- Само собой. Все-таки городишко чуток побольше, чем Переяславль Рязанский, будет. Для этого с тобой, отче, и поедут в свите двое моих хлопцев, которых я худо-бедно, но научил и чертить, и рисовать. Пока ты будешь наслаждаться красотами Константинополя, они полюбуются его укреплениями и прочим.
- Шпионы, - с осуждением и легкой долей отвращения произнес отец Николай.
- Разведчики, - поправил Вячеслав. - Они же наши, поэтому храбрые и отважные русские разведчики. А вот, к примеру, если мы с князем каких-нибудь монгольских соглядатаев на Руси вычислим, то повесим их именно как грязных и мерзких американ… ой, то есть монгольских шпионов. Но ты не волнуйся. Неужели ты думаешь, что мы поставим твою священную посольскую миссию под риск провала? Они сами по себе бродить станут, - успокоил он священника. - И если парни попадутся, все равно будут молчать. Во всяком случае, до вашего отплытия они продержатся.
- Но это же огромный город с десятками тысяч воинов. Ну ладно, воевода. - Отец Николай небрежно махнул рукой в сторону Вячеслава. - Он о его размерах не имеет ни малейшего представления, но ты-то, княже, понимаешь, сколько людей поляжет при его штурме?!
- Он что, намного больше Грозного? - как-то недобро прищурился воевода, и в глазах его зажглись злые огоньки.
- Не в том дело.
- А у них что, есть лимонки, "калашниковы", фугасы и прочее? - не унимался Вячеслав, а огоньки продолжали постепенно разгораться.
- Я не хотел тебя обидеть, Вячеслав Михалыч, - примирительно обратился к нему отец Николай. - Мне просто людей жалко, которых ты потеряешь. Наши же, русичи.
- Потери, конечно, будут, - уже более спокойным тоном произнес воевода. - Но намного меньше, чем ты думаешь, отче.
- Да пускай даже всего несколько тысяч, и то скверно.
- Эк ты куда загнул, - крякнул Вячеслав. - Сотня, от силы две - не больше. Это потолок, да и то лишь в случае, если в дело вмешаются какие-нибудь роковые случайности, а так я рассчитываю на несколько десятков. И я не самоуверен, - заверил он, заметив скептическое выражение на лице священника. - За свои слова головой отвечаю.
- А чтоб тебе охотнее поверилось в обещания нашего славного Славы и ты не думал, что идут они от его самоуверенности, вот тебе подлинный исторический факт: когда крестоносцы штурмовали Константинополь, то у них погиб всего один рыцарь, - добавил Константин. - Тебе это ни о чем не говорит? А ведь у них не было ни одного спецназовца, обученного работать в темноте, соблюдая скрытность и неожиданность. Пойми, отче, что жители твоего Царьграда не просто откажутся помогать крестоносцам. После всего того, что латиняне сотворили с самим городом, а заодно и с православными святынями, граждане Константинополя, включая самого распоследнего нищего и бродягу, будут целиком на нашей стороне, потому что те для них - дикие завоеватели, а мы соответственно - герои-освободители.
- Не думаю, что их помощь окажется сколько-нибудь существенной, - усомнился священник.
- Я тоже на нее не очень-то полагаюсь, - равнодушно согласился воевода, разливая медовуху по чаркам. - Да мне лишь бы они под ногами не путались, и на том спасибо. Хотя для отвлечения внимания обороняющихся они вполне сгодятся.
- Плюс к этому еще и царящий там бардак, - продолжил Константин.
- Бардак - это хорошо, - оживился Вячеслав. - Это нам здорово поможет. И чтоб у руля какая-нибудь дубина стояла, вроде Паши Мерседеса. С этим у них как?
- В следующем году изберут некоего оксерского графа Роберта де Куртнэ, одного из прямых потомков короля Франции Людовика VI Толстого. Насчет его умственных способностей что-либо сказать затрудняюсь - не помню, да оно, собственно говоря, и не столь важно, поскольку власть у него, как я уже говорил, чисто номинальная, и вдобавок полное отсутствие авторитета среди рыцарства.
- Так уж и полное? - усомнился Вячеслав.
- В качестве доказательства приведу только один пример из совсем недалекого будущего. Этот император влюбится в девушку, которая к тому времени уже будет помолвлена с одним из французских или немецких рыцарей. Роберт уговорит мамашу девушки, чтобы она отказала рыцарю-жениху. Та - все-таки сам император просит руки - даст свое согласие. Тогда отвергнутый ухажер соберет свою родню с дружками, вломится ночью во дворец, отрежет несчастной девушке нос и губы, а ее мамашу вообще выкинет в Босфор. Вот такие изысканные нравы и куртуазная вежливость там сейчас царят.
- А император? - спросил отец Николай. - Точно так же с этим рыцарем поступит или…
- Никак он с ним не поступит, - презрительно скривил губы Константин. - Он так и не сможет добиться от своих баронов суда над этим рыцарем. Представляете?
- Блеск! - восхитился Вячеслав и одобрительно кивнул. - Я в восторге. Годится нам этот фраерок. Так, в целом все понятно, а теперь, - и он сладко потянулся, - учитывая, что время позднее, а я притомился за день, пока своих орлов гонял, пойду-ка на боковую. Тем более что уже все выпито. Одно поясни мне напоследок, княже. А почему сами никейские императоры не попытаются взять Константинополь?
- А войско? С таким количеством воинов, как у них, город приступом не взять. Латиняне хоть и грызутся, как собаки, но пока еще достаточно сильны, чтобы отбиться. А твоего спецназа для удачного штурма у Ласкариса нет.
- Вот еще - штурмовать! - фыркнул воевода. - Ничего подобного! Просто одной тихой безлунной ночью мои ребята спокойно вскарабкаются на стены, вырежут часовых, дойдут до ворот, откроют их, ну а дальше - дело техники, - уверенно заявил он.
На том разговор и закончился.
Позже Константин не раз вспоминал тот вечер. Подчас ему казалось, что он чего-то недоговорил, а может, и наоборот - сказал, а точнее, возложил на плечи отца Николая лишку. Дипломатия и впрямь слишком серьезная штука, чтобы с нею мог справиться любой человек, и тут одних благих намерений недостаточно. Но всякий раз он досадливо отмахивался, уверяя себя, что в любом случае - согласятся императоры на его предложение или откажутся - лично отцу Николаю ничто не грозит и нечего зря тревожиться.
А потом ему стало не до того - появились дела куда важнее.
Глава 2
Тройной охват
Не многим, может быть, известно,
Что дух его неукротим,
Что рад и честно, и бесчестно
Вредить он недругам своим;
Что ни единой он обиды,
С тех пор как жив, не забывал…Александр Пушкин
- Дура! Дура ты и есть! - выскочил из сеней на высокое крыльцо своего терема взбешенный князь Ярослав и опрометью бросился вниз. Двое стременных уже держали под уздцы оседланного жеребца.
Вздевая в стремя ногу, Ярослав мрачно покосился наверх, в сторону терема, чуть замешкался.
- Хоть бы для приличия вышла, - буркнул он зло, уже садясь в седло, еще немного помедлил, но, так и не дождавшись появления княгини Ростиславы, в сердцах с маху хлестнул коня.
За воротами терема переяславского князя ждала дружина. Была она невелика, да и сами вои в ней были уже не те, с прежними не сравнить. Но где они, прежние? Добрая треть их осталась лежать еще близ Липицы, в сече с полками старшего брата Константина и тестя Ярослава - Мстислава Удатного. Но тот урон был еще восполним, а вот в битве под Коломной с рязанским Константином дружина, почитай, полегла полностью. Тех, кто тогда ушел вместе со своим князем от погони, оказалось меньше двух десятков.
Ярослав окинул мрачным взглядом своих новоявленных воинов. "Мечом не рубят - машут, да и копьецом с луком тоже владеют не больно-то, а впрочем, что уж там говорить про мечи и прочее, когда иной после лихой скачки за лесным зверем к вечеру вовсе враскорячку к костру бредет. - Он с тоской вздохнул. - Так бы и врезал окаянному неумехе, чтоб вдругорядь грамотно сидел в седле".
Оно, конечно, погонял князь их изрядно, кое-чему и научил, ан все не то. И опять-таки самое главное - неопытные они пока. Почитай, редко у кого из новиков была хоть одна боевая сшибка. А что за воин, не видевший, как льется из жил ворога алая руда, да и сам ни разу ее не проливший? Тьфу, да и только!
Хорошо, что расторопный Творимир, стремясь искупить собственную трусость за сдачу без боя обоза, привез из Чернигова, Новгород-Северского, Киева и прочих русских земель, лежащих к западу, несколько сотен иных, поопытнее, из бывалых.
Ярослав, увидев их, совсем уж было смягчился, снял с него опалу и даже пригласил на свой малый совет, но оказалось, что Творимир не угомонился и трусость как была с ним, так и осталась. До сих пор у князя в ушах звучали мрачные предостережения боярина о том, что не следует ныне учинять распри с Рязанью - уж больно она осильнела. И это в благодарность за прощение?! Не зря его Ярослав сызнова изгнал из Переяславля-Залесского. Пусть посидит в своих деревеньках да поучится вежеству, авось ума и поприбавится.
И словно мало ему одного Творимира, так тут еще и эта… Князь зло оглянулся на свой терем, прищурился, вглядываясь, что за женская фигурка появилась на высоком крыльце, и лицо его исказила кривая ухмылка: "Вышла все ж таки. Поняла, поди, неправоту свою, ан поздно уже".
Определенная неловкость все равно ощущалась. Уж больно плохое расставание получилось у него с женой. Но с другой стороны взять - чья здесь вина? Явно ведь - не его. Он-то как раз хотел проститься по-доброму. Подумаешь, слово неосторожное сказал. Так и то не про нее, а про девку-холопку неловкую, что охромела с прошлой зимы. Ну куда ей у княгини переяславской в услужении быть, когда нога вовсе, почитай, не сгибается. Он же не со зла предложил со двора ее выгнать, а взамен пяток рязанских девок привезти - о Ростиславе заботу проявил. А что получил в ответ?
Ярослав припомнил недавний разговор и зябко поежился.
- А ежели бы твоя любимая сука Крыня охромела, ты бы ее тоже со двора… пинками? - спросила княгиня в ответ звенящим шепотом.
В глазах же ее вся синева вдруг напрочь исчезла, один черный угль в зрачках остался.
Дура, она и есть дура. Невдомек бабе, что таких смышленых да резвых сук, как его Крыня, днем с огнем не найти, а холопок, ничем не хуже хромой Вейки, на торжище в базарный день пук за куну. Оно конечно, жаль девку, но ведь не сам же он ей ногу эту сломал - дерево упало. Теперь уж ничего не исправишь.
Опять-таки и первая размолвка после возвращения Ростиславы из Новгорода тоже из-за Вейки окаянной произошла. Ну виданное ли дело - столь долгое время не виделись, а она, едва приехав, как уселась у ее изголовья, так, почитай, пять дней и просидела. Да и две первые ночи там же проторчала. Хороша женка, нечего сказать.
Нет-нет, Ярослав и не собирался заходить к ней в опочивальню, ибо, едва узнав, что Мстислав Удатный возвращает ему свою дочь, решил слегка протомить Ростиславу и пусть втрое меньший срок, чем был с нею в разлуке, но не приходить к ней в ложницу. Пусть ведает, что не больно-то он в ней нуждался. Однако это он, муж и князь, а жена-княгиня должна пребывать в ожидании - вдруг все-таки заглянет. Должна… А она вместо ожидания с Вейкой возню учинила.
Да и потом тоже - хоть не вспоминай. Он смердов в поруб сажает - ведь утаивают дань княжью, стервецы, ссылаясь на недород в полях, а она им туда еду таскает. Через неделю распорядился вытащить их из ямы, думал, поумнели на хлебных корках да воде, а глянул - рожи-то у страдальцев еще глаже стали. С голоду опухли? Непохоже, да и на ногах твердо стоят. Начал дознаваться, кто им подсоблял, стражу поначалу виноватил, а это, оказывается, женка родная свое милосердие явила. Кто, спрашивается, ее о том просил?!
Нет, в том, что касается дома и прочих хозяйственных дел, ее попрекнуть не в чем. Да и распоряжается она челядью умеючи - знает, на кого прикрикнуть, кому указать, кого поправить, а кого и вовсе взашей прогнать. Тут она молодец. Но ведь если бы все двором и кончалось, а то ведь и в его дела нос сует. И ведь чуть ли не с самой свадьбы у нее такое. Больно много воли батюшка ей в девичестве дал, не иначе. И тоже всегда с вопросами - дескать, поясни, а то невдомек. Начинаешь же втолковывать глупой бабе и после пятого-шестого ответа чувствуешь себя дурнем, соломой набитым.
Конечно, эти разговоры она с ним ведет наедине и княжеского сраму никто не видит, но перед самим собой, один черт, неловко. Да князь он, в конце-то концов, или смерд неумытый, что она его так в собственную дурость носом тычет?! И никак не поймет, глупая баба, что все равно будет именно так, как сам Ярослав повелел. Плохо ли, хорошо ли, но по его слову, а не по ее. Неужто она считает, что он станет перед нею в своих ошибках сознаваться?!
Да и с походом этим осенним против Константина Рязанского тоже все уши прожужжала. Да ведь не впрямую каждый раз норовила, а с коварным подходцем. Право слово, как гадюка подколодная, все из-за угла, по-подлому.
Он в седле уже и сам сколь лет - опыта не занимать, разве не знает, что неладные у него вои. Почто лишний раз о том напоминать? Ныне вся надежа на дружину брата Юрия да на тех, кто у покойного Константина служил. Хоть и не любил Ярослав старшего брата, но должное ему отдавал - славных удальцов в свою дружину тот подобрал. Славных и преданных.
Последнее, правда, чересчур. Можно было бы и уполовинить преданность эту. Ведь от князя к князю переходить - обычное дело на Руси, и никто тебе этого в упрек никогда не поставит. Да и помер старший брат, то есть не бросили его дружинники, не оставили на поле брани, а служили до самой смерти. Самое время нового князя выбрать, ему послужить. И ходить далеко не надо. Вон хоть бы к брату Юрию пришли или к самому Ярославу, который своих ратных людишек николи не забижал, держал в чести, в неге да холе.
Нет, не понять Ярославу, никак не понять, почему они, чуть ли не все - четыре сотни из пяти, - вместо того чтоб переехать во Владимир, вышли из Ростова и осели в слободке близ города.
Сами они свое решение пояснили Юрию так:
- Мы, княже, боле в межусобьях ваших участия принимать не желаем.
Это Александр Попович так объявил от имени всех тех, кто в слободку ушел. Ишь как осмелел, а ведь и пяти лет не прошло, как он покинул своего отца - дьячка в захудалом селище под Суздалем - и пошел по белу свету счастья искать. Его Ярослав еще по Липице хорошо запомнил. Ежели бы не он, не Добрыня - рязанец могучий, не Нефедий Дикун да прочие ростовские удальцы, нипочем не одолели бы его с Юрием воинство новгородские и смоленские полки. К бешеному напору, к страсти, к боевому азарту еще и умение воинское приложить надобно. Без него никуда. А азарт что - первый бесшабашный натиск сдержи, и все, кончился он. У этих же всего в избытке. Они и прорвали строй суздальцев, владимирцев и муромчан. Как нож в масло вошли, после чего… Да что вспоминать.
Брат Юрий поначалу подумал, что боятся они, опасаясь мести с его стороны. Всего два с половиной года назад против него воевали, ныне припомнить может. Стал им говорить, что не держит на них зла, что будет им от него одно добро, да какое там! Лишь посмеялись упрямцы, ответив, что ежели кто из ворогов на Русь придет, так они и без зова ратиться встанут, а коли занадобится, то и головы сложат, и никаких гривен за оное не попросят. А вот так, в княжьих сварах да распрях пустопорожних, они никому не помощники.
Это где же они так смело говорить выучились?! Сразу видать, что никто из них у Ярослава не служил, иначе такими бойкими на язык не были бы. Впрочем, всем известно, что Константин, брат старший, тряпкой был. Один лишь раз он за всю свою жизнь и взбрыкнул, когда из рук умирающего батюшки Всеволода Юрьича Владимир без Ростова принимать отказался, за что и был лишен старшинства.
А уж второй раз, через четыре года, когда супротив Юрия ополчился, не его это песня была - с чужого голоса он ее подхватил. Да и позже… Одна Рязань чего стоит. Будь тогда под Коломной все их дружины, кто бы сумел их одолеть? А после гибели братьев? Ведь родная кровь. Сам господь таковскую месть бы одобрил. Если б по-горячему, пока сердце не остыло, ударили бы, не миновать рязанцу поражения. И полки уже собрали, и дружины коней оседлали, а он что учинил? Велел всех распустить. Весна, видишь ли, на носу. А до настоящей слякоти еще месяц оставался, даже больше.
Нет, не зря Ярослав скляницу его с чудо-зельем обронил. Вроде как ненароком получилось, хотя чего уж тут - понял Константин, вмиг догадался, что не случайно брат столь неловко рукой махнул. Вспомнив тот день, князь Переяславля-Залесского нахмурился и до боли в пальцах стиснул рукоять меча. Второй раз в жизни тогда ему стыдно стало, потому и уехал он на следующий день к себе, хотя Константин уговаривал остаться, сказав, что теперь уж Ярославу все одно - вскорости назад придется возвертаться, на похороны. От таких слов еще поганее на душе стало - укатил в тот же день.
Одно непонятно - как Ростислава догадалась, что ее муж ускорил смерть своего брата. Вроде бы ничего ей не рассказывал, ан все едино, почуяла. И опять глупость сморозила, вслух про это говорить принялась. И без того на сердце кошки скребут, а тут еще она со своими намеками. Допытываться принялась, какую смерть Ярослав последнему из братьев уготовил. Вот дурища-то! А того ей не понять, что Константин все одно - не жилец был. Да и не жил он вовсе - мучился, потому, если уж разбираться, он, Ярослав, истинную доброту проявил, человека от лишних мук избавил. Ему б самому кто так подсобил в случае чего - спасибо бы сказал.
Нет, доказывать он Ростиславе ничего не стал - еще чего! Хотя было что сказать и кого в пример привести. Вон у рыцарей-франков, как он от купцов слыхал, для такого даже особый нож заведен. У него и название соответствующее - мизекорд, что означает "кинжал милосердия". С его помощью они своим безнадежно раненным соратникам из жизни помогают уйти. А тут - понимать надо - брат родной. Так как ему не помочь?!
И не случайно, ох не случайно он, Ярослав, про тот кинжал всего за неделю до того дня услыхал. Не иначе как устами купца сам господь ему подсказку дал. Самоубийство-то грех великий, а в такой помощи греха нет - благо.
Опять же и в церкви попы о том же говорят, разве что иными словами. Мол, мы здесь на земле временно, а на небесах нас вечная жизнь ожидает, о ней думать надобно. Вот Ярослав и помог засидевшемуся в гостях, и совесть его чиста. Не с пира веселого братца выпроводил - от мух тяжких избавил.
Что же до Юрия, то ему не мизекорд нужен - жбан пивной с утра, ибо здоров братец и, кроме похмелья, иных болезней покамест не ведает. Жаль только, что он в ратном деле не силен, да и твердости в нем тоже не видать. Еле-еле уговорил его Ярослав выступить, не дожидаясь сороковин.