Совсем стемнело. Дромон легко скользил по воде, с лёгким плеском взрезая носом мелкие волны. Светло-синяя Иво, чьё полнолуние приходилось как раз на эту ночь, заливала всё вокруг чарующим мягким светом. Матрос в гнезде на верхушке мачты, наверное, видел всё вокруг не меньше, чем на добрую половину морской лины, но всё равно были зажжены все положенные фонари: белые по бортам на кормовой надстройке, у румпелей, синий - на носу и красный - в том же гнезде на мачте.
Меро стоял на юте, погруженный в размышления, от которых его отвлекли чьи-то шаги. Оглянувшись, наёмник увидел подошедшего Шану.
- Слышь, Меро, поговорить надо-ть, - неловко переминаясь, начал наёмник.
- Говори, - пожал плечами Меро.
- Ты как этого пацана купил, странный какой-то стал. Чтой-то не то с тобою творится, вот…
- Чего - не то?
- А то - не то, - вдруг обозлился Шана. - Глупостями какими-то занимаешься. Ящерицу зачем-то купил. Прыжки эти устроил, тренировки? На кой оно нам?
- А затем, чтобы продать дороже, ясно?
- Не ясно. Мы - наёмники. Наше дело - что? Охранять караваны наше дело. А торговать - пусть купцы торгуют. Зачем тебе это? Или купцом захотел заделаться?
Меро криво усмехнулся.
- Нет уж, купец из меня, как из свечки кочерга. Глупость я свалял, Шана. Думал, срублю деньгу по легкому - а не вышло. Каждое дело своего умения требует. Не купец я, это точно.
- Ну, так и…
- Что - "так и"? Так и прославить себя тем, что сглупил, как дурак последний? Кусок хапнул, а сожрать не могу? Нет уж, теперь назад нельзя. Вот привезу их в Толу, продам, а чтобы ещё когда рабами торговать - ни за что. Пускай ими Шеак да Кеббан торгуют.
- Да, позориться негоже, - согласился Шана, - а только зачем ты им столько воли даешь? У купцов они бы в трюме без вылазу сидели.
- Ты же знаешь, куда я их продать собираюсь. Волчонка надо натаскивать, он же сражаться совсем не умеет.
- Ну, так волчонка и натаскивай. Нечку-то этого почто на палубу выпустил? У купцов разве б такое кто позволил? Да ни в жизнь! Тьфу, людям оскорбление одно.
Наёмник в сердцах сплюнул за борт.
- Хе, - ухмыльнулся Меро, - есть причина.
- Какая же?
- Да вот, понимаешь, слишком уж этот парень нагло себя ведёт. Мне, знаешь ли, интересно даже стало его обломать.
- Проблем-то, - изумился Шана. - Привяжи к матче, возьми вон у моряков верёвку какую-нибудь и всыпь дюжину ударов, вот он сразу и сломается.
- Думаешь? А если не сломается с дюжины?
- Значит, ещё всыпь, сколько надо.
Меро промолчал.
- Да хватит, хватит ему и дюжины, - по-своему истолковал эту паузу Шана. - Мелкий он ещё.
- Мелкий-то мелкий, но упорный. Видел, как во время занятий ему достаётся? Арш-то его не жалеет, так и норовит побольнее ударить.
- И что?
- А то, что хочет плакать, а не плачет. Гордый.
- Дык, под плетьми все ломаются, хоть гордые, хоть не гордые. Всё едино. А хочешь - вон, - Шана кивнул на море, - водички из-за борта достань, да после нескольких плетей спину-то и полей. Враз сомлеет, точно говорю. Солёненькая водичка-то на рану, она почище огня жжёт.
- А то я этого не знаю, - усмехнулся Меро. - Не вчера ведь родился. Только хлопотно это. Ну, отвешу я этому шкету дюжину плетей, ну, будет он тут визжать на весь дромон. А толку? Его вообще битьём не сломать.
- Почему?
- Да потому, что битье доказывает силу. Понимаешь? Кто в рыло дал - тот и сильнее. А силу он и так во мне признаёт. Ещё ни разу не ослушался.
- Тогда какого импа тебе надо? - Шана окончательно перестал понимать старого друга. - Раб слушается - так и хорошо.
- Плохо, - неожиданно жестко отрезал Меро. - Он признаёт мою силу, но не мою власть. Он пытается вести себя не как раб, а как побежденный воин.
- А тебе не всё ли равно? До ладильских нон ты по-всякому от него избавишься. Или нет?
- Избавлюсь. Но, раз уж у меня есть время, почему бы и не проверить этого волчонка на прочность? Забавно.
- И как же ты хочешь его проверить?
- Что значит - хочешь? Я не хочу, я делаю. Что надо сделать, чтобы вольного человека превратить в раба?
- Что?
- Я тебя спрашиваю.
- Да откуда мне знать? Дать в рыло, чтобы слушался - и дело с концом.
- Да, Шана, управитель из тебя, как из черепахи посыльный.
- А я - наёмник и в управляющие не стремлюсь.
- Ладно, не злись. Чтобы превратить вольного человека в раба в душе, надо его унизить. Растоптать его гордость. Понимаешь?
- Хех, так волчонка ты уже унизил дальше некуда: в одну каюту с нечкой посадил.
- Если бы, - вздохнул Меро, - для него это вовсе не унижение. Ему с этим ящером вместе сидеть, как нам по кружке пива выпить - одно удовольствие.
- Кель и Фи! Слышь, Меро, а может, он и вправду…
- Нет, не изонист. Я его спросил - он отказался.
- И ты веришь? Так бы он и признался.
- Вот он-то как раз бы и признался, - усмехнулся командир наёмников. - По характеру сразу видно. И потом, глупо ведь так подчеркнуто заботиться о нечках и скрывать, что ты изонист.
- Действительно, глупо, - согласился Шана. - Тогда почему он такой ненормальный?
- Импы его знают, почему. Наверное, варвар из диких земель. Я слышал, там иногда нечек равными людям считают. Взять хоть Кагман, там же тигры-оборотни в почёте.
- Идиоты, - Шана снова сплюнул за борт. - Но оборотни хоть немного на людей похожи. А эта ящерица… Да при одном взгляде на эту морду любого нормального человека блевать тянет. Чесслово.
- Волчонка вот не тянет…
- Так я ж говорю - ненормальный.
- Ненормальный, - кивнул Меро. - Но и этого ненормального можно достать.
- И как же?
- Не так уж и сложно. Он воображает себя пленным, а не рабом - надо всячески подчеркивать, что он не пленный, а раб. Вот сегодня он попытался со мной торговаться. А я дал ему понять, что хозяева не торгуются с рабами.
- Ой ли… Ящера ты всё же на палубу по его просьбе выпустил.
- Не-ет, - улыбаясь, протянул Меро. - Сначала я заставил его сделать то, что он делать не хотел. И никогда бы не сделал, не будь у меня власти. Власти, не силы. Силой можно было загнать его на мачту, но не заставить красиво прыгнуть. А прыгнул-то он действительно здорово.
- Прыгнул здорово, - согласился Шана.
- Вот, а потом я кинул ему подачку. И он её взял. Не хотел брать, а взял. Понимаешь?
Повисло молчание.
- Нет, ничего не понимаю, - обескуражено признался Шана. - Слишком уж ты умён, Меро. Тебе бы не наёмником служить, а в мудрецы податься. Как там ты этому стражнику плёл? Божественный… ну, как его там…
- Рубос. Божественный Рубос, - усмехнулся Меро. - Только он не мудрец, а поэт.
- А какая разница? - последовал наивный вопрос.
- Существенная… Ладно, Шана, не забивай себе голову. Тебе и впрямь без всего этого жить легче.
- Легче. А тебе?
- А мне интереснее жить так, как я живу.
Меро широко зевнул.
- Ладно, хватит языком чесать. Пойдем-ка спать, поздно уже. В отличие от волчонка, я намерен хорошенько выспаться.
- Волчонок твой уже давно дрыхнет…
- Не, Шана, ничего ты не понял. Была бы возможность проверить - я бы с тобой поспорил, что он сейчас не спит, мучается.
"Да чего ему мучиться-то?" - хотел спросить Шана, но не стал: понять объяснения Меро у него не получалось. Слишком уж много там было зауми. И вправду, лучше было отправляться в каюту и завалиться спать…
А мальчишка, действительно, никак не мог заснуть. И дело было совсем не в том, что спать пришлось на голом деревянном полу в душной каморке: накануне условия были те же, но всю ночь Серёжка проспал, как говориться, без задних ног. Нет, спать не давало то, что в этот день Серёжка впервые почувствовал себя рабом. Раньше он всё время твердил себе: "Я - пленный!", и это успокаивало. В плен стыдно сдаваться добровольно, а если случилось так, как с ним, - то позорного в этом нет. Тем более, что в плену можно ведь вести себя по-разному. Не так давно Серёжка читал толстую книгу, которая называлась "В чужой стране". Там рассказывалось о том, как во время Великой Отечественной войны наших пленных фашисты угнали аж в Бельгию - для работы на шахтах. Но наши убежали из концлагеря и организовали в бельгийских лесах партизанский отряд, да ещё какой. После войны, когда они вернулись домой, их встречали как героев. Конечно, никакого партизанского отряда Серёжка организовывать не думал, но главное-то не в этом. Главное в том, что пленные в книге оставались не сломленными, как бы трудно им не приходилось. Вот и Серёжка старался вести себя так же. Да, он был вынужден подчиняться силе, но знал, что он в любой момент может сказать "Нет!" - и его уже никто не заставит делать то, чего он не хочет. Пусть будут мучить, пусть хоть убивают - он не отступит.
Так было раньше. А сегодня Меро добился от Серёжки того, что это "нет" застряло у него в горле. Значит, он сломался? Значит, он всё-таки раб? Или всё-таки нет? Ведь это "нет" он не произнёс не потому, что боялся за себя, а ради того, чтобы избавить от мук и гибели совершенно невиновного Шипучку. В том, что Меро способен взаправду содрать с ящера шкуру Серёжка ни секунды не сомневался.
Слишком сложно, всё слишком сложно. Правильного ответа на встающие перед ним вопросы мальчишка никак не мог найти, хоть головой об стенку бейся. Если бы рядом не было ящера, Серёжка, наверное, даже расплакался бы от бессилия. Плакать же при Шипучке было стыдно. К тому же, плачем, конечно, делу не поможешь. А чем поможешь? Мальчишка не знал. И спросить некого. Шипучка если и знает, то не скажет, а Балис Валдисович далеко. И тоже, наверное, в непростой ситуации. Может быть, даже в более сложной, чем Серёжка. Иначе не объяснить, что за столько дней он так и не сумел нагнать этот рабский караван. Плелись-то рабы еле-еле. На Дороге они с Балисом Валдисовичем за один день прошли, наверное, раза в полтора больше, чем караван за два дня. Или это ему тоже только так казалось?
Мысли в который раз понеслись по замкнутому кругу: раб… не раб… трус… не трус… испугался… не за себя… Сколько таких кругов они накрутили за этот вечер, Серёжка не считал. Одно слово - много. Но, в конце концов, он всё же заснул.
Школу всё-таки успели отремонтировать и покрасить к первому сентября, хотя это и казалось невозможным: слишком мало оставалось времени. Чтобы не опоздать, рабочие трудились с раннего утра до позднего вечера. В выходные накануне начала учебного года к ремонту подключились и родители. Всем хотелось, чтобы первое сентября стал первым праздником, символизирующим переход от войны к мирной жизни. И ведь получилось. Сейчас в школе ничто не напоминало о том, что этим летом она перенесла обстрел и пожар. Как будто ещё две недели назад не зияли выбитые окна, а закопченные стены не были испещрены дырками от пуль и осколков мин.
Единственным напоминанием о прошедшей войне должен был стать первый урок. Раньше всегда первый урок был классным часом, на котором классный руководитель рассказывал ребятам о том, почему им надо хорошо учиться. Сегодня всё будет иначе. Сегодня на первом уроке в классы войдут те, кто с оружием в руках отстоял право граждан Приднестровья на свободную жизнь на своей земле. Это будет не просто классный час, это будет урок мужества.
- Серый, ты чего? - удивленно спросил оказавшийся рядом Тошка Климанов.
А Серёжка просто вспомнил. Вспомнил то, как покорно лез на матчу по окрику Меро. Как прыгал в воду, развлекая толпу гогочущих "господ". Эх, Тошка… Ты думаешь, перед тобой стоит твой друг, звеньевой Серёжка Яшкин? Был когда-то… А сейчас он всего лишь трусливый раб. Которому, разумеется, не место на уроке мужества.
- Тоха, иди, я сейчас приду… Мне надо, - растеряно бормотал Серёжка, как-то робко, боком, отступая от двери класса вглубь коридора. Друг проводил его недоуменным взглядом. А Серёжка уже отступил до лестничной площадки и бегом кинулся вниз по лестнице. Подальше от школы. Быстрее. Убежать, закрыться, спрятаться, чтобы никто не увидел, как ему стыдно… Ой!
Мальчишка и не заметил, что на его пути возникло неожиданное препятствие и, выскочив в холл первого этажа, к гардеробу, с разгону врезался в идущего навстречу человека. Как налетел, так и отлетел, хорошо, на ногах удержался, не грохнулся на спину. Поднял голову. Ой, мама…
Перед парнишкой стоял высокий старик в синей форме военного моряка. На груди в два ряда ордена и медали. И отдельно от этих рядов - маленькая медалька: золотая звёздочка и колодка с красной ленточкой. Серёжка знал, что такую медаль, которая называлась Медаль Золотая Звезда, вручают только Героям Советского Союза. И мальчишка никогда не видел живого Героя вот так вот: рядом, в двух шагах.
- Извините, - сконфужено пробормотал паренёк.
Старик улыбнулся. Хорошая у него была улыбка: добрая и какая-то открытая, искренняя. Серёжка сразу понял, что ветеран на него не сердится, понимает, что бывает такое у мальчишек: бегут куда-то, не разбирая дороги.
- И куда же ты так торопишься? - поинтересовался старый моряк, словно прочитав Серёжкины мысли.
- Домой, - честно ответил мальчишка.
- А почему? - удивился старик. - Мне кажется, у вас сейчас урок мужества, нет?
Серёжка коротко кивнул.
- Так в чём же дело? Почему ты не на уроке?
Это было последней каплей. Мальчишка понял, что больше не в состоянии таскать в душе накопившийся груз, что ему обязательно надо рассказать про свою беду хоть кому-нибудь. Умом он понимал, что сообщать о себе такую стыдобу первому встречному неразумно, лучше бы рассказать родителям или друзьям, которые сумеют его понять и помочь. Конечно, надо было сразу поделиться бедой с Тошкой, он бы от Серёжки не отвернулся. Но сейчас мальчишка уже не владел собой, и ничего исправить уже было нельзя. Вопрос старика словно отомкнул в душе потайной замок, и её содержимое волной выплеснулось наружу. Опустив глаза, мальчик тихо сказал:
- Мне нельзя на урок мужества.
- Почему?
- Потому что я трус… и раб, - беспощадно отчеканил Серёжка.
- И ты действительно так думаешь?
Мальчишка хлопнул глазами. Вот чего-чего, а такого вопроса он не ожидал. И вдруг понял, что та самая решительность, с которой он сказал правду о том, почему бежит из школы, не даёт теперь ему ответить на поставленный вопрос односложным "Да!". Потому что это будет уже неправда.
- Я не знаю, - запинаясь, произнёс Серёжка. - Иногда - думаю… А иногда думаю, что нет… Я совсем запутался…
Он с надеждой поднял взгляд. Ветеран смотрел на него серьёзно и сосредоточено. На лице не было ни тени жалости или недовольства, и это вселило в Серёжку смутную надежду.
- А вот Вы скажите - как Вы считаете?
- Я?… Гм… Вот что, давай присядем, тяжеловато мне стоять…
Моряк опустился на стоящую у стены холла лавочку, мальчишка пристроился рядом.
- Тебя как зовут?
- Серёжка… Яшкин.
- Видишь ли, Серёжа… Вот сейчас я скажу, а ты мне поверишь?
- Конечно, поверю.
- А почему?
- Ну, Вы же взрослый…
- Разве взрослые не ошибаются? Разве они всё знают?
Серёжка досадливо вздохнул. Почему каждый взрослый считает своей обязанностью непременно учить? Почему просто не ответить на вопрос? Почему просто не помочь?
Наверное, эти мысли отразились у мальчишки на лице, потому что, не дожидаясь его ответа, ветеран произнёс:
- Знаешь, ведь бывает так: один говорит "смелый", а другой - "дурак". Один говорит "трус", а другой - "умный". И оба - взрослые… Кого слушать?
- Ну, Вы-то скажете как на самом деле, потому что знаете: вон у Вас орденов сколько… Их трусость не дают.
Старик неожиданно горько вздохнул.
- Дают. Бывает, и за трусость ордена дают, и за предательство… И рабам дают, и просто дуракам…
- Так что же, - в голосе мальчишки зазвенела обида, - никому нельзя верить, да?
Серёжке хотелось встать и уйти, но словно какая-то сила удерживала его на месте.
- Не только можно, но и нужно. Обязательно нужно верить. Только не железкам, а человеку, понимаешь? Наградили кого-то, не наградили - это уже не так важно. Если я знаю, что человеку можно верить - то поверю, хоть у него и ни одной медали. А если знаю, что нельзя - не поверю, хоть его с ног до головы орденами обвешай.
Серёжка вздохнул. Раздражение ушло. Ветеран говорил совершенно правильно, мальчишка и сам так думал. Правильно, но бесполезно.
- А если некого спросить? Если все, кого я знаю и кому верю - далеко, тогда как быть?
- Тогда остаётся только одно: разобраться самому.
- Пробовал… Не получается… Думаете, это так легко?
- Знаю, что не легко. Со мной ведь тоже так было: надо решать, а спросить некого… И лет мне тогда было… Да одиннадцать и было, как тебе сейчас.
- И как же Вы?
- Разбирался сам, раз спросить было некого. Вот и ты попробуй ещё раз. Если хочешь, я помогу.
- Давайте, помогите.
- Ты считаешь себя рабом только потому, что тебя так назвали?
- Ещё чего, - хмыкнул Серёжка. - Нет, конечно. Раб, это тот, кто согласен, что он раб.
- А ты никогда с этим не соглашался, верно? Так почему ты тогда решил, что ты раб?
- Потому что согласие это не всегда слово, правильно? Тебе говорят: "Делай это", ты делаешь. Пусть молча, но, всё равно, не сопротивляешься. Значит, ты согласен.
- А когда тебя заставляли идти в караване, ты разве не соглашался? Пусть молча, но соглашался.
- Соглашался. Но это как бы можно… А развлекать - нельзя, это позорно… Ну, не знаю я, как объяснить.
Окончательно смешавшись, мальчишка смолк.
- Я понимаю, - кивнул старик. - А теперь представь себе, что прыгнуть нужно было бы не ради Шипучки, а ради себя. Ты бы прыгнул?
Серёжка отрицательно мотнул головой.
- Уверен?
После короткой паузы мальчишка твёрдо ответил.
- Уверен.
- Ну, и о какой трусости ты тогда говоришь? Трусы, Серёжа, всегда думают о себе, а не о других. И спасают только себя. Так что, на первый твой вопрос мой ответ будет таким: никакой ты не трус.
- А на второй?
- Ты всё равно считаешь, что поступил неправильно?
Мальчишка помедлил с ответом. Пусть он и не струсил, но воспоминания о том, что случилось на палубе корабля, всё равно злили и смущали.
- Наверное, неправильно. Понимаете, это так противно…
- А когда ты взял на себя вину за перетертый ремень, разве не было противно?
- Было, конечно.
- Но тогда ты так не переживал.
- Тогда я как бы сам…
- А тут ты разве не сам? Меро что ли тебя с рея скидывал?
Не находя слов Серёжка возмущенно засопел.