить такое количество зверьков и мух, сколько они сжирают за день.
- Что за блажь жевать этот ваш мейхон. Какой им с этого прок?
- Часть слюны с мейхоном они заглатывают. Без этого пища не переваривается. Приятное с полезным. - Геллан пожал плечами. - Кроме того, им нравится строить. В горах лепят норы, где зимуют и спят до весны. Меданы нащупали связь с ткачиками и направляют их страсть, насколько могут, в нужное русло. Ткачики… добряки…
- Ничёсе добряки, - пробормотала я, вздрогнув. - Надеюсь, людей эти плотоядные гады не употребляют?
- Н-н-нет, - тихо сказала Мила. Блин, да она вся светилась прям. Улыбка, щёки розовые, зубы сверкают. - Д-добрые, л-ласковые.
- К сожалению, слушаются не так хорошо, как хотелось бы, трусливы, пугаются и сбегают. И дохнут, как бучки-однодневки.
- Вот зараза, - огорчилась я. - А я визжала, как сирена. Небось разбежались.
Геллан опять посмотрел на меня, как на тяжелобольную.
- Ты не понимаешь или ещё не привыкла?
Мне опять захотелось двинуть его под коленку. Или ещё куда. Не думала ни разу, что такая драчливая.
Мила осторожно взяла меня за руку, пока я сверлила глазами в её братце пулевые отверстия. Пришлось оторваться от этого важного занятия и посмотреть, чего она хочет. Мила указывала другой рукой на каменную гряду. Я обернулась.
Блин. Они стояли там, целых три штуки. Выглядывали застенчиво одним глазом из-за валунов. Как вам сказать?.. Вот представьте громадных пауков какого-то ржаво-коричневого цвета. Со жвалами там, мохнатыми членистыми лапами, гладким круглым брюшком размером с шар земной, блестящим, как сталь, и огромными круглыми глазами. На вид - страшно и отталкивающе. А если присмотреться - глаза какие-то… любопытные, как у малышей, - во!
Я так и не поняла, как побрела к камням. Будто под гипнозом. Не помнила ни про Геллана, ни про Милу. Только эти глаза малышовские. И… что-то такое заворочалось внутри, мягкое, доброе, навроде щекотки. Убейте меня - не пойму как, - но я протянула руку и погладила одну огромную башку прямо возле глаза!
Щекотка разлилась по телу сильнее, в голове закрутились шарики пуховые. Я прикрыла глаза и увидела три ярко-оранжевые верёвки. Я чувствовала их и… понимала, что ли…
Меня проняло так, что слёзы брызнули прямо из-под ресниц. Верёвки двигались, пока не встали рядом друг с другом. С трудом разлепила глаза: так и есть, стоят три огромных ткачика, как на линейке возле школы.
- Ну, и что мы здесь стоим? - спросила я лишь бы что-то сказать. - Работать будем или глазки друг другу строить?
Вот чёрт. Они застучали жвалами, а если бы могли, наверное, головой закивали. Затем развернулись и помчались к дому недостроенному. Я поволоклась следом.
Я поняла, почему дома лепились абы где. Ткачики неподалёку от домика находили мейхон - нюхом, видать, чувствовали, ковыряли, как бульдозеры, кратер. Набивали рот (или что там у них) этой коричнево-рыжей дрянью, затем, похрустывая, жевали и поплёвывали. Так вырастали эти кособочные сморчки-здания. Вот интересно: как они стену и замок отбабахали? Я б не сказала, что замок кривой или забор до небес косой. Но об этом можно потом Геллана расспросить.
- Они её слушаются, да, Геллан? Эти ленивые твари её понимают?..
Оказывается, разноцветные меданы тут как тут. Оттанцевали. Откуда и как появились - непонятно. Мы-то на лошадях, а они как?.. Видать, на мётлах прилетели, хотя веников вокруг не видно. И опять этот дурацкий разговор обо мне не со мной.
- Эй, вы, курицы крашеные! Меня зовут Дара. И если хотите о чём-то спросить, спрашивайте. Я разговаривать умею не хуже Геллана. А может, даже лучше.
- Эт какие-такие курицы?! - встрепенулись тётки. - Эт какие-такие крашеные?!
И тут я вспомнила любимый папин фильм про любовь и голубей:
" - Ах ты, сучка крашена!
- Почему же крашеная, это мой натуральный цвет!"
Я ржала до слёз, с наслаждением, громко-громко, упиваясь слабым эхом. Геллан сдавленно кашлял. Мила тряслась сзади, уткнувшись в мою спину. Тётки поначалу злились и вращали глазами, а потом, заразившись, начали хохотать. Такие они красивые, когда смеются…
- Не крашеные мы, - отдуваясь, простонала Ивайя.
- Это… наш… натуральный цвет! - прорыдала Бирюзовая.
Вот заразы, и они в мозгах ковыряются! Что с ведьм возьмёшь?..
- Ладно, принято. Это все ткачики? - поинтересовалась я.
Меданы скисли.
- Да нет. Ещё парочка немного дальше трудится. И ещё четверо иногда забегают. Один уже болен.
Я кивнула и задумалась. Кое-что влезло мне в башку. Нужно проверить теорию. А вдруг у меня получится?..
Глава 19
Спасение ткачика. Геллан
Она всё же воин. Не пасует, не сдаётся, быстро встаёт на ноги, если падает. Готова дать отпор и возглавить войско. Интересно, появись она во времена властвования Пора… Смогла бы устоять и не превратиться просто в слабую девочку, напуганную до смерти?..
Он крепко сжимает челюсти. Лучше не думать об этом мерзком гайдане. Не надо дразнить Обирайну. Пора нет, а последствия его жизни ещё долго будут бродить бесплотными тенями по этим землям.
Он смотрит, как она расхаживает возле ткачиков, прикидывает что-то, хмурится, настраивается. Ему не хочется влезать, хотя чувствует её намного лучше и любопытно послушать, какие мысли выстраиваются в этой голове, но сейчас не надо мешать, вмешиваться, сбивать… Она и так уже понимает, что мысли здесь - нечто общее, если звучат чётко, эмоционально, громко…
К двум другим ткачикам ноги понесли Дару сами. Толпа почти неслышно двинулась вслед. Он, Мила, меданы. Яркие головы недоверчиво покачиваются, ведьмы переглядываются, но не решаются именно сейчас спорить и кричать. Идут, как привязанные. Он почувствовал приближение Иранны. Не спешит, как всегда. И не опоздает, как обычно.
Ну, конечно, Дара нашла их. Эти немного поменьше, работают вяло, без конца застывают, приподнимаются и дирижируют двумя мохнатыми лапами.
Дара остановилась, прикрыла глаза. Геллан почувствовал, как поднимается изнутри возбуждение. Острое, меняющее краски мира, словно зрение перестаёт принадлежать тебе и, срывая одежды, показывает настоящую суть, сердцевину истины, заваленную до этого буреломом, сухой травой, ненужными предметами.