Князь улыбнулся, но сразу же посерьезнел, только теперь обратив внимание на кузнечиху, по-прежнему сидящую на снегу в пяти шагах от него. Ах ты ж досада! И как это она выскочила у него из головы? К тому же женщина даже не вытиралась. Сейчас ее заметят остальные, увидят кровь, струящуюся у нее из разбитых острым кованым носком княжеского сапога губ, и… начнется второй акт той же пьесы, а он свой запас выдумок практически исчерпал.
Оставалось одно - вновь сработать на упреждение.
Константин направился к Пудовке, на ходу проворно извлекая платок. Князь еще успел порадоваться, какой он молодец, что уже с год как повелел, чтобы во всех его штанах сделали карманы. Ерунда, конечно, но постоянно лазить в калиту, висящую на поясе, то бишь в средневековую борсетку, ему было как-то несподручно. Опять-таки в эти времена она была значительно более громоздкой и неудобной, чем в двадцатом веке, - замучаешься ковыряться. Да и непривычен был к борсеткам бывший учитель истории Константин Орешкин. Карман все-таки гораздо проще. Вот ныне он и пригодился.
Подойдя, он присел рядом на корточки, заботливо стер кровь с ее лица, сунул в руку платок и помог подняться.
- Загваздаю я его совсем, княже. Лучше уж снегом. Да оно и привычнее, - как-то беспомощно улыбнулась очнувшаяся от оцепенения кузнечиха и жалобно, почти по-детски протянула: - За что он меня так-то?
- Черна была его душа, и бес гордыни крепко обуял ее, - нашелся Константин, прикинув, что бы сказал на его месте отец Николай. - Не держи на него зла, но лучше… пожалей.
- Пожалеть?! Его?! - изумленно уставилась на князя кузнечиха.
- Его, - подтвердил Константин. - Ему ведь за все содеянное скоро ответ перед богом придется держать за все свои злодеяния. Вот и представь, какие муки ему вседержитель уготовит. - И он мягко добавил: - А крест ты все же прибери. Не ожесточайся душой.
- Я прибрала, - послушно закивала женщина и, разжав правый кулак, показала крестик Константину. - Ты уж не серчай, княже, на словеса мои глупые. Со зла я наговорила, - повинилась она.
Константин понимающе кивнул и подманил к себе из толпы пеньковскую бабу, которая недавно горячо обвиняла Грушу и Басыню. Предстояло вынести им обоим вместе со Спехом приговор, и он решил предварительно удалить чересчур пристрастную свидетельницу. Вместе с нею подозвал и еще одну молодку из самых языкатых, поручив им обеим не просто довести кузнечиху до самого дома, но и там подсобить бедной женщине.
- Да я эвон, близехонько совсем живу, - попыталась отказаться она и даже указала на свой дом, который и впрямь стоял недалече, на самой околице, в какой-то сотне метров от них.
Константин прищурился, разглядывая.
- Ишь ты. Прямо не изба, а терем, - похвалил он. - В таком не только тиуну или боярину - князю жить не зазорно.
- Мой Точила в своем художестве все хитрости ведал, потому, когда избу ставил, скупиться не стал, - простодушно пояснила она и застенчиво предложила: - А ежели не зазорно, то, может, и заночуешь в нем? У тиуна нашего домишко, эвон, наполовину сгорел, а в шатре-то зябко, поди.
Константин вздохнул. Вообще-то он уже не первую ночь проводил в шатре, и его вполне устраивало. Да, прохладно, невзирая на жаровни с раскаленными углями, зато свежо, и под теплыми шкурами сладко спится. Только поутру вылезать из-под них не хочется. Правда, ясное небо сулило усиление мороза, а значит, этой ночью будет слегка похолоднее, но ничего, перетерпел бы.
- Боюсь, стесню, - шутливо попытался отговориться князь. - Да и храплю я громко - спасу нет.
Но женщина так просительно на него смотрела, так горячо уверяла, что детишков у них нет, а потому ни о каком стеснении и речи быть не может, а что касаемо храпа, то она его положит в отдельной горенке, что он не выдержал и согласился. Та перед уходом протянула ему платок, возвращая, но Константин отказался:
- Сейчас он тебе нужнее.
Она посмотрела на пятна крови, оставшиеся на мягкой зеленоватой ткани, сокрушенно вздохнула и торопливо заверила:
- Я его нынче же отстираю - как новый будет.
Константин хотел было сказать, что он его ей дарит, но смущали пятна крови. Пускай они и ее собственные, но все равно как-то не то, поэтому он лишь досадливо отмахнулся. Кузнечиха смущенно улыбнулась, еще раз склонилась перед ним в поклоне и, поддерживаемая под руки двумя женщинами, пошла к себе.
Притихшая толпа внимательно наблюдала за ними. Настрой у людей был… Константин прикинул, оценивая лица оставшихся. Нет, кажется, всплеск ярости уже не повторится. А если сейчас еще и обоз с припасами подкатит, совсем хорошо будет.
Ага, вот и они. Саней пока не видно, зато скрип полозьев слышен за версту. Теперь-то уж точно можно перевести дыхание. Сейчас он распорядится скинуть на снег бочонок крепкого меда, повеселится, пока еще светло, а там можно будет и заняться последней троицей пленных и навестить князей и попа в церкви.
Глава 22
Здесь уговорился, там не договорился
Сулил он людям только страх,
Взяв из учения Христа
Одни лишь скорбные места.
Недаром из окрестных сел
Никто с бедой к нему не шел.Вальтер Скотт
Разбирался Константин с Басыней, Спехом и пришедшим в себя Грушей, когда уже стемнело. Всех троих к тому времени по распоряжению князя отделили от остальных пленных, разместив у той самой женщины, за чьих детей они вроде бы вступились.
Любим, у которого Константин предварительно уточнил, как все происходило, успел доложить, что Спех и Груша действительно защищали ее девчонок, причем так рьяно, что положили своих двоих.
- Одного проткнул копьем молодой, да с такой силой, что доспехи пробил, а второго Груша - мечом, - излагал дружинник. - Видоки сказывали, не поединок был - загляденье. Супротив него лучший мечник из княжеской дружины дрался, ан все равно не справился, завалил-таки его старый. Третий, Басыня, за старого вступился, когда его князь схватить приказал, и от службы в дружине отказался. Ну и молодой тоже от князя ушел.
- Ишь ты, - уважительно заметил Константин. - С волками жили, а по-волчьи выть не захотели. Значит, для нашей дружины годятся, - сделал он вывод.
- Если согласятся, - осторожно поправил Любим.
- Ну а на нет и суда нет, - равнодушно пожал плечами Константин. - У меня и без них людей хватает.
Спеха и Басыню он застал сидящими подле крыльца избы, на завалинке. Около них нетерпеливо переминался с ноги на ногу дружинник. Константин, подумав, махнул ему рукой, отпуская, и пояснил:
- От меня не убегут.
Он и Любима отпустил, чтобы тот пока распорядился насчет установки шатра. До ночи еще далековато, но Константину хотелось переговорить с ними без свидетелей. Остановившись возле сидящих, князь тоже, ни слова не говоря, присел рядом на корточки. Молчание длилось с минуту. Первым не выдержал, как ни странно, Басыня.
- Ты уж либо так, либо эдак, княже, - посоветовал он миролюбиво. - Чай, не маленькие мы. Порешил что, так не томи душу. А то ишь, гляделки уставил на меня, как телок недельный. Что я тебе, икона, что ли? - И уже совсем грубо поторопил: - Давай-давай, чего ты там удумал для нас, то и делай.
Спех изумленно покосился на старого ратника, обреченно решив, что если князь и колебался до начала речи Басыни, отпускать их или нет, то теперь-то уж точно сунет их в холопы вместе с остальными.
- Как думаешь, что учинила бы с тобой добрая половина князей за такие дерзкие слова? - словно в подтверждение мыслей Спеха поинтересовался князь.
- А чего мне думать. Ты-то, как я слыхал, из другой половины будешь, - осклабился Басыня.
- Из недоброй? - усмехнулся Константин.
- Из меньшей, - уточнил старый ратник.
- Ну-ну, - протянул Константин и распорядился, вставая: - Ладно. Говорят, утро вечера мудренее, так что пока отдыхай, а там и поговорим. Стражу я выставлять не буду. Вы ныне - вольные птицы. Можете даже ночью уйти, если не любопытно, о чем утром князь с вами толковать станет.
- В одном ты чуток промашку дал, княже. Это вон ему, молодому, - кивнул Басыня на Спеха, - любопытно, а я-то уже знаю, что ты сказать нам хочешь. - И он торжествующе усмехнулся в густые усы, обильно припорошенные сединой.
- И что? - заинтересовался князь.
- Да в дружину свою пойти предложишь, - почти равнодушно ответил Басыня, но голос его чуть-чуть дрогнул, выдавая волнение старого вояки.
- А если бы предложил, то ты бы согласился?
- Как на духу скажу тебе, княже, да и то потому, что правильно ты понял слова мои дерзкие и обиды на них не выказал. - Басыня глубоко вздохнул и продолжил: - Я уже старый. За молодыми не всегда смогу угнаться, но кое в чем ином и они до меня не дотянутся. И вой из меня справный - прежний князь не жаловался. Опять же ни кола ни двора не имею.
- Чего ж так? - подивился Константин. - Лета-то у тебя изрядные, пора уж.
- Да язык подводил. За него меня что князь Мстислав, что сынок его Гаврила Мстиславич не больно-то жаловали. Потому и не нажил я ни селищ, ни терема своего. Да оно мне и без надобности.
- Вот и хорошо, - кивнул Константин. - А то я ведь тоже селищ не раздаю. У меня все смерды в княжьей воле ходят. А гривны получать будешь, как все прочие.
- Так-то оно так, - снова вздохнул Басыня. - Да душа у меня, видать, шибко волю любит, так что ты погоди маленько, дай ей время. Перья мои малость пощипали твои орлы - пусто в калите, ну да ладно уж, и так не пропаду.
- А летать где собрался? Если по Чернигову, то зря, - посоветовал Константин. - Стоит князьям проведать, что здесь стряслось, так они тебя быстрее, чем петуха, обдерут и живьем в котле сварят.
- А по твоим владениям, стало быть, дозволяешь? - вновь хитро прищурился Басыня.
- Да хоть круглый год броди, - весело махнул рукой Константин и посоветовал: - А утром ты все-таки ко мне загляни, а то негоже с пустой калитой на воле гулять. Верну тебе все сполна.
- Э-э-э нет, княже, - с укоризной возразил старый ратник. - То людишек твоих законная добыча. Я порядок знаю. Не дело ее назад отбирать.
- А я и не буду, - пообещал Константин. - Из своих отдам.
- Во как, - изумился Басыня. - Так там много было, аж четыре гривенки новгородские да кун порядком.
Константин усмехнулся.
- А и брехать ты горазд, ратник. Про куны не спорю - может, и лежали в нем, а вот гривны… У таких, как ты, кто ни кола ни двора не имеет, с серебром в кошеле всегда туго. А как что-нибудь побольше звенеть начинало, ты их тут же и просаживал. Ну да ладно, знай мою доброту. Дам я тебе твою гривну, даже если у тебя ее там не было. Вроде как за будущую службу.
- Гривну-то новгородскую? - уточнил Басыня.
- Рязанскую, - улыбнулся князь и успокоил насторожившегося ратника: - По весу как новгородская, а станешь расплачиваться - товару еще больше возьмешь, она у меня баская. Держи. - Покопавшись в кармане, он выудил оттуда крупную серебряную монету свежей чеканки.
На аверсе у нее красовался в полном парадном облачении сам Константин со скипетром в одной руке и шаром-державой - в другой. Обрамляющая надпись заверяла особо бестолковых, что это и есть "Великий князь Рязанский Константин". На реверсе был выбит гордый сокол, цепко сжимающий в своих когтях обнаженный меч. Вообще-то надлежало сунуть в лапы птице трезубец, но после некоторых колебаний - все казалось, что это какие-то вилы, - вид оружия было решено изменить. Чай, не Посейдон, чтоб трезубцем махать, да и нет в Рязанском княжестве морей - не вышли к ним покамест. Рисунок был обрамлен снопами пшеничных колосьев. Здесь же был указан и номинал монеты: "Одна гривна".
Какими цифрами его обозначать, гадали долго. То ли не спешить и оставить на всех русские буквы, то ли последовать рекомендации Миньки, который настаивал сделать первый шаг к переходу к арабским цифрам. Резон в этом имелся. После реформы алфавита переходить на них придется обязательно, ведь некоторые буквы, которые предстояло сократить, тоже означали цифры. Коли их не станет - придется перечеканивать и монеты, а это та еще морока.
Константин, с одной стороны, соглашался с доводами изобретателя, но и на арабские переходить не хотелось - слишком рано. Получится, что они ставят сани впереди лошади - переход-то произойдет не скоро. Отсюда и возник компромиссный вариант - обозначать цифры словами. Так и появились надписи: "Полугривна", а в скобках указано "Рубленая", "Четверть гривны", а также "Десять кун", "Пять кун", "Одна куна".
- Как живой, - уважительно, но в то же время с легкой долей усмешки - мол, чем бы дитя ни тешилось, - заметил Басыня, внимательно разглядывая изображение князя на монете.
- А то, - в тон ему поддакнул Константин.
- А ежели я к тебе совсем в дружину не пойду? - уточнил Басыня. - Гривну-то назад, поди, истребуешь?
- Что с возу упало, то пропало, - пожал плечами Константин. - Чай, не разорюсь я с такого подарка. Да и где тебя искать, коль ты ко мне не явишься. Пожалуй, на розыск вдесятеро больше израсходую.
- Ну-ну, - напряженно размышляя о чем-то, хмурил и без того морщинистый лоб Басыня. - А с Грушей да со Спехом как?
- Если бы ты не спросил, то я б тебя в дружину нипочем бы не взял, - заявил ему князь и ответил: - Грушу твоего лечить надо. Раны-то не очень тяжелые у него, но крови много вытекло. Раньше чем через месяц он не оклемается. Ну а когда в себя придет - сам решит. Захочет на вольные хлеба - земли у меня в достатке. А если в дружину пожелает - тоже не откажу. Молодой же ваш…
- Я дядьку Грушу не оставлю, - выпалил Спех. - Куда он, туда и я. - И получил увесистый подзатыльник от Басыни.
- Не перебивай князя, - поучительно произнес тот и извинился перед Константином: - Ты не гляди, что он телок телком. С жеребцом-двухлеткой на плечах плясать может. Осталось ратной науке обучить да вежеству чуток, и вой станет на загляденье.
- Я и так на загляденье, - буркнул Спех, немного обиженный на такую бесцеремонность.
Впрочем, обиду существенно перевешивали добрые слова дядьки Басыни. Такая лестная рекомендация старого воина, как понадеялся парень, должна была сослужить ему хорошую службу, если князь станет колебаться - брать или нет его в дружину. Но радужные мечты Спеха сменились еще одним подзатыльником, столь же увесистым, как и предыдущий.
- Думай допрежь того, как хвастливое слово молвить, - прочел еще одну нотацию Басыня. - Пока еще загляденье ты для одних девок. Для князя же - неуч языкатый, не боле. Ну да, пока Груша болеет, я за тебя всурьез возьмусь.
Спеху оставалось лишь горестно вздохнуть. Лестная рекомендация разваливалась буквально на глазах.
- Крепись, парень, - сочувственно посоветовал князь и поинтересовался: - Тяжелая рука-то, поди, у Басыни?
- Да не тяжельше, чем у Груши, - бодро прокомментировал Спех. - Разве что чаще.
- Ну тогда ничего. Авось тебе не привыкать, - констатировал князь. - А у тебя-то что же? - обратился он к Басыне. - Планы-то никак поменялись? Я так понимаю, что ты остаться надумал, коли пообещал взяться за парня.
- Куда их бросать-то ныне? - вопросом на вопрос ответил тот и пожаловался: - Я и сам - человек ветреный. Вечор так надумал, а поутру, глядишь, уже все переиначить норовлю. Нынче мысль в одну сторону, а к завтрему… Токмо ты, княже, повели, чтоб бронь мою твои людишки возвернули. Особливо сабельку. Она у меня последняя память от побратима.
- Погиб, - понимающе кивнул Константин.
- Помер, - поправил Басыня. - Да ты ведаешь - сам его в последний путь провожал. - И он пояснил: - То я о Ратьше. Он в ту пору хошь и был куда старее меня, но мне как-то в одной из сеч довелось его заслонить. Тогда-то он и одарил меня сабелькой. Опосля разошлись наши стежки-дорожки. Между прочим, из-за тебя.
- Из-за меня?! - удивился Константин.
- Уйти мы засобирались: он, я да еще пяток. Притомились глядеть, яко князья меж собой грызутся. А тут ему тебя твой батюшка поручил, вот он и остался. А за то, что ты его по старому доброму обычаю проводил, церкви не испугавшись, низкий поклон тебе.
И тут Константин вспомнил, где видел этого попика. Ну точно, священник в деревушке Ратьши. Кажется, отец Варфоломей. Правда, тогда он был куда как бойкий на язык, а ныне вроде присмирел - хоть и вякал пару раз, пока он допрашивал черниговских князей, но с прежним поведением никакого сравнения.
А тем временем стоявший на коленях перед богородичной иконой священник тоже недоумевал, отчего так получалось. Стоит князю на него посмотреть, как у него и язык немел, становясь непослушным, и слова в горле застревали. Откуда в нем взялся этот панический страх, который охватывал его всякий раз, стоило ему только заглянуть в глаза Константина? Ведь не было же его еще полгода назад, а что изменилось с той поры? Да ничего.
Хотя нет - изменения произошли. Княжеские глаза. Тогда, летом, они были совсем иные. Пускай гневные, пускай злые, угрожающие, но какие-то… человеческие. Зато теперь из них на отца Варфоломея словно смотрел совсем иной человек - мрачный, суровый, не ведающий пощады… Да полно, человек ли это на него смотрел?! Только сейчас отцу Варфоломею пришло на ум, что непохож был этот взгляд на человеческий. И не только потому, что был он слишком холодный, слишком отчужденный и равнодушный, взирающий ровно как на какую-нибудь букашку. Было там и кое-что еще, чего священник не мог объяснить словами, и в этом "кое-что" и состояло главное отличие князя Константина от всех прочих людей.
Он похолодел и в страхе оглянулся на князей. Мстислав Глебович успел уснуть на принесенных рязанскими ратниками шкурах. Рядом с ним лежал и плакал юный Иван, прилежнее других молившийся на вечерне, которую отец Варфоломей отслужил для князей. Всеволод Владимирович оставался на ногах, бесцельно слоняясь из угла в угол маленькой церквушки.
Рассказать? А кто поверит? Решат, чего доброго, будто священник вовсе обезумел от страха, а ведь он ничуть не боялся, во всяком случае теперь, когда знал причину. И если придет князь Константин, то он непременно…
За входной дверью послышались голоса, затем скрежет старого ржавого ключа, с усилием проворачиваемого в замке - видать, давно им никто не пользовался, - наконец что-то лязгнуло, дверь широко распахнулась, и через порог шагнул Константин, сопровождаемый двумя ратниками.