Странно, но князь перекрестился. Дивно сие. Почему-то священнику показалось, что тот, кто сидит внутри князя и взирает на мир его очами, креститься не должен, ан нет. Отец Варфоломей продолжал смотреть во все глаза на Константина, усилием воли вызвав воспоминания полугодовой давности и сейчас пытаясь сравнить его тогдашнего с нынешним. Но и тут священника поджидало разочарование. То ли ему плохо помнилось, то ли память решила сыграть с ним дьявольскую шутку, но никакой разницы между тем и этим он не находил.
- Чудны дела твои, господи, - еле слышно пробормотал он себе под нос.
Очередная попытка смело заглянуть в бесовские княжеские очи и не отводить от них глаз ему тоже не удалась, хотя он и старался изо всех сил. Гордо вскинув голову и сжав кулаки, он с ненавистью уставился на Константина, но через десяток секунд сам почувствовал, что бесполезно. Хотя надо признать, что в этот раз он взирал на него чуть дольше, чем во время допроса пленных князей-черниговцев, но результат был весьма плачевный. Почувствовав сопротивление, сидящий в Константине усилил давление, в свою очередь впившись в очи отца Варфоломея, и он вскоре ощутил, как по его ногам струится что-то горячее и мокрое. Стало стыдно.
Константин устало вздохнул и неспешно подошел поближе к священнику, все так же пристально продолжая смотреть на него.
"Неужто сей зверь самолично терзать меня учнет", - мелькнула испуганная мыслишка, но отец Варфоломей усилием воли отогнал ее прочь и принялся почти беззвучно читать отходную молитву, настраиваясь на тяжкие муки во имя господа, за которого и пострадать должно быть сладко. А уж погибнуть в сражении с антихристом, который таился в обличье рязанского князя, - о таком он и мечтать не смел.
Больше всего священник переживал за свои мокрые порты. Тоскливо становилось, что князь навряд ли поверит, что он, отец Варфоломей, готов принять предстоящую мученическую смерть легко и с улыбкой. Да и кто бы на его месте поверил, учуяв эдакий запашок.
"Хоть бы уж сразу пришиб", - уныло подумал священник.
- А ведь все это из-за тебя, - негромко произнес князь. - Ну и сволочь же ты, батюшка.
- И укрепи меня, господи, в последний час тяжких испытаний, ибо слаб я телом, и не совладать мне с диаволом, у коего я ныне в лапах. Да будет на все воля твоя, господи… - донесся до Константина приглушенный торопливый шепот священника.
- Это ты про меня, поганец?! - возмутился Константин. - Да ты сам слуга его! А я… на, смотри. - И он вновь полез за пазуху, чтобы продемонстрировать крестик.
На сей раз оберега не было - еще на пути к церкви Константин снял его и сунул в карман, - и извлечь золотой крестик ничто не мешало. Показав крест, он посоветовал:
- Вместо того чтоб винить других, лучше бы в своих грехах покаялся.
- Каюсь, ибо грешен, - смущенно ответствовал отец Варфоломей.
Ему и впрямь было стыдно за содеянное. Не так представлялось священнику крещение жителей Залесья, совсем не так. Нет, ежели бы они противились, тогда дело иное. Во славу божию можно разок-другой и плетьми огреть. Такое и за грех считать нельзя, ибо во благо заблудшим душам пойдет, но убивать, резать, да еще без разбору - есть крест на груди или нет…
Он после набега на Пеньки две ночи мучился без сна, каясь, что так нехорошо все вышло. Пробовал и с князьями переговорить - мол, не дело вы творите, неправильно оно. И вроде бы добился от Мстислава Глебовича обещания, что на сей раз, в Залесье, все будет иначе. Князь даже пояснил причину. Дескать, в Пеньках отсутствовала церковь, вот его дружинники и разъярились. В Залесье же божий храм имеется.
Только тогда отец Варфоломей и угомонился, успокаивая себя мыслью, что как бы там ни было, а без малого три десятка душ из числа тех, что угодили в полон, он все-таки окрестил. А уж где - на той стороне Дона или на этой - господу должно быть безразлично.
Черниговские ратники и впрямь вели себя не столь безудержно. Если не считать посеченных рязанских дружинников и еще трех или четырех жителей, ухвативших топоры и вилы, жертв в Залесье не было. Еще бы час, и их действительно загнали бы в церковь, но не успели. Здраво рассуждая, получалось, что вина рязанского князя тоже имеется. Не подоспей столь сноровисто его людишки, и тогда все было бы в порядке.
Он посмотрел на Константина, уперев свой взгляд в широкую княжескую грудь, и более смелым голосом произнес:
- Все мы, рабы господни, грешны перед всевышним.
- Может, и все, - кивнул Константин, - а вот я так особых грехов за собой не чую. Во всяком случае, смертных. Да и насчет рабов ты того, погорячился. Себя к ним причисляй, если хочется, а меня не записывай. Да и на бога не греши. Ему рабы не нужны. Не для того он нас, людей, создал. - Константин сделал еще пару шагов вперед, подойдя почти вплотную, и лишь теперь учуял запах, исходящий от священника, и брезгливо поморщился. - Эх ты, - попрекнул он отца Варфоломея. - Даже смерть принять как следует не можешь.
Священник побледнел и закрыл глаза, пытаясь настроить себя на принятие мученического венца. Странно, но вблизи он смотрелся куда менее привлекательно, чем когда отец Варфоломей рассуждал о нем абстрактно, в своих фантазиях. В них он выглядел стойким мучеником, который терпеливо сносит все во имя Христа и даже время от времени снисходительно улыбается своим палачам, жалея их, погрязших в невежестве. Сейчас же он боялся, что окажется не готов к тяжкому испытанию, выкажет слабость и не сможет показать заблудшим, как велика его вера.
К тому же порты, по которым вновь потекла горячая струя. "Узрят их и не токмо не устыдятся, но, чего доброго, еще и насмехаться примутся", - подумал он.
Константин, внимательно наблюдавший за ним, выждал паузу, смакуя - хоть припугнуть мерзавца, и то хорошо, - но особо растягивать ее не стал и успокоил священника:
- Да не трясись ты так - смотреть противно. Жив останешься, не бойся. Не стану я об тебя руки марать. У меня даже рясу с тебя содрать и то прав нет. Хотя, может, оно и к лучшему. Куда лучше написать пару ласковых в Рязань. Думаю, святые отцы получше наказание для тебя учинят. От петли-то сдохнуть недолго - раз, и готово, а вот монастырская темница куда страшнее и дольше. Так сказать, медленная, мучительная смерть, растянутая на годы. А уж как ее растянуть, вашей братии хорошо известно. Верно я говорю? - И, не дожидаясь ответа, продолжил: - А сейчас геть отсель с глаз моих долой, и пока свои порты не отстираешь, чтоб обратно не возвращался. - И он повернулся к Мстиславу Глебовичу, который успел минутой раньше проснуться.
- Грешно смеяться над телесными слабостями, особливо ежели сам человек над ними не властен, - раздался вдруг сзади голос отца Варфоломея.
- Ты мне еще и замечания будешь делать! - возмутился Константин. - А ну гоните его в шею к ближайшим сугробам, - рявкнул он на оторопевших дружинников, - и чтоб он до утра себя в божеский вид привел, а то такого и в Рязань везти противно.
Те, выполняя приказ, действовали бесцеремонно, и сан служителя церкви их ничуть не смущал. Правда, при этом его никто не бил, не пинал, но наружу вытащили довольно-таки быстро.
- Да чтоб как следует все отстирал, на совесть, - вдогон им крикнул князь, вполголоса проворчав: - Если она у него, конечно, имеется.
Оставшись наедине с черниговцами, Константин для начала, не удержавшись, вслух выразил свое горячее сожаление, что все трое не болтаются на крепком дубовом суку, но многозначительно заверил, что это дело поправимое.
Правда, они в долгу тоже не остались. Мстислав, язвительно кривя губы, незамедлительно напомнил, что вообще-то не они начали первыми. Чьи люди не далее как всего месяц назад на княжеский поезд налетели, чтоб Ярослава с его братаничами умертвить? Константин от такого наскока даже опешил, а плененный князь, подметив замешательство рязанца, принялся еще увереннее обвинять его в черных замыслах, попутно напомнив про Исады. Согласно его словам получалось, что эта злобная затея в отношении малолетних княжичей у Константина далеко не первая, ибо точно так же он поступил ранее и с детьми своих двоюродных братьев, ловко свалив все на убитого князя Глеба. Ну а тут, очевидно, им было решено переложить свою вину на черниговских князей.
Константин поначалу открыл было рот, чтобы попытаться пояснить, как обстояло дело, но внезапно накатившая злость помешала, и он не стал оправдываться, а резко оборвал Мстислава и, мстительно ухмыльнувшись, злорадно сообщил, что все их разговоры - пустой звук, ибо ныне они в его руках и в его власти. Хочет - с хлебом съест, а пожелает - повесит. Словом, пусть пока пользуются его добротой, но не забывают, что она не беспредельна, и перешел к делу.
Свои условия он изложил кратко, незамедлительно назвав сумму выкупа. Услышав цифру - пять тысяч гривен за каждого, - Мстислав Глебович охнул, Всеволод иронично усмехнулся, а Иван согласно закивал, готовый на все, лишь бы быстрее оказаться дома.
Спустя минуту выяснилось, что сумма не окончательная, ибо троице предстоит рассчитаться за урон, причиненный погибшими, а это еще по две с половиной тысячи за каждого. С Мстислава же и Всеволода, как имеющих собственные, хоть и маленькие, уделы, в качестве наказания за жадность дополнительно тоже по пять тысяч. Итого - по десяти с носа.
Поторговаться не получилось, хотя Мстислав и попытался, завопив, что столько же серебра Константин потребовал с Владимира, с Ростова Великого и с Переяславля-Залесского. Как же может Константин равнять черниговцев со своими старинными ворогами, которые не только сожгли стольную Рязань, но и причинили его княжеству и его людям немало других бед? Их собственная вина куда скромнее - всего-то два селища, да и то одно уцелело, ну или почти уцелело.
- То я брал откуп с градов, которые ни в чем не виноваты. Князья же их к тому времени были один на том свете, да и у другого душа пребывала меж небом и землей. А кроме того, ты забыл, что помимо откупа вся княжеская казна тоже перешла в мои руки. Разве тебе Ярослав, с коим ты так полюбил беседовать, о том не сказывал? - холодно осведомился Константин.
- Все равно много, - покачал головой Мстислав. - У моего батюшки столько не сыщется. Давай уменьшим.
- Уменьшать не будем, - твердо произнес Константин, - но можно поступить иначе. Тебе "Русская правда" хорошо ведома?
Мстислав замялся. У него в уделе все решал вирник, а сам он в эти дела не совался - уж больно муторно разбираться с каждым смердом. Но и сознаваться в своем незнании, лишний раз, пусть и косвенно, подтверждая превосходство Константина, тоже не хотелось. После некоторого колебания он уклончиво передернул плечами - пусть рязанец понимает как хочет.
- Тогда должен знать и это, - продолжил Константин и насмешливо процитировал: - "Будет ли стал на разбои без всякоя свады, то за разбойника люди не платят, но выдадят всего с женою и детьми на поток и разграбление". Мы с тобой не ссорились, а потому посидишь у меня в темнице лет сорок, авось поумнеешь.
- А я? - подал жалобный голос Иван.
- Ты молодой совсем, - повернулся к нему Константин. - Значит, придется сидеть подольше, лет эдак с полста.
- Ты в своем уме, князь?! - возмутился молчавший до сих пор Всеволод, и его и без того узкие глаза превратились в щелочки. - То для смердов сказано, для купчишек, ну, пускай, для бояр, а не для нас, князей.
- В "Русской правде" не оговорено, для кого сказано, а значит, для всех русичей, - отчеканил Константин. - И исключений для вас я делать не собираюсь. - И ему припомнился подходящий пример в качестве подтверждения серьезности своих слов, который он не замедлил озвучить: - Мои дядья тоже в князьях ходили, но некогда чуть ли не все в темницах у тезки твоего, Всеволода Юрьевича, сиживали.
- То великий князь был! - закричал Всеволод Владимирович.
- Великий, кто спорит, - согласился Константин. - А я чем хуже? По летам - тут да, не дотягиваю. Мстислав Глебович и вовсе старше меня, да ты, Всеволод Владимирович, если и моложе, то ненамного. Но ничего страшного. С годами, думаю, непременно исправлюсь. Зато если брать земли с градами, так у меня их ныне куда больше, чем у Всеволода Юрьевича. Он-то Муромом не владел, да и в Рязани его сын Ярослав всего с годок посидел, после чего его рязанцы выгнали.
- Он хоть с годок, а ты покамест во Владимире да Ростове Великом и того срока не прожил, - огрызнулся Мстислав. - Допрежь просиди там хотя бы пару лет, а опосля поглядим.
- Это кто ж глядеть станет? - прищурился Константин.
- Да мы все, - гордо подбоченился Всеволод. - Словом, князья.
- Не пойму я что-то, - протянул Константин. - А отчего ты князем до сих пор себя величаешь? Ты им еще седмицу назад быть перестал, потому что после набега на мои Пеньки да на Залесье разбойником стал. Помнится, дед твой Игорь Святославич, когда славы ратной искал, иными путями шел, - всплыло у него в памяти "Слово о полку Игореве". - Правда, не всегда удачно он на половцев хаживал, но уж тут как Авось улыбнется. Зато открыто, не таясь. - И Константин заодно, очень уж хотелось побольнее, пускай словесно, но врезать этому наглецу, напомнил: - Видать, внучок не в него пошел, а в родимого батюшку, Владимира Игоревича, который по чужим княжествам шастал, да все без толку.
- Шутки шутишь?! - окрысился Всеволод.
- Над пленными измываться ума не надобно, - встрял Мстислав.
- Да и запугивать нас веревками с дубами тоже не след, - добавил Всеволод. - Не боимся. Все одно - не посмеешь.
- А никто и не запугивал, - возразил Константин, посерьезнев, и твердо пообещал: - Как бог свят: не уплатите выкупа - повешу. Тем более вашему роду не привыкать, - вновь усмехнулся он и выдал опешившему Всеволоду: - Помнится, это твоих двух стрыев, Романа да Святослава, всего шесть лет назад повесили в Галиче? А если такое дозволили себе какие-то бояре, то уж великому рязанскому князю оно и вовсе не в зазор.
Ждать, пока тот, красный от гнева, придет в себя и подыщет нужные слова, Константин не стал. Развернувшись, он направился к выходу и вскоре скрылся за дверями, которые дружинники тут же принялись запирать.
Встав на пороге, Константин задрал голову, глядя на огромную луну, лениво повисшую почти над его головой. С минуту полюбовавшись круглолицым волчьим солнышком, он заодно с улыбкой выслушал, как истошно кричит, припав к дверям, Всеволод:
- Ни единой куны ты от меня не получишь! Так выпустишь - и никуда не денешься! А тронуть насмелишься - сыщутся оместники, с лихвой расплатятся! И на том свете господь тебя покарает! Гореть тебе в аду жарким пламенем!
Рязанский князь негромко произнес:
- Значит, не договорились. Ну-ну… - И он добавил, повернувшись к церковной двери: - Выпущу. Но только на тот свет. А кому и где гореть - не тебе решать.
Хотел сказать что-то еще, но досадливо махнул рукой и направился к своему шатру, белая ткань которого почти сливалась с искристым снегом - если бы не знал, что он там, нипочем бы не заметил. Разве что по темным силуэтам двух дружинников, стоящих подле полога. Двух? Или трех? Константин присмотрелся. Да нет, третья фигура на дружинника не походила.
Он насторожился, но, подойдя поближе, признал - кузнечиха. Ей-то чего понадобилось? И поморщился, припоминая, что он сам сгоряча обещал ей, что эту ночь проведет в ее "терему". Как бы отказаться поделикатнее, чтоб не обидеть, - и без того баба вдовой осталась. Он прикинул и так, и эдак - не получалось. А спустя всего пару секунд передумал - промелькнула мысль, что вообще-то ее предложение как нельзя кстати. Морозец-то изрядно усиливается, вон даже ноздри во время дыхания слипаются - верный признак, что не меньше двадцати градусов ниже нуля, а то и больше. А если не поддерживать огонь в жаровнях шатра, то для ночного дежурства и одного человечка за глаза.
- Ну как же, как же, помню, - заверил ее Константин, еще не успев подойти, и огляделся по сторонам, но отца Варфоломея не увидел. - Куда священник-то запропал? - лениво осведомился он у дружинников.
- Дак стирается все, - пояснил один из них. - Ты ж ему сказывал, чтоб он до утра трудился, так что времени еще довольно.
Константин почесал в затылке. Свинья, конечно, этот Варфоломей, но до утра точно замерзнет.
- Если пораньше обратно в церковь запросится - пустить, - приказал он.
Окликнув Любима, он сообщил, что ныне будет спать в избе Пудовки, и распорядился, чтобы туда принесли что-нибудь пожевать, ну и запить. Особо напомнил про дежурство возле церкви - мол, раз его в шатре не будет, то дозволяет караулить поодиночке, но чтоб менялись почаще, дабы не замерзнуть и не заснуть. Да перед тем как отправить народец поспать, выпустить князей для отправления нужды - не в божьем же храме им пакостить. Хватит уж, и без того насвинячили изрядно.
Потрапезничал он быстро, да и Пудовка была на удивление неразговорчивой. Впрочем, оно и понятно. Только сегодня поутру был муж, а ныне…
- Как хоронить-то будешь? - спросил он ее.
- Как дедов и отцов наших, - твердо ответила та.
- Значит, костер? - уточнил он.
Кузнечиха молча кивнула и испытующе покосилась на Константина, ожидая, что он скажет. Но князь не стал отговаривать, равнодушно пожав плечами - твое дело.
- А ты мне лучше об ином поведай, - попросила она. - Почто князей не покарал, почто попа в живых оставил?
Константин помялся, но нашел ответ, пояснив, что он бы их всех четверых с радостью развесил на дубах, но есть "Русская правда", а в ней говорится иное. Правда, что именно, цитировать не стал, поскольку тогда следовало ждать логичного вопроса: "А как же простые ратники?" И что тогда отвечать?
- Стало быть, жизнь всем четверым оставишь? - констатировала Пудовка.
Константин с сокрушенным вздохом развел руками - дескать, и рад бы, но закон есть закон. Однако в утешение привел и практичный довод. Мол, если их сейчас казнить, то тогда неминуема война с черниговцами, и пусть она сама представит, сколько крови прольется из-за этих казней с обеих сторон, а если говорить о Залесье, которое лежит на рубежных землях, то ему и вовсе суждено быть сожженным дотла.
Пудовка внимательно слушала, время от времени согласно кивала, ни разу ни в чем не возразила, но Константин чувствовал - не убедил. Будь выбор за нею - кузнечиха плюнула бы на все и приказала убить всех четверых. В подтверждение его догадок женщина в самом конце все-таки не утерпела, и у нее вырвалось:
- А я б ни на что не поглядела да самолично их… И рука бы не дрогнула. - Она сожалеюще вздохнула.
Константин покосился на могучую руку кузнечихи, на крепко сжатый кулак и согласился. Кто б сомневался, что управится. Сильна баба, что и говорить. Не позавидуешь тому, кого она по челюсти отоварит. Поскромничали с прозвищем, явно поскромничали. Могли бы и Пятипудовкой назвать.
- Ты с дровами-то для костра сама управишься? - поинтересовался он, предложив помощь. Мол, дров для обряда надо много, а завтра из Дубиц должны вернуться его ратники, так что нарубили бы сколько потребуется.
Женщина горько усмехнулась:
- Меня ить Пудовкой не просто так - за силушку прозвали, - пояснила она. - Уж больно рука крепкая. В девичестве пудовый куль одной рукой брала и несла, куда батюшка приказывал. Так что не сумлевайся, княже, сама управлюсь и такой огнь учиню - до небес, чтоб непременно в ирий мой Точила вознесся. А плат свой возьми - без надобности он мне ныне.