* * *
Они огибают возвышенность в северной части города. Здесь от берега отходят пристани, поменьше и постарше большой. Паруса, такелаж, реи и мачты справа по борту сплетаются в огромный гордиев узел, словно буквы на странице в глазах неграмотного крестьянина. Енох не видит ни "Минервы", ни ван Крюйка. Как бы не пришлось ходить по тавернам и наводить справки - то есть терять время и привлекать внимание.
Бен ведёт его прямиком к причалу, от которого готовится отвалить чарльстонский паром. На палубе толпятся зрители недавней казни. Паромщик говорит, что за лошадь придётся платить отдельно. Енох открывает кошель и заглядывает внутрь. На него смотрит герб испанского короля, оттиснутый на серебре, в разной степени затёртом и сплющенном. Имена меняются в зависимости оттого, при каком короле эту монету отчеканили в Новой Испании, но под каждым написано одно: D.G. HISPAN ET IND REX - Милостью Божией король Испанский и обеих Индий. Похвальба, какую все венценосцы печатают на своих монетах.
Эти слова никого не заботят - большинство всё равно не в силах их прочесть. Существенно то, что человек, стоящий на холодном ветру у переправы в Бостоне, не может расплатиться с паромщиком-англичанином английской монетой, которую сэр Исаак Ньютон чеканит на Монетном дворе в лондонском Тауэре. Здесь признают только испанские деньги - те самые, что сейчас переходят из рук в руки на улицах Лимы, Манилы, Макао, Гоа, Бендер-Аббаса, Мокки, Каира, Смирны, Мадрида, Марселя, Мальты и Канарских островов.
Знакомец, провожавший Еноха до лондонских доков месяц назад, сказал: "Золото знает то, что неведомо никому из людей".
Енох встряхивает кошель, пересыпая монеты в надежде, что на поверхность выскочит хотя бы один реал - восьмая часть пиастра; их обычно отбивают от монеты и потому называют битами. Однако он потратил почти все биты на мелкие дорожные нужды. Сейчас в кошельке нет ничего мельче полупиастра - то есть четырёх реалов.
Енох смотрит в проулок и видит кузницу меньше чем в броске камня от пристани. Пара ударов зубилом, и кузнец изготовит ему разменную монету.
Паромщик читает его мысли. Он не видит, что в кошельке, но слышит тяжёлый звон, не позвякивание мелочи.
- Мы отправляемся, - с довольным видом сообщает он. Енох, очнувшись, возвращается мыслями на паром и протягивает серебряный полукруг.
- Мальчик со мной, - твёрдо произносит он, - и потом ты доставишь его назад.
- По рукам, - отвечает паромщик.
Бен едва смел на такое надеяться. Хотя мальчику хватило выдержки не высказать этого вслух, для него прокатиться на пароме - всё равно что отправиться с флибустьерами в Карибское море. Он, не касаясь сходней, прыгает с пристани на палубу.
До Чарльстона меньше мили через устье медлительной реки. Вытянутый зелёный холм усеян длинными узкими стогами за сложенными без раствора каменными оградами. На склоне, обращенном к Бостону, ниже вершины, но выше бесконечных отмелей и заросших рогозом болот, прилепился город, частью заложенный геометрами, частью разросшийся, как плющ.
Дюжие негры взрывают чёрные воды реки Чарльз длинными, закреплёнными в уключинах вёслами, порождая системы завихрений - они закручиваются и образуют затухающие конические сечения, которые сэр Исаак, наверное, сумел бы проанализировать в голове. "Гипотеза вихрей подавляется многими трудностями". Небо - сплетение визирных нитей туго натянутого джута и оструганных стволов. От порывов ветра парусники на рейде вздрагивают и прядают, словно нервные кони при звуке далёких пушек. Неравномерные волны бьют в дощатые корпуса, по которым ползают, конопатя и смоля щели, босоногие матросы. Кажется, что корабли смещаются туда-сюда - параллакс, вызванный движением парома. Енох, которому посчастливилось быть выше остальных пассажиров, вручает поводья Бену и подходит к противоположному борту, чтобы прочесть названия судов.
Он узнает корабль, который ищет, по носовому украшению под бушпритом. Сероглазая женщина в золочёном шлеме дерзко рассекает Северо-Атлантический простор змееносной эгидой и острыми (надо полагать, от холода) сосками. "Минерва" ещё не подняла якорь (что радует), но тяжело нагружена и, судя по всему, готова к выходу в открытое море. Матросы таскают корзины со свежевыпеченными хлебами, такими горячими, что от них ещё идёт пар. Енох оборачивается к берегу, чтобы прочесть уровень прилива по обросшей ракушками пристани, потом в другую сторону - определить высоту и фазу луны. Скоро начнётся отлив, и "Минерва" скорее всего готова будет им воспользоваться. Енох наконец различает ван Крюйка (тот стоит на баке и заполняет какие-то бумаги, разложив их на бочке) и телепатически уговаривает капитана поднять глаза.
Ван Крюйк смотрит в сторону Еноха и напрягается.
Енох, сохраняя внешнюю неподвижность, долго смотрит голландцу в глаза, предостерегая от поспешного отплытия.
Колонист в чёрной шляпе пытается завязать дружбу с одним из негров, который почти не говорит по-английски; впрочем, это не помеха, потому что белый выучил несколько слов на каком-то африканском наречии. Негр очень чёрный, на левом плече у него выжжен герб испанского короля. Скорее всего он из Анголы. Чего он только не повидал! Его похитили более воинственные африканцы, бросили в яму, заклеймили калёным железом в знак уплаченной пошлины, погрузили на корабль и отправили в холодную страну, населённую бледнокожими. Казалось бы, его уже ничем не проймёшь; однако слова гавкера приводят негра в изумление. Сектант размахивает руками и всё сильнее горячится - явно не только от нехватки слов. Вероятно, он состоит в сношениях с лондонскими собратьями и сейчас убеждает ангольца, что тот, как и другие рабы, имеет законное право поднять оружие на господ.
- Ваш конь весьма хорош. Вы привезли его из Европы?
- Нет, Бен. Одолжил в Новом Амстердаме. Я хочу сказать, в Нью-Йорке.
- Почему вы поплыли в Нью-Йорк, коли человек, которого вы ищете, в Бостоне?
- Ближайший корабль в Америку из лондонской гавани отходил именно туда.
- Так вы отправлялись с большой поспешностью!
- Я с большой поспешностью выброшу тебя за борт, если не перестанешь строить умозаключения!
Бен замолкает ровно настолько, чтобы придумать новый тактический манёвр и зайти с другой стороны:
- Хозяин лошади, наверное, ваш близкий друг, коли одолжил вам такого скакуна.
Сейчас Енох должен быть очень осторожен. Хозяин лошади - заметный человек в Нью-Йорке. Если Енох объявит этого джентльмена своим другом, а после наломает в Бостоне дров, то повредит его репутации.
- Не то чтобы друг. Мы впервые увиделись несколько дней назад, когда я постучал в его дверь.
Этого Бен не может взять в толк.
- Тогда с какой стати он вообще пустил вас в дом? Учитывая вашу, прошу прощения, наружность и вооружение? Почему одолжил вам столь ценного скакуна?
- Он впустил меня в дом, потому что на улице происходили беспорядки, и я попросил убежища. - Енох косится на гавкера и подходит поближе к Бену. - Вот послушай кое-что интересное: когда наш корабль подплыл к Нью-Йорку, нам предстало необычное зрелище. Тысячи невольников - частью ирландцы, частью ангольцы - бегали по улицам с вилами и горящими головнями. Солдаты преследовали их перебежками и стреляли залпами. Белый дым от мушкетов мешался с чёрным дымом пылающих складов, преображая небосвод в сверкающий искрами плавильный тигель, дивный на вид, но, как предположили мы, негодный для поддержания жизни. Наш лоцман выжидал, пока начавшийся прилив не понудил его подойти к берегу. Мы сошли на пристань, которую буквально заполонили солдаты в красных мундирах. Так, - продолжает Енох (ибо его рассказ уже начал привлекать непрошеных слушателей), - я оказался возле упомянутой двери. Хозяин одолжил мне лошадь, поскольку мы с ним принадлежим к одному обществу, а я тут в некотором смысле по поручению, с этим обществом связанному.
- Обществу гавкеров, сэр? - шепчет Бен, подойдя совсем близко и оглядываясь через плечо на колониста, который распинается перед невольником. Мальчик давно приметил пистолеты и клинки Еноха и, вероятно, сопоставил их с рассказами родственников о деяниях неукротимой секты в героические дни разграбления соборов и цареубийства.
- Нет, это общество философов, - говорит Енох, пока воображение Бена не разыгралось ещё пуще.
- Философов, сэр!
Енох думал, что мальчик будет разочарован, но у того, напротив, загорелись глаза. Значит, Енох не ошибся: мальчишка опасен.
- Натурфилософов. Тех, кто стремится к естественному знанию. Не путай с другими, которые занимаются…
- Неестественным знанием?
- Меткое словцо. Некоторые считают, что именно неестественное знание повинно в том, что протестанты воюют с протестантами в Англии и с католиками по всему миру.
- Так кто такой натурфилософ?
- Тот, кто пытается избежать разброда в мыслях, следуя тому, что может быть проверено опытом, и строя доказательства в соответствии с законами логики. - Бен только хлопает глазами, и Енох объясняет: - Подобно судье, который держится фактов, отбрасывая слухи, домыслы и призывы к чувствам. Как когда ваши судьи приехали наконец в Салем и сказали, что тамошние жители повредились в уме.
- И как же называется ваш клуб?
- Лондонское королевское общество.
- Когда-нибудь я буду его членом и судьёй в подобных вопросах.
- Я предложу твою кандидатуру, как только вернусь в Англию, Бен.
- Ваш устав требует, чтобы члены Общества в случае надобности ссужали друг другу коней?
- Нет, но есть правило, по которому они должны платить членские взносы - в которых надобность есть всегда, - а помянутый джентльмен не платил взносы многие годы. Сэр Исаак - президент Королевского общества - им недоволен. Я объяснил нью-йоркскому джентльмену, что сэр Исаак смешает его с дерьмом - приношу извинения, приношу извинения. Мои доводы оказались столь убедительны, что он без долгих слов одолжил мне своего лучшего скакуна.
- Красавчик, - говорит Бен и дует коню в ноздри. Тот поначалу не одобрил Бена как нечто маленькое, юркое и пахнущее убоиной, но теперь принял мальчика в качестве одушевленной коновязи, способной оказывать кой-какие мелкие услуги, как то: чесать нос и отгонять мух.
Паромщику скорее забавно, чем досадно обнаружить, что гавкер охмуряет его раба. Он отгоняет сектанта прочь. Тот распознаёт в Енохе свежую жертву и пытается поймать его взгляд. Енох отходит и делает вид, будто внимательно изучает приближающийся берег. Паром огибает плывущий по реке плот из исполинских стволов, помеченных "королевской стрелой", - они пойдут на строительство военного флота.
За Чарльстоном начинается редкая россыпь хуторов, соединённых протоптанными дорожками. Самая большая ведёт в Ньютаун, где расположился Гарвардский колледж. Впрочем, внешне он представляется почти сплошным лесом, который дымится, но не горит. Оттуда долетает приглушённый стук топоров и молотков. Редкие мушкетные выстрелы эхом передаются от деревеньки к деревеньке - видимо, это местное средство связи. Енох гадает, как отыщет здесь Даниеля.
Он подходит к разговорчивой компании, которая собралась в центральной части парома, предоставив менее учёным пассажирам (ибо разговаривающие, очевидно, принадлежат к Гарвардскому колледжу) служить им заслоном от ветра. Это компания напыщенных пьяниц и шустроглазых живчиков, пересыпающая фразы плохой латынью. Одни одеты с пуританской строгостью, другие - по прошлогодней лондонской моде. Грушевидный красноносый господин в высоком сером парике, судя по всему, дон этого импровизированного колледжа. Енох ловит на себе его взгляд и ненароком распахивает плащ, показывая рапиру. Это не угроза, а демонстрация общественного положения.
- К нам пожаловал гость из дальних краёв! Рады приветствовать вас, сэр, в нашей скромной колонии!
Енох совершает все требуемые вежливые телодвижения и произносит все положенные слова. К нему проявляют заметный интерес - явный знак, что в Гарвардском колледже не происходит ничего нового и занимательного. Впрочем, этому заведению всего три четверти века - что здесь может происходить занимательного? Спрашивают, из германских ли он земель, Енох отвечает, что не совсем. Высказывается предположение, что он прибыл с каким-то делом алхимического свойства; догадка блестящая, но ошибочная. Выждав приличествующее время, Енох называет фамилию человека, к которому приехал.
Он никогда не слышал такого зубоскальства. Все как один безумно огорчены, что джентльмен счёл нужным пересечь Северную Атлантику и теперь реку Чарльз, чтобы испортить себе путешествие встречей с этим субъектом.
- Я с ним не знаком, - врёт Енох.
- Тогда позвольте подготовить вас, сэр! - говорит один из собеседников. - Даниель Уотерхауз - человек преклонных лет, но годы обошлись с ним суровее, нежели с вами.
- К нему пристало обращаться "доктор Уотерхауз", не так ли?
Тишину нарушают приглушённые смешки.
- Я не беру на себя смелость кого-либо поправлять, - говорит Енох, - лишь желаю не совершить промашки при личной встрече.
- И впрямь, он считается доктором, - говорит грушевидный дон, - хотя…
- …доктором чего? - спрашивает кто-то.
- Шестерён, - предполагает другой к бурной радости остальных.
- Нет, нет, - с притворным великодушием утихомиривает их дон, - ибо все шестерни бесполезны, пока отсутствует primum mobile, источник движущей силы…
- Франклинов мальчишка! - И все разом смотрят на Бена.
- Сегодня это может быть юный Бен, завтра, допустим, его сменит маленький Годфри Уотерхауз. Впоследствии, возможно, это будет мышь в ступальной мельнице. Но в любом случае vis viva сообщается шестерням доктора Уотерхауза посредством чего? Кто подскажет? - Дон сократовским жестом подносит ладонь к уху.
- Кривошипов? - предполагает один.
- Шатунов! - кричит другой.
- Отлично! В таком случае наш коллега Уотерхауз - доктор чего?
- Шатунов! - кричит весь колледж хором.
- И наш доктор шатунов до того предан своей работе, что буквально не щадит живота, - восхищённо продолжает дон. - Ходит с непокрытой головой…
- Вытряхивает графитовую смазку из рукавов, садясь преломить хлеб…
- Лучше перца!
- И дешевле!
- Так, возможно, вы приехали, чтобы вступить в его институт?
- Или закрыть его за долги? - Говорящий заходится от смеха.
- Я слышал про его институт, но ничего о нём не знаю, - говорит Енох Роот. Он смотрит на Бена, который покраснел до ушей и, отвернувшись, гладит лошади морду.
- Многие учёные мужи пребывают в таком же неведении, посему не стыдитесь.
- С самого приезда в Америку доктор Уотерхауз подхватил местную инфлюэнцу. Её главный симптом - стремление затевать новые прожекты и начинания вместо того, чтобы исправлять старые.
- Так он не вполне удовлетворен Гарвардским колледжем? - вопрошает Енох.
- О да! Он основал…
- …на собственные средства…
- …и самолично заложил краеугольный камень…
- …краеугольное бревно, если быть точным…
- …в фундамент… как он это называет?
- Институт технологических искусств Колонии Массачусетского залива.
- Где я могу найти институт доктора Уотерхауза? - спрашивает Енох.
- На полпути от Чарльстона к Гарварду. Идите на скрежет шестерён, покуда не увидите самую маленькую и продымлённую хибарку во всей Америке.
- Сэр, вы - образованный и трезвомыслящий джентльмен, - говорит дон. - Коль скоро вас влечёт философия, не лучше ли вам направить стопы в Гарвардский колледж?
- Мистер Роот - видный натурфилософ, сэр! - выпаливает Бен, чтобы не разреветься. По тону ясно, что он считает Гарвард прибежищем неестественного знания. - Член Королевского общества!
Вот нелёгкая!
Дон делает шаг вперёд и, заговорщицки ссутулившись, произносит:
- Простите великодушно, сэр. Не знал.
- Пустяки.
- Доктор Уотерхауз, должен вас предостеречь, подпал под влияние герра Лейбница…
- Который украл дифференциальное исчисление у сэра Исаака, - добавляет кто-то в качестве примечания.
- Да, и подобно Лейбницу заражён метафизическими предрассудками…
- …которые суть пережитки схоластики, сэр, несостоятельность коей сэр Исаак продемонстрировал со всей убедительностью…
- …и сейчас трудится как одержимый над созданием машины - построенной по принципам Лейбница! - которая, он мнит, будет открывать новые истины путём вычислений!
- Может быть, наш гость прибыл сюда, чтобы изгнать из него лейбницевых бесов! - предполагает кто-то очень пьяный.
Енох раздражённо прочищает горло, отхаркивая желчь - гумор гнева и сварливого нрава. Он говорит:
- Несправедливо по отношению к Лейбницу называть его просто метафизиком.
Наступает недолгая тишина, затем - общее веселье. Дон криво улыбается и пытается разрядить обстановку.
- Я знаю одну таверну в Гарварде, где смогу развеять ваши прискорбные заблуждения…
Мысль посидеть за кружечкой пива и просветить этих остряков до опасного соблазнительна. Чарльстонская пристань всё ближе, невольники уже гребут не так широко, "Минерва" натягивает якорные канаты, спеша отплыть, а дело ещё не сделано. Лучше было бы обойтись без лишнего шума, но после слов Бена это невозможно. Ладно, сейчас главное - действовать без промедления.
Кроме того, Енох вне себя.
Он вытаскивает из нагрудного кармана сложенное запечатанное письмо и, за неимением лучших доводов, потрясает им в воздухе.
Письмо берут, изучают - на одной стороне написано "герру доктору Уотерхаузу, Ньютаун, Массачусетс" - и переворачивают. Из обшитых бархатом кармашков извлекаются монокли, и начинается изучение печати - красной, восковой, размером с Бенов кулак. Губы движутся, из охрипших глоток вырывается странное бормотание - попытки читать по-немецки.
До всех профессоров разом доходит. Они пятятся, словно это образчик белого фосфора, внезапно занявшийся огнём. Конверт остается в руках у дона. Тот с мольбой во взоре протягивает его Еноху Красному. Енох в отместку не спешит избавить дона от бремени.
- Битте, майн герр…
- Английский вполне уместен, - говорит Енох, - и даже предпочтителен.
По краям одетой в мантии толпы некоторые близорукие профессора исходят досадой от того, что не могут прочесть печать. Коллеги шепчут им что-то вроде "Ганновер" и "Ансбах".
Кто-то снимает шляпу и кланяется Еноху. Другие следуют их примеру.
Они ещё не успевают ступить на чарльстонский берег, как ученые мужи разводят невероятную суматоху. Носильщики и будущие пассажиры недоумённо таращатся на паром, с которого несутся крики: "Расступись! Дорогу!" Палуба превращается в плавучую сцену, наполненную плохими актёрами. Енох гадает, неужто эти люди и впрямь рассчитывают, что весть об их усердии достигнет ганноверского двора и слуха их будущей королевы? Возмутительно - они ведут себя так, будто королева Анна уже мертва и в могиле, а Ганноверы заняли престол.