Ирина, в свойственной ей жизнерадостной манере сообщила, что совсем не исключает заинтересованности моей персоной видными деятелями психиатрии разных мастей. Дабы установить причинно-следственные связи мотивировок всех моих поступков в последнее время. Особенно - чем мне так не пришёлся по душе немецкий дизель на яхте "Орион", лишенный в силу своего допотопного возраста защиты от опасности разноса. Чем я возмутительно и воспользовался в чрезвычайно сомнительных целях.
- Кто-то нас хочет сделать дураками, - заводилась Ирина, вышагивая по палате, - и кто-то горько пожалеет об этом. Очень скоро пожалеет!
- Тише. Тише, девушка, - пытался я ее успокоить, - не надо столько эмоций. Вы же профессионал. Держите себя в руках.
Ирина плюхнулась на койку напротив и зло глянула на меня.
- Знаешь что, Старик? Больно ты благоразумен для ребенка. Ты даже не знаешь, что они там говорят!
- Я догадываюсь, Ириш. Очень хорошо догадываюсь. Этот кто-то, который скоро обо всем пожалеет, имеет очень простое название. Это - Система. Суровая и непобедимая. В которой - по верхам уютно устроились заслуженные дедушки. Слабенькие уже физически, но очень сильные в вопросах козней и интриг. С целью любыми средствами сохранить под собой теплое гнездышко.
Ирина пристально меня разглядывала.
- Что? Я не прав?
- Прав-то, прав. Только мне иногда с тобой становится страшно разговаривать. Откуда ты это все знаешь?
- Знаю. И скажу больше - когда-нибудь из-за этого гнездилища патриархов всем нам, я не имею в виду только контору, всем жителям страны станет очень и очень плохо.
Помолчали. Глаза в глаза. Не мигая.
- Слушай, Старик, - медленно произнесла Ирина, - а ты не хочешь мне сказать правду?
- Хочу. А какую?
- Ты кто?
"Кто же ты такой, шкет?" - спрашивал меня старый уголовник за минуту до своей гибели. Он тоже что-то почувствовал?
- Правду хочешь? Хорошо. Я скажу тебе правду. Только, с одним условием.
- С каким?
- Ни Сан-Саныч, ни, тем более, Сергей Владимирович этого знать не должны.
Пауза. Ирина напряженно думает, не сводя с меня пристального взгляда.
- Ты сам знаешь, что я не могу этого пообещать.
- Теперь знаю. Если бы согласилась - я бы тебе не поверил. А так, ты сама им не скажешь.
- Почему?
- Потому что, я тебя об этом попросил.
Молчит.
- И потому что, правда, до такой степени невероятна, что ты сама не будешь рисковать своей репутацией здравомыслящего человека. Ты ведь не хочешь оказаться вместе со мной в медицинской клетке? Под микроскопами?
- Ну, говори, - поерзала на койке Ирина, откинулась спиной на стену и сложила на груди руки, - давай, не тяни.
В этом она вся.
- Я не просто вундеркинд, - начал я, - точнее, совсем не вундеркинд. Вовсе не "золотой мальчик-гений", свалившийся в нашу опергруппу по прихоти дьявольской "чуйки" Пятого. Кстати, о Пятом. Сергей Владимирович это чувствует. Так же, как и ты…
- Ну и кто же ты тогда?
- Я - семилетний школьник, которому на самом деле СОРОК ДЕВЯТЬ ЛЕТ. Два высших образования, военно-политическое и историко-педагогическое, богатый жизненный опыт и знания, обкатанные на практике.
- Ты хочешь сказать, что родился,… - Ирина мысленно прикинула, - …в двадцать четвертом году? И просто хорошо сохранился?
- Не так. Я родился, как и положено - в шестьдесят шестом. И прожил сорок девять лет вплоть до ДВЕ ТЫСЯЧИ ПЯТНАДЦАТОГО года. А потом что-то замкнуло. Щелк - и я в семьдесят третьем. Опять в семьдесят третьем. В своем же собственном детском теле!
- Ты - из… будущего?
- Если можно так сказать. Хотя, и не совсем точно. Я из СВОЕГО будущего. А наше с тобой, новое будущее - уже другое. Потому что, как минимум, мертв капитан Гришко. И Румын. И Чистый. А красивая черная яхта "Орион" покоится на дне Черного моря, тогда как в МОЕМ будущем она благополучно бороздила волны и в двадцать первом веке. Понимаешь?
Ирина молчала. И пауза затягивалась.
Я ее понимал. Шутки и розыгрыши исключались подоплекой разговора. В общении с Ириной мы давно уже научились четко определять - когда можно похохмить, а когда наступает время для серьезных вещей, будь то хоть действия, хоть разговоры, хоть многозначительное молчание.
Как сейчас, например.
Я просто кожей чувствовал, как Ирина, треща мозгами, прокрутила в своей голове версии "Врет" и "Сумасшедший", потом с усилием отбросила их за несостоятельностью. Осталась версия "Правда", но она никак не желала укладываться своими буграми на гладкие, устоявшиеся годами представления о действительности. Вот и подвисла моя подруга, что и говорить.
Надо помочь. Я, было открыл рот, чтобы чего-нибудь напророчить, но…
…чуть не грохнулся с кровати. Потому что Ирина неожиданно задала вопрос, который меня просто убил:
- А ты был лысый? Ну, в сорок девять. Или с волосами?
О, женщины!
Ну, вот скажите мне на милость - зачем ей это? Почему не спросить - "будет ли мир во всем мире?", или "кто станет Генеральным Секретарем?". Или хотя бы - "что носить будут в двадцать первом веке?". При чем здесь мои волосы? Где логика? На ум пришел Брекоткин из "Уральских пельменей": "Да почему… голова-то не квадратная у вас после этого-то? Я не понимаю!"
Я выдохнул. Потому что, забыл, как дышать, переваривая этот чудо-вопрос. И не нашелся, как ответить, буркнув:
- С волосами… и даже, проплешины не было.
Ирина улыбнулась:
- Это хорошо. А что носят в… две тысячи пятнадцатом?
- Слушай, Ириш. Мы еще об этом поговорим. И, чувствую, не один раз. Если, конечно, меня в бункер не закроют на опыты. Хочу просто узнать - ты поняла теперь, почему не стоит распространяться о моем феномене?
- Конечно, - просто ответила Ирина, - тебе не поверят. И точно закроют в бункер.
- Ну-ну, продолжай!
- Наши пока тоже не поверят…
- И?…
- И это будет между нами,… пока не "созреет" Сергей Владимирович.
- Умница! Именно это я и хотел услышать. Просто ты "созрела" немного раньше. И я был уверен, что ты гарантированно мне поверишь. Настанет время - и шефа введу в курс дела.
Ирина неожиданно глянула на меня с жалостью.
- Старичок! А ведь тебе сейчас не сладко приходится. Подумать только! Жить по-новому.
- Все нормально, старушка! Я даже бываю рад тому, что вернулся в свое детство. Оно реально счастливое. Поверь, мне есть с чем сравнивать. Не хочу тебя расстраивать, но ты еще много печального услышишь от меня о нашем будущем. О событиях, о людях, о нравах. Потом, как-нибудь.
- Уверен, что нам нужно это знать?
- Нет. Ни в чем я не уверен. Теперь - нет. После того, какую волну я поднял в конторе своими фокусами с яхтой. Знаешь, все эти вельможные интриги, подковерные игры и грязь за спиной оставляют стойкое ощущение, что…
…где-то я уже это все… когда-то видел!
Русские своих не бросают!
Глава 38
Я хорошо выспался, отъелся и почти полностью восстановил утраченные силы. Желание доказать свою правоту, а еще больше - уберечь своих товарищей от несправедливой расправы - переполняло меня.
Я готов к бою. Возможно, я даже готов свернуть горы. Дело осталось за малым - найти их. Ну, это как раз, просто. Как говорится, когда сидишь в яме - любая кочка покажется горой.
Первая задача - покинуть гостеприимную больницу.
Меня, как и раньше не контролировали, но сегодня в здании медицинского флигеля довольно оживленно. Лежащая в соседней палате Галина Анатольевна, спасшая совсем недавно мне жизнь почти ценой своей, сегодня вышла из комы. Говорить, разумеется, не могла из-за последствий страшного удара в шею, и с ней теперь пытались установить разумный контакт любым другим известным человечеству способом.
Пользуясь суматохой, я благополучно вышел на свободу. Ну, если честно, не совсем благополучно - уже делая первый шаг на лестнице, я заметил, как Ирина, перебегавшая из палаты в палату, вдруг резко остановилась и пристально посмотрела мне в след. Я умоляюще прижал руки к сердцу и придал лицу просительно-заискивающее выражение. Потом прижал палец к губам, и когда Ирина показала мне кулак, благодарно кивнул и рванул на выход.
Не до меня им сейчас.
* * *
На улице серьезно похолодало. Природа убедительно напоминала о том, что на носу - второй осенний месяц. Мол, пора бы и забыть уже о купальном сезоне и солнечных ваннах. Хватит того, что летняя эйфория растянулась вплоть до конца сентября. Теперь, осенняя промозглость стремительно добирала упущенное. Ночью прошел дождь, а ветер трудолюбиво и усердно работал над прореживанием быстро желтеющей листвы.
Я поежился. Впору было уже утепляться. Одного спортивного костюма становится маловато. Курточка явно не помешает. А пока, я просто сменил размеренную ходьбу на привычный для всей детворы бег вприпрыжку. И доскакал таким жизнерадостным Макаром до… школы. Своей собственной школы номер четырнадцать. Гостеприимно встретившей меня в качестве лупоглазого первоклассника какой-то месяц назад.
Нет, я не соскучился по грифельным доскам, старинным партам и чернильным пятнам на пальцах. Никоим образом. Мне хотелось пообщаться с завучем, Ларисой Викторовной, которая по просьбе безопасности осуществляла прикрытие моего отсутствия на занятиях. И которая в свое время оперативно сообщила куда надо о странном школьнике. И сообщила - непосредственно капитану Гришко. Что это могло дать, я пока не понимал, но на безрыбье, как говорится… и завуч сойдет.
Я зашел в до боли знакомый вестибюль, пахнущий мастикой, и направился на второй этаж. Деликатно постучал в обитую дерматином дверь.
- Можно, Лариса Викторовна?
Небольшое, аскетично обставленное помещение с малюсеньким "предбанником". И с огромным портретом Маяковского над столом. Завуч что-то старательно пишет в журнале, положив левую руку на стол, как прилежная ученица.
- Караваев?
Тяжелые очки, поднятые на лоб, плавненько так, и совершенно самостоятельно вернулись на переносицу. Как это она так делает?
- Здравствуйте, Лариса Викторовна. Зайти можно?
- Да. Заходи. Здравствуй, Витя, - ручка отложена, правая рука ровно легла на левую, и впрямь, как у школьницы, - проходи, садись. Я тебя слушаю.
Я плюхнулся на стул, стоящий возле окна, поерзал, удобнее устраиваясь, и строго посмотрел на женщину.
- Не хорошо, Лариса Викторовна. Не хорошо.
Завуч молча смотрела на меня. Спокойно и выжидающе. Я же говорил - идеальный педагог. Выдержка железная. Но мне нужно было выяснить - работали с ней после гибели Гришко, или еще не успели. Скорее всего - первое. Должны были успеть. Будем "танцевать" от этой версии.
- Теперь мне приходится Вас выгораживать. Темнить и выкручиваться. Как же так, Лариса Викторовна?
В глазах женщины появляется легкая растерянность. И напряженная работа мысли.
- Но… я ведь, ответила на все вопросы. Рассказала все, что знала. В отчетах же все есть…
Значит, все-таки допрашивали уже. Как я и думал.
- Я знаю. Только, получается так, что знаю я чуть-чуть больше, чем Вы рассказали нашим сотрудникам. И мне теперь приходится пребывать в некотором двусмысленном положении. Что нам делать?
Неуверенности в глазах женщины прибавилось. Зрачки несколько раз метнулись по сторонам, сигнализируя о легкой панике. На щеках даже выступил еле заметный румянец. Ого! Что-то есть. Что-то мы утаили от доблестных органов. Я как сапер на минном поле стал "опробовать щупом" обнаруженный сюрприз с другой стороны.
- Вероятно, Вы скажете, что все это малозначительно. И к делу не имеет отношения… Только, поймите меня правильно. Сейчас любая мелочь имеет значение. Такое значение, о котором мы, может быть даже, и не догадываемся…
Неожиданно Лариса Викторовна порывистым движением сдернула очки и спрятала лицо в ладонях. Щеки под пальцами густо наливались красным, как это бывает у белобрысых девчонок.
Я изумленно наблюдал за этой картиной краха "железной леди". Какая-то сюрреалистичная метаморфоза, от которой мне самому вдруг сделалось нестерпимо стыдно. И гадко, словно сделал я что-то подленькое и мерзкое. А ведь, скорей всего, так и вышло. Сам того не желая, я влез во что-то личное. И скорей всего интимное. И, надо полагать, связано это было… неужели с Гришко? С этим двурушником? Черт! Похоже…
- Простите, Лариса Викторовна, - вырвалось у меня, - ради Бога, простите. Я все понимаю. Вы не смотрите, что я ребенок. Это Ваши взрослые дела. И совсем не обязательно всем об этом рассказывать. И я об этом никому не расскажу. Честное слово!
Женщина мелко закивала головой, не отнимая ладоней от лица. Значит, я прав. Ох, Степан Андреич, Степан Андреич! Совмещали полезное с приятным? Какая же вы скотина на поверку оказываетесь! Не смотря на то, что о мертвых говорить так не стоило бы. Неприятно, конечно, но приходится констатировать, что это и есть та самая информация, которой пока нет у органов, но уже есть у меня. И что мне это дает?
- Успокойтесь, Лариса Викторовна! Успокойтесь. Я обещаю, что это все останется между нами. Не надо так расстраиваться. Вы только мне скажите, где это было? И когда? И все! Поймите, это не больное любопытство. Вдруг это окажется важным для… всех нас.
Завуч нервно протерла глаза платком, не переставая кивать время от времени, и потянулась к очкам.
- Да-да… Я понимаю… Мы… встречались… Один раз… В августе… В конце августа… Со Степаном Андреевичем, - она глубоко вздохнула и попыталась успокоиться, - У него есть помещение. Засекреченное, как он сказал. Комната в трансформаторной будке. За специальной дверью. Это… на улице… не помню, как называется. Мы проходили от площади Ушакова, по центральному холму. Там есть… старинная электроопора. От нее налево, и потом прямо, через булыжную мостовую…
Я напрягся. Не может быть! Булыжная мостовая - это улица Суворова. А если ее пересечь - будет улица… Володарского! Которая бывшая Малая Морская. И на которой жил Ричард! И даже трансформаторную будку я помню! Именно возле нее я и заметил Гришко, когда он прятался от американца.
- Будка на улице Володарского? - в лоб спросил я Ларису Викторовну, - на улице, которая проходит над кинотеатром "Победа"?
- Да. Рядом с кинотеатром, - женщина безвольно опустила руки на колени. Как будто призналась в том, что отбирала у первоклашек школьные завтраки. У меня аж в носу защипало.
Сволочь! Сволочь ты, Гришко, да и я… в том числе…
* * *
Почему-то не давала покоя одна странная деталь - что за металлический скрежет раздавался возле трансформаторной будки в тот вечер, когда Гришко следил за Ричардом. Сам не понимаю, как этот пустяк так плотно засел в мою голову. Может быть, из-за ассоциации с кандальным звоном? Который я от всей души пожелал бы капитану, не будь он на том свете.
Так или иначе, но под вечер я уже прогуливался по улице Володарского. Как раз напротив дома, в котором снимал квартиру не выдержавший прессинга американский сын богатенького папаши.
Улица была немноголюдна, но и пустынной назвать ее было трудно. Во дворах грелись на угасающем солнышке бабульки на лавочках, изредка проносилась вездесущая детвора. Прогуливались молодые мамаши с колясками, вечерний променад совершали почтенные пары. Я, кажется, ни у кого особого интереса не вызывал. Так просто, шатается без дела малолетка с поцарапанной и замазанной зеленкой физиономией, хулиган какой-то. И все.
Я скользнул в кусты рядом с трансформаторной будкой.
У нас в Крыму этот кустарник называют "вонючкой", хотя на самом деле - это благородный китайский айлант, райское дерево, излюбленный деликатес тутового шелкопряда. Трудно представить, что когда-то этот выходец из Китая считался завидным приобретением для любого европейского аристократа. А теперь для Крыма айлант - злостный кусто-сорняк "вонючка", издающий неприятный запах, если потереть его листья.
"И хорошее место для укрытия, - рассеянно думал я, привычно пачкая пальцы в едкой пахучей зелени, - Заметила или нет?"
Это я о зоркой старушке на лавочке, которая подозрительно рассматривала мальчишку-чужака, а теперь вытягивала морщинистую шею и крутила головой вокруг. Куда же он делся, бандит малолетний?
Да будут здоровы, наши старушки советских времен! Вящие поборники морали и непреложных ценностей. Прошедшие военное лихолетье и послевоенное необустройство. Я искренне их люблю, тех стариков семидесятых годов. Следующее поколение пожилых людей будет другим. Более равнодушным к… малолетним хулиганам. Не таким зорким и бдительным…
Я размышлял об эволюции поколений и задумчиво осматривал стенку кирпичной будки. Стена, как стена. Три глухих стороны и одна с двойными воротами, выходящими на улицу. Звякать или скрежетать тут было абсолютно нечему. Разве что…
С задней части здания прямо в бетон отмостки был залит канализационный люк. Не совсем обычная крышка: просто вырезанный из толстого листа металла массивный кругляк. Вместо ручки - продолговатое ошкуренное отверстие для ладони.
Определенно, звякало именно тут.
Гришко спускался в канализацию? А может быть - вылез оттуда? В тот вечер я заметил его темный силуэт именно в этом месте, потом раздался лязг. Закрывал крышку? Ну, да! Я отчётливо вспомнил, что меня встревожило. Тень не скрывалась в кустах, она там… появилась! Именно так. Ее не было, когда я терся около стены туристического полигона. Я дернулся, когда она выросла почти рядом, как из-под земли.
Именно! Из-под-земли.
Я дернул за крышку. Тяжеловато. Поднатужился и приподнял один край. Скрежетнув по бетону, слегка отодвинул его в сторону. Тот же самый звук!
- Ты чегой-то там делаешь? А? Ты посмотри! Борисыч! А ну, поди, глянь! Малец тут какой-то, ходил все, высматривал. Теперь тащит чегой-то! Слышь-ка! Ты где там?
Ну, вот. Сработала живая сигнализация!
Я недолго думая, протиснулся в открывшуюся щель, нащупал влажные скобы и быстро стал спускаться в сырую темноту.