Когда-то безлюдная аллея казалась Анне-Селене настолько опасным местом, что она ни за что бы по ней не пошла. Сейчас над такими страхами можно было только улыбаться. Это, конечно, не значит, что если она вернётся домой, то обязательно облазает все пустые аллеи городского парка, а так же все развалины, трущобы и прочие места, куда приличные девочки не ходят. Но и прежней робкой и послушной малышкой ей тоже уже не стать.
Вот только сначала надо вернуться.
Порыв ветра принёс к ногам Анны-Селены небольшой листок бумаги. Недобрым словом помянув бескультурных варваров, что разбрасывают мусор в городском парке, девочка нагнулась и подняла бумажку, чтобы выкинуть в ближайшую урну. Но что-то показалось ей подозрительным, она развернула мятую страничку и прочла:
"Граждане Реттерберга!
Запомните!
Все, кто посещает Верхний парк, могут лишиться индекса.
Там особое излучение. Это правда!
Те, кто идет смотреть театр в Верхнем парке, - знайте: вы можете вернуться домой безындексным человеком. Если идете, помните: вы сами решились на это"
Анна-Селена недовольно фыркнула. Написанная крупным и чётким детским почерком записка выглядела откровенно глупой шуткой. А потом девочка поняла: знакомые буквы, родной язык. Она всё-таки вернулась в свой мир. Не маленькой вампирочкой, зато маленькой безиндой. Эх, если бы шутка незнакомых ребят могла обернуться правдой. А вдруг? Ведь и Олаф и боги в один голос утверждали, что в этом мире очень мало что на самом деле невозможно…
Та часть города, в которой располагался вокзал оказалась более людной. Наверное потому, что над жилыми домами здесь преобладали разного рода общественные заведения: лавчонки и магазины, пивнушки и таверны, гостиницы и постоялые дворы. Поражало разнообразие фасонов одежды - от античного до прямо-таки футуристического, причём всеми это воспринималось как должное. Хотя со стороны было трудно удержаться от улыбки, наблюдая оживлённую беседу кудрявой длинноволосой девушки в белом пеплосе и сандалиях с бритым наголо юношей в бермудах и майке-сетке. А уж если добавить, что череп юноши был обильно татуирован, то для того, чтобы воздержаться от смеха требовались воистину героические усилия.
У молодого поколения как Серёжкиного, так и Сашкиного возраста большим почётом пользовались тельняшки. Похоже, матросская одежда оказалась воистину интернациональной, хотя, с другой стороны, на Вейтаре моряки в полосатом им как-то не встречались.
Серёжка, проводив завистливым взглядом очередную стайку своих легко одетых сверстников, решительно скинул куртку и пояснил:
- Зажарюсь.
- Смотри, продует и схватишь ангину посреди лета, - скорее для проформы, чем всерьёз пригрозил Мирон.
- На такой скорости? Издеваетесь? - усмехнулся мальчишка, но тут же стал серьёзным. - Ой, Анька и Женька свои вещи оставили.
- И правда, - с досадой согласился Нижниченко, глядя на стоявшие на полу заплечные мешки. - Вот незадача. Гиви, вернуться надо.
- Зачем вернуться, дорогой? Они, наверное, дома уже, их теперь не найдёшь.
- Дома им это не нужно, - поддержал Сашка.
- А нам что с этим грузом делать? - поинтересовался Мирон.
- Продать, конечно, - объяснил чёрный эльф. - В каждом городе торговля вещами из разных миров - одно из самых доходных занятий. Верно, Саша?
Подросток пожал плечами.
- Наверное. Я просто в городах мало был. Я ж прямо на Дороге живу. Но торгуют, конечно. Михаил-Махмуд рассказывал, и вообще…
- Понятно, - резюмировал Нижниченко. - Гиви, а ты что скажешь?
- Дорогой, всё покупается, всё продаётся. Кроме совести, конечно.
- Кое-кто и совесть продаёт, - хмуро дополнил Гаяускас.
- Э, дорогой, если кто совесть продаёт, у него ничего покупать нельзя. А купишь - в убытке останешься. Верно говорю, врать не стану.
- Верим, Гиви, верим, - торопливо вмешался Мирон, не желавший, чтобы с обсуждения конкретной проблем разговор свернул в сферы высокой морали. Во-первых, по Сашке было видно, что от общения с богами подросток ещё не отошел, а, во-вторых, вопрос с забытыми вещами требовал именно практического решения. - Но, раз ты в городе живёшь, так посоветуй нам честного торговца.
- У нас в Эннинге, дорогой, нечестные торговцы не приживаются. А продать вещи лучше всего Мартику, у него магазин как раз напротив гостиницы Трелина. Сейчас Мирона на поезд посадим - и в гостинцу отвезу.
- Погоди, Гиви, почему меня на поезд, а остальных - в гостиницу?
- Аой, дорогой, сам подумай, откуда мне знать? Я между мирами ходить не умею, что говорят, то и делаю. Смотри, вот вокзал, вот Кайра стоит, у неё твой билет. Хочешь - её спрашивай.
- Её? - изумился Нижниченко.
Сашка и Серёжка дружно зажали рты обеими руками, заменив таким образом обидный смех утробным хрюканьем. И только Гаяускас остался невозмутим. Каждый по-своему с ума сходит. Водитель предпочёл хоть и оригинальный, но довольно безобидный способ: отозвался как о женщине про невысокого крепыша с пышными и густыми чёрными бакенбардами. Серёжке вспомнился надсмотрщик из того города, где они познакомились с Шипучкой, но грустные воспоминания мальчишка сразу прогнал подальше. Тем более, что Гиви, вполне серьёзно обиделся:
- Аой, дорогой, зачем так сказал? Думаешь, если Кайра женщина, так ей ничего доверить нельзя, да? Зря так думаешь. Не знаю, как в других мирах, а наши гномьи женщины не только красивы, но и умны!
- У каждого народа своё понятие о женской красоте, - дипломатично заметил Наромарт.
Серёжка в изнеможении сполз на пол пассажирского салона. Сашка старался сдержаться - всё-таки считал себя взрослым, но получалось это у него из рук вон плохо. Мирон смеялся профессионально - без малейшего звука, но неудержимо. И только Гаяускас хранил непроницаемую серьезность. Впрочем, на то, чтобы что-то сказать не хватало и его. Выручил Наромарт:
- Что ж, Мирон, счастливо добраться. Рад был знакомству, очень надеюсь, что ещё увидимся.
- Я тоже надеюсь, - кивнул Нижниченко. - А уж если не увидимся, то, поверь, никогда тебя не забуду.
Человек протянул чёрному эльфу руку. Тот мгновение удивлённо смотрел, потом изувеченное лицо осветила улыбка.
- Совсем забыл. Это человеческий обычай.
Мирон мысленно выругался. Лучше бы целитель не понял жеста. Правая рука Наромарта по-прежнему была безжизненной, какое уж тут рукопожатие.
Но эльф без заминки вышел из положение, пожав левой рукой запястье правой руки Мирона. Нижниченко повернулся к Серёжке.
- До свидания, дружище. И смотри, Сашу слушайся. А то узнаю, что безобразничаешь, найду и… накажу.
Серёжка улыбнулся и протянул свою маленькую ладошку.
- Саша…
- Мирон Павлинович, Вы на меня совсем не сердитесь? За самолёт?
- Я думал, мы это уже решили и забыли.
- Нет, Вы скажите… - упрямо произнёс казачонок.
- Не сержусь. Но, если я тебя убедил, что ты был не совсем прав…
- Убедили. Вы меня во многом убедили… и многому научили.
- Значит, всё это было не зря, - подвёл итог Нижниченко. - Раз так, то стоило потрепать нервы. Ладно, вещи я тоже оставлю, на развитие здешней торговли.
Мирон выбрался из троллеконки, следом выпрыгнул Балис.
- Ну, давай, дружище…
Мужчины крепко обнялись.
- Ещё увидимся…
- Обязательно… Если уж мы один раз проврались через все эти барьеры, то по второму-то даже легче будет.
- Точно…
- Счастливо.
И ещё одно крепкое рукопожатие на дорогу. А оборачиваться назад Мирон Павлинович Нижниченко не стал.
Поезд, в который его усадила гномья женщина Кайра, напоминал кинофильмы про дореволюционные времена. Деревянные вагоны внешне выглядели унылыми и непрезентабельными, зато внутри впечатляли роскошью отделки и размерами купе: если уж не втрое больше стандартных советских, так вдвое точно. Почти сразу после отправления поезда Мирона сморила усталость. Широкая полка, высокая мягкая подушка и накрахмаленное бельё пришлись как нельзя к стати. Заснул Нижниченко мгновенно.
А вот пробуждение получилось не из приятных. Поначалу сквозь сон пробился какой-то дискомфорт в горле, который постепенно становился всё сильнее и сильнее. "Простыл я, что ли?" - недовольно подумал Мирон Павлинович, всё ещё пребывая в пелене сновидений. Он попробовал проглотить застрявший в горле ком, но не тут-то было. Это был уже не ком, а цельный кол.
Да что же это такое!
Мирон попытался пошевелиться, но получилось у него плохо. Генерал с изумлением осознал, что его руки привязаны к ложу. Ничего себе поворот событий. Он рванулся всем телом и вдруг услышал над собой незнакомый женский голос.
- Мирон Павлинович, вы меня слышите? Если да, то моргните один раз.
Нижниченко дисциплинированно моргнул и увидел совсем рядом женское лицо, точнее, его частицу: прядь чёрных волос, загорелый лоб, перечёркнутый почти незаметными линиями неглубоких морщин и огромные чёрные глаза. Остальное скрывали накрахмаленный серый колпак с вышитой эмблемой медиков одной шестой части суши - обвившейся вокруг чаши змеёй, и белая марлевая повязка.
- Вы находитесь в госпитале, в реанимационном отделении. У Вас во рту трубка, которая помогает Вам дышать, - продолжала врач.
Про трубку - Мирон и сам понял. Кем надо быть, чтобы не догадаться, если второй конец трубки и подходящий к нему от мерно шипящего аппарата шланг болтаются перед самыми глазами.
- Я вызвала врача, - сообщила женщина. - Сейчас он подойдёт.
Значит, он ошибся, приняв женщину за доктора. Медсестра. Логично. Не может врач около каждого больного сидеть.
Впрочем, доктор появился почти тут же. Пожилой, с выбивавшейся из-под маски седеющей бородкой, и в круглых очках. Тут же забросал сестру непонятными Мирону вопросами, на которые быстро и уверенно следовали ничуть не более понятные ответы. Сам же доктор всё отлично понял и принял решение:
- Экстубируем.
После чего нагнулся над больным и ласково, словно общался с капризным ребёнком, проговорил:
- Мирон Павлинович, сейчас я выну эту трубку. Вы должны по моей команде сделать глубокий вдох. А потом - выдох. Если поняли меня, то моргните один раз.
Мирон моргнул.
- Вот и отличненько, - с профессиональной бодростью заключил врач. - Поехали. Вдо-ох. Выдох.
Нижниченко чуть не вывернуло наизнанку. Обслюнявленная трубка полетела в таз, а больной зашелся в приступе кашля. Прокашлявшись, генерал поинтересовался:
- Где я?
- В Медицинской Академии, в отделении реанимации.
- Киев, бульвар Леси Украинки?
- Точно, - кивнул доктор. - Вы, конечно, помните, кто Вы и что с Вами произошло?
Помнил Мирон много чего. По совокупности это тянуло на пожизненное заключение в самой серьёзной психиатрической лечебнице Юго-Западной Федерации. Впрочем, никто из него признаний сейчас не тянул.
- Мирон Павлинович Нижниченко. Генерал-майор, заместитель Начальника Службы Безопасности ЮЗФ. Зачем меня связали?
- Господь с Вами, Мирон Павлинович. Не связали, а привязали. Такие правила у нас в реанимации. Так Вы помните, что с Вами случилось?
- Не очень…
- А как себя чувствуете? Болит что-нибудь?
- Горло саднит…
- Ну, после интубации это нормально. А кроме горла? Голова? Живот? Трудно дышать?
Мирон честно прислушался к своим ощущениям.
- Вроде нет.
- Слабость? Тошнота?
Чувствовалось, что врач любил свою работу. А как же иначе. В Академии все были трудоголиками, другие там не выживали, уходили в более спокойные места.
- Да нет…
- Позвольте.
Доктор бесцеремонно оттянул генералу веко сначала на одном глазу, потом на другом, удовлетворённо хмыкнул и повернулся к сестре.
- Хорошие показатели. Продолжайте наблюдение.
- Руки-то развяжите, - напомнил Мирон.
- Конечно-конечно, - согласился доктор уже в дверях палаты.
Через час его перевезли из реанимации в одноместную палату-люкс с холодильником и телевизором. Правда, пульт от телевизора не выдали.
А ещё через час генерал-лейтенант СБ ЮЗФ Мыкола Хомыч Лыбедь, возбуждённо расхаживая от окна к двери и обратно, посвящал Нижниченко в историю его чудесного спасения.
- Літак тільки почав заходити на посадку - і раптом буквально розлітається на шматки в повітрі. В Управлінні усі шоковані були. Експертиза нічого зрозуміти не може. Чорні скриньки досліджували - всі бортові системи працювали нормально. А підривники повторюють - не було міни на борті і все тут. Одні папери пишуть, інші пишуть, а користі ніякої.
- На сусідів, либонь, грішив? - устало поинтересовался Мирон.
Кое-кто из коллег Мыколы Хомыча общался с ним на втором государственном столь же принципиально, сколь сам генерал Лыбедь всегда и везде говорил только на украинском. Мирону подобное поведение всегда казалось неоправданным расходом энергии, вроде обогревания улицы в зимние холода. Сколько батарею не топи, за окном теплее не станет. Любой государственно мыслящий человек понимает, что два госязыка в Юго-Западной Федерации - единственное разумное решение. Оставить государственным только один (неважно какой) - прежде всего, крупно нагадить своей стране. А уж людей, не способных отличить патриотизм от идиотизма, в Киеве к реальной политике не подпускали на пушечный выстрел. Демократия - хорошая штука только тогда, когда отлажен скрытый от посторонних глаз механизм реального принятия решений. К счастью, в ЮЗФ этот механизм отлаживали настоящие специалисты.
- Перевіряли таку версію. Так тільки там же не дурні остатні - тебе підривати. Політичною фігурою, вибач вже, ти ніколи не був…
- За правду не перепрошують.
- От. Немає їм резону тебе підривати. А неприємностей уникнути.
- Так вже… Як подумаю, що міг стати приводом для війни…
- Якої війни? Бережи Боже, приводів і без тебе досить. Он до нас у ПЗФ рветься, Кубань. Усім Москва кісткою в горлянці. Та тільки руки в нас зв'язані. Сам знаєш, стабільність насамперед.
- Знаю… Гай, пропустимо сусідів. Так що із нами було?
- Так я ж тобі говорю: літак розлетівся на шматки на висоті біля двох кілометрів. Катапультуватись пілоти не встигли. Ясна справа, думали, що ніхто не врятувався. Газети навіть устигли повідомлення дати, що загинули усі. А потім знаходять вас у байраці. Як у казці: всі троє вкупі, внутрішні органи не ушкоджені. Ніхто пояснити не може, як таке може бути. Лікарі щось там бурмочуть латиною, бурмочуть, а притиснеш, тільки і скажуть: "Не розуміємо".
- Виходить, усі троє… - задумчиво произнёс Мирон.
Что ж спасибо Адаму, не соврал, спас всех. Хотя игры у этих богов… Хоть бы Геракл, что ли, какой на них нашелся и объяснил, что нельзя так с людьми. Не мышки же подопытные.
- Троє, - кивнул Мыкола Хомыч. - Усі живі. Ти от сьогодні отямився Тучкін, Кравець - без змін. Я перед тим, як до тебе зайти, лікарів питав.
– І скільки днів ми так лежали?
- Сьогодні дванадцятий. Другий тиждень.
- Ясно.
- А мені нічого не ясно. Мирон, поясни, що там було?
Нижниченко вздохнул. С тем, что правду не расскажет никому и никогда, он определился ещё в реанимации. Но и врать тоже не собирался. Хотя бы потому, что был профессионалом и знал, как легко попадаются на вранье.
- Що ти хочеш, Миколо? Розповіді про те, як нас абордажувала літаюча тарілка, і з неї вирлоокі чужопланетяни? Не було цього. А може й було, тільки я нічого такого не пам'ятаю. Летіли як звичайно. Чаювали з Тучкіним, я його в салон запрошував. Потім він пішов: посадка почалася. І усе.
- Що - все?
- Так просто - все. Більш нічого.
- Мироне, - почти жалобно произнёс генерал Лыбедь. - Так адже не буває. Ну не виживають люди, якщо падають з висоти двох кілометрів.
- Чуєш, Миколо, а ти в Бога віруєш?
- Що? - опешил собеседник.
- У Бога ти віруєш, питаю? - повторил Нижниченко.
- Так это, - неуверенно забормотал Мыкола Хомыч, - хрещений я… греко-католик… вірю, звичайно.
- Так чого ж ти тоді в мене запитуєш? Ти Його запитай…
Когда троллеконка отъехала от вокзала, Гаяускас поинтересовался:
- Так что, Гиви, ты, выходит, гном?
- Аой, дорогой, ты что, вчера родился? И я - гном, и папа мой был гном, и мама гном, и все в роду гномы были. Неужели непонятно? А ты меня за кого принял?
- За человека, конечно.
- Дорогой, ты думай, прежде чем говорить, да. Какой я тебе человек?
От возмущения водитель даже выпустил из рук штурвал.
- Балис просто никогда в жизни гномов не видел, - пояснил Наромарт.
- Аой, дорогой, ты меня совсем не уважаешь, да? - окончательно озверевший Гиви тормознул так резко, что лёгкий Серёжка словно пёрышко слетел с сидения и чуть не впечатался в сидящего напротив Балиса.
- Гномов не видел, да? По Дороге путешествует, а гномов не видел?!
Лицо обернувшегося водителя источало праведный гнев.
- Так получилось, - спокойно ответил Балис.
Гиви изумлённо хлопнул глазами.
- Ты что, серьёзно?
Гаяускас кивнул.
- Извини, дорогой, - озадаченно проговорил гном. Весь его запал сразу куда-то улетучился.
- Ничего, бывает. Только ты, пожалуйста, больше так резко не тормози, ладно. Детей ведь везёшь, не кирпичи.
- Извини, дорогой, - повторил Гиви, развернувшись обратно к штурвалу. - Думал, смеешься надо мною. Обидно, понимаешь, да?
- Ладно, считаем, что вопрос закрыт.
Остаток дороги до отеля молчали, благо ехать было сосем недалеко. Минут через пять троллеконка остановилась возле длинного дома. Первый этаж здания был сложен из светло-розового кирпича, над которым были надстроены ещё два деревянных.
- Гостиница Трелина, - пояснил Гиви. - Вас здесь ждут. А магазин - напротив.
Действительно, над одной из дверей дома на противоположной стороне улицы красовалась надпись: "Одежда и обувь из разных миров".
- Сначала устроимся, а потом уж в магазин, - решил Балис, подхватывая заодно поклажу Мирона и Женьки. Дорожный мешок Анны-Селены взял Серёжка.
За двустворчатыми деревянными дверями оказался небольшой холл. Из дверей в его правой стене доносился аромат жареного мяса, а возле левой стены за конторкой сидел ещё один бородач в такой же рубахе с коротким рукавом, как и у Гиви, только ярко-красного цвета.
- Керлин, гости доставлены, - сообщил с порога вошедший последним Гиви. - Размещай.
- Какие номера господа желают? - бас у Керлина оказался ещё более хриплым, чем у его сородича.