Хряп! Барон совершил ошибку. Увлекся и всадил наконечник в деревянный столб. Мгновенная задержка – на миг увязло железко. Я этим мигом пользуюсь и хватаюсь за древко свободной рукой. Могучий рывок… Попался, братец! Я внезапно выпускаю древко, и не удержавший равновесия гад с грохотом опрокидывается на спинку. Я белкой взлетаю наверх… Гад уже на ногах. Весит его оборонительный прикид втрое больше моей элитной брони, однако это глупый миф двадцатого века, что в боевом железе самостоятельно на ноги не встать. Жить захочешь, не просто встанешь – взлетишь. Правда, в боевом, а не в турнирном. Впрочем, до настоящих доспехов еще лет триста.
Я не ошибся, точно барон! Вон и герб на щите. Не разглядеть, какой. Темновато.
Злодейский барон – невысок. Росточком с меня. Но – пошире. И порукастее. Я это осознаю, когда он едва не достает мечом мою ногу. Меч у франка тоже длиннее моего… Проход понизу… Ловко пресечен щитом. Я, вероятно, мог бы достать гада сверху, но не рискнул. Живьем надо брать… Это значит – можно без ноги. Но не без головы.
Ах ты ловкач! Толчок щитом и, из-за щита, копейной силы укол меча. Зацепил. К счастью, только за трофейную куртень… Сталь клинка взвизгнула, пройдясь по моей броне. Получи, гад! Вдоводел рвет баронский доспех, срывая пару пластин. Одна отлетает в жаровню с углями, выбрасывающую сноп искр… Барон сбивает мою атаку щитом. Не очень-то ловко, поворотом всего тела, потому что Вдоводел у меня – в левой руке, а не в правой. Левой я пользуюсь немного хуже, зато барону неудобно. Очень неудобно, потому что правой я хватаюсь за край его щита и помогаю ему развернуться. Нет, настолько он разворачиваться не собирался. Но есть такой закон – сохранение импульса. Очень удачный ракурс. И дистанция – меньше полуметра. Однако мой меч блокирован щитом. Выхватить кинжал – полсекунды. Не успею. Завалить его голым кулаком (даже в перчатке) – никаких шансов. Ключевое слово – завалить. Твердая подметка моего сапога чисто на автомате бьет барона под колено. Там, где нет железа, а только кожаные штаны. Бинго! Барон валится прямо на меня, но я вовремя сдаю назад. Трудно, когда на тебе столько железа. А еще щит, который просто так с руки не скинешь. Уже в падении гад пытается достать меня мечом понизу. Я ухожу прыжком и приземляюсь всем весом на край щита. Что-то громко хрустит (рука или деревяха?), мощный укол Вдоводелом сверху пронзает баронову десницу насквозь – жало клинка втыкается в деревянный пол. Глубоко втыкается, но я не огорчен. Клинок вошел аккурат между локтевой и плечевой костью. Пригвоздил.
Я наклоняюсь к пришпиленной железной "бабочке"… И тут что-то обрушивается мне на спину. И сразу удар чем-то острым в область поясницы… Удачно получилось. Для меня. Никогда не надо экономить на качестве доспехов. Полезно для здоровья.
Броня выдержала. Я на рефлексе бью локтем назад. Попадаю во что-то мягкое… Вскрик…
Что ж ты, дурочка, в спину била? В шею надо было. Или в крайнем случае – в загривок повыше кольчужного ворота.
Обмякшее тело женщины покоится на ногах барона. Я всё еще жив. Повезло. Ведь это могла быть не слабая женщина, а притаившийся в засаде еще один воин. Хотя вряд ли. Воин вмешался бы раньше. Тем не менее я лопухнулся. Но – везунчик. Жив!
И барон жив, собака бешеная! Вон как глазки зыркают…
А что я это так хорошо вижу? И дымком потянуло… Я вскакиваю и выплескиваю содержимое кувшина на загоревшуюся шкуру какой-то зверюги. Ну и вонища! Кувшин-то ночным горшком оказался!
А барон лежит, не дергается. С чего бы это? Зауважал?
Как выяснилось позже, нет, не зауважал. Просто не встать ему было. Одна рука пришпилена, вторая – сломана. На ногах – сомлевшая подружка. Идеально зафиксированный пленник.
Вместе со Стюрмиром и Тьёрви мы освободили барона от железа. А я, заодно, от глянувшегося мне перстенька. Солидного такого, тяжелого, с обрамленным в золото плоским зеленым камнем, на котором был вырезан дивный девичий профиль и тонким завитком – надпись на греческом.
Тьёрви не возражал. Викинги к произведениям искусства равнодушны, а лишних десять граммов золота я точно заслужил.
От дальнейшего я устранился. Сошел вниз, где под чутким руководством спасенного нами одноногого шевалье бароновы сервы очищали зал от последствий берсерковой работенки. Сам Медвежонок возлежал тут же, на шкуре своего "тотема". Пухленькая супруга шевалье поила его молоком с медом. Берсерк восстанавливал силы. И судя по тому, где находилась сейчас его рука, отчасти уже восстановил. Француженка не препятствовала. Побаивалась. Они-то полагали, что мы – культурные немецкие дворяне, а оказалось – кровожадные язычники.
Н-да. Адреналин во мне еще не весь выкипел, и от хорошенькой девушки я бы сейчас не отказался. Например, от юной дочки шевалье. Кстати, куда она делась? Папа с мамой тут, а…
Вот она, умница. Притаранила мне кувшинчик красного вина и копченый окорок.
Хорошенькая, чистенькая… Во всяком случае, с виду. И не надо иронизировать в мой адрес! Здесь вам не тут. Это на севере народ чистоплотный. Баньку любит. Опять же – в речке искупаться. А в "цивилизованной" Европе нравы иные. Чистоплотность в христианские добродетели не входит. Крестьяне, по-моему, вообще никогда не моются. Разве что если в реку упадут. Впрочем, как я уже отмечал, среди этого сословия молоденьких и хорошеньких найти практически невозможно. Живут впроголодь. Работают по шестнадцать часов в сутки. Руки – в коросте, ноги – в засохшем навозе…
Остаются благородные. Но и среди высших классов красоток негусто. Да попробуй еще их отыскать. И договориться по-хорошему, поскольку по-плохому я не привык.
Зато вино здесь отличное!
Я его почти прикончил, когда сверху, вытирая руки холстиной, спустился Тьёрви.
– Разговорился франк, – сообщил он с удовлетворением. – Пошли, Черноголовый, богатство делить.
Да. Неплохо живут французские бароны девятого века. Сундучок, извлеченный из стенной ниши под кроватью, тянул килограммов на пять нетто. В основном, правда, серебро. Но хватало и золота в изделиях. И камешки имелись…
Пока мы с Тьёрви занимались дележкой, Стюрмир с довольным уханьем пользовал баронову супругу. Ту самую, что едва меня не зарезала.
Беспомощный барон глядел на это надругательство единственным оставшимся глазом и скрипел зубами. Викинги – жестокие люди. Впрочем, кто в этом мире гуманист? Разве что я. Удар ножа – и барон отмучился. После допроса Тьёрви ему так и так не выжить. Кровища течет как из зарезанной свиньи.
– Эй, хёвдинг! Будешь? – Стюрмир поднялся, заправляя в штаны отработавшее "хозяйство".
Мне не предложил. Знал, что силком я не люблю.
Тьёрви мельком глянул на распяленную баронессу и отвернулся. Драгметаллы его прельщали больше, чем женские прелести.
– Ну как хочешь. Спрошу, может, мальцы захотят…
И Стюрмир затопал вниз.
Тьёрви делил добычу на неравные кучки. Изнасилованная баронесса глядела на него с ненавистью. Но лежала тихонько. Мы – норманы. Страшные люди севера. Страшные даже по здешним меркам. Насилие и смерть – детские шалости в сравнении с тем, что могут сотворить мои друзья.
Я забрал свою долю: тонкую шейную цепь, два женских браслета, серьги и полкило монет. Монеты ссыпал в кошель, цепь – на шею, браслеты и серьги – в сумку. Неплохо. Довезти бы еще всю эту кучу драгметаллов до дома!
Позавтракав, мы собрались в дорогу. Теперь у нас было аж одиннадцать коней: крупных, сильных, годных для пути и для боя, и еще восемь обычных лошадок. Теперь поедем бойчее.
На лучшем жеребце восседал Тейт Мышелов. В баронских доспехах, с боевым копьем. На его месте должен был быть я (доспехи мне тоже были впору), но нэма дурных. Мне и собственной десятикилограммовой "сбруи" вполне хватает. Но я тоже замаскировался под франка. Плащ, щит и другие мелочи. Щит я позаимствовал из баронского замка. Понравился он мне тем, что на левой нижней четверти щита был намалеван волк. Это я так решил, что волк. Свартхёвди утверждал, что это собака, а Тьёрви предположил, что леопард. Леопарда Тьёрви видел в византийском зверинце. "Серьезный зверь, – оценил представителя кошачьих Тьёрви. – Не всякий волк с ним справится".
Я был уверен, что ни один волк к леопарду даже не сунется, но промолчал.
Не стоит проявлять эрудицию, которая породит лишние вопросы. Я – Ульф Вогенсон Черноголовый из хирда Хрёрека-ярла, землевладелец из датской "провинции" Сёлунд. И сверх того – никаких биографических подробностей.
Одноногого шевалье с семейством мы оставили в баронском замке. Теперь это его замок. "По праву копья", как здесь говорят.
Я поинтересовался, не боится ли калека оставаться один на один с людьми покойного барона, но шевалье лишь скривился презрительно. Мол, с сервами он управится не только без ноги, но и без обеих рук. Это на первых порах. А на вторых сюда подтянутся вассалы, оставшиеся на его собственной земельке. Главное: у шевалье появился шанс уцелеть при встрече с норманами. Он теперь знает заветные слова: "Я – человек Хальфдана-ярла". На датском, разумеется. И получил кусок кожи с отпечатком перстня Тьёрви, известного многим.
Отец Бернар закончил отпевание усопших, взобрался на коня. Довольно ловко, кстати.
Мы наконец тронулись…
Но уехали недалеко.
Нас догнал пронзительный женский вопль со стороны захваченного замка. И еще один.
Я придержал коня, глянул на Тьёрви. Тот с недовольной рожей, но кивнул. Езжай, глянь.
Для хёвдинга ни замок, ни то, что у него внутри, больше интереса не представляли.
Ворота открыты. Это плюс. Но, кажется, я опоздал. Это минус.
Пары секунд вполне достаточно, чтобы оценить положение.
Шевалье стоило бы сделать переоценку собственной значимости.
Но теперь уже не получится. С рогатиной-то в спине. Жена его тоже мертва. И это хорошо, потому что с такой раной в животе жить невозможно. Можно только мучительно умирать. А вот дочери еще можно помочь. При виде несущегося на него всадника (то есть – меня) волочивший бедную девушку урод бросил добычу и попытался укрыться в конюшне. Добежал. Но уже без головы.
Арбалетный болт с хрустом прошил щит на моей спине и довольно чувствительно ткнул в спину. Синяк будет, это точно. А кто это у нас такой шустрый и меткий? Меня опередил верный Скиди. Метнул копье – и арбалетчика, вернее, арбалетчицу пришпилило к двери донжона. Мой конь заплясал, ударил копытом, и храбрый серв, сунувшийся с клевцом, вмиг умылся кровью. Нет, конный бой – это пока не мое. Серв… Какой на хрен серв! Кожаная куртка с бляхами, клевец… Вояка это. Был.
Я спешился. Ну, кто еще хочет умереть?
Никто не хотел. Сервы лежали мордами в землю. Все поголовно. Многие тряслись и подвывали. Арбалетчица, она же баронесса, корчилась на копье.
Я не сказал тогда Тьёрви, что баронесса на меня напала. Иначе ее добили бы. Нельзя оставлять в живых того, кто пытался тебя убить. Я пожалел женщину. Забыл, что здешние уставы тоже кровью писаны. А поступил бы как принято, шевалье с женой, скорее всего, были бы живы.
Рядом встал Скиди. Понаблюдал с интересом, как мучится храбрая женщина.
– Скажи, Ульф, если вытащить копье, она точно умрет?
– Наверняка.
– Жаль. Я бы взял ее наложницей.
Острие Вдоводела вошло меж ребер вдовы, прорезав сердце.
– Обойдешься!
А кто это у нас такой хорошенький?
Дочка шевелье. Дрожащие губки. Умоляющий взгляд: "Заберите меня отсюда!" В одной руке узел с имуществом, в другой – заветная папина шкатулка.
Быстро соображает девочка. В Средневековье другие не выживают. Если я не заберу ее с собой, она останется один на один с местными холопами. Это сейчас они валяются мордами в грязь. А когда я уеду…
– Скиди! – рявкнул я. – Подбери для девушки лошадь. А ты… – Я порылся в памяти, выискивая слова: – Одежда. Надо сменить.
Не поняла. Ладно, сам займусь. Показал знаком: за мной. И повел наверх, в баронские апартаменты.
Барахла в сундуках было много. Было и осталось. Мы не брали тряпки. Разве что шелк. А вот барон – брал.
Я довольно быстро нашел подходящие по размеру штанишки, рубаху и куртень. То есть предметы, примерно соответствующие этим определениям. Бросил девчонке. Та не поняла.
Я показал на ее пышное платье. Скомандовал:
– Снять!
Опять не поняла. Вернее, поняла превратно.
Задрала многочисленные подолы, улеглась грудью на сундук. М-да. Зрелище, безусловно, привлекательное. Молочно-белые ягодицы, курчавящаяся шерстка… Да и ножки неплохи: стройные.
Я быстренько огляделся: не проявился ли где мой мистический покровитель? Как это было в монастырской келье, когда я хотел приласкать девушку с нежным именем Селестина.
Нет, Белого Волка пока не видать. Зато мой любитель женских прелестей уже отреагировал. "Если ты, хозяин, брезгуешь местными красотками, то я почему страдаю?"
Однако я справился с искушением. Тем более, соратники ждут. Да и не люблю, когда меня "покупают" подобным образом.
Не беспокойся, детка. Я и так возьму тебя с собой. А сексом мы с тобой займемся в более подходящей обстановке. Может быть. Сейчас от тебя требуется всего лишь переодеться.
Оказалось: это для меня "всего лишь", а для француженки благородного происхождения надеть мужские шмотки – серьезный грех. Пылкий монолог с жестикуляцией и многочисленными кивками в сторону баронского иконостаса. Мол, негоже христианской девушке в мужское рядиться.
Вот же обычаи у людей! Но это – не мои проблемы. Я вот не могу даже представить, как в прикиде из нескольких тряпок до пола ездить верхом.
Девушка расплакалась. Надо же! Маму-папу убили – не плакала. А тут…
Тем не менее я был неумолим.
А ничего у девочки фигурка. До моей Гудрун ей, конечно, как белке до неба, но в целом очень даже неплохо. Так, не будем отвлекаться. Вот под этой шапочкой очень удобно будет спрятать волосы. А этими ремешками мы оплетем икры, чтобы штаны не болтались… А ничего получилось! Такой милый паж!
Я подхватил с полки медный тазик и предложил полюбоваться в полированное донышко. Думал подбодрить, но сиротка снова расплакалась.
Да, ни хрена я не понимаю во французской средневековой психологии.
И еще вот этот пояс с кинжалом. Свободный человек, даже такой молоденький, без ножа – это нонсенс.
Далась тебе эта шкатулка! Я вытряхнул ценности в кошель и подвесил к поясу сиротки. Взял изрядно разбухший от снятой одежды узел и двинулся вниз.
Скиди уже ждал. С тремя коняшками. Холопы всё так же "жрали землю".
Я дал девочке еще пару минут: попрощаться с родителями, закрыть им глаза. Потом взял за шкирку ближайшего холопа, приподнял, указал на покойников, гаркнул:
– Похоронить!
И мы уехали.
Глава 14
Когда свои становятся чужими
Девочку звали Орабель. И дороги к Руану она не знала. Зато оказалось, что ее знает мой монах. Нет, не зря я его с собой прихватил. Вот и не верь после этого интуиции. Он вообще оказался очень даже непрост, наш благочестивый отец Бернар. И на коне сидел как влитой. Даже завидно. И держался с редким достоинством. Уж не из благородного ли сословия мой священнослужитель?
Впрочем, и без знания Бернаровой биографии я сполна оценил его полезность.
Во-первых, как сказано выше, он неплохо знал географию Франции.
Во-вторых, учил меня французскому. Причем очень толково, потому что был не только образованным человеком, но и опытным педагогом. Правда, не филологом, а богословом, но навыки есть навыки.
В-третьих, он одним своим присутствием легализировал наше "христианское" происхождение. Любой встречный, увидев в нашей компании монаха, сразу приходил к выводу, что к норманам-язычникам мы в принципе относиться не можем.
В-четвертых, отец Бернар неплохо (по средневековым меркам) разбирался в медицине. Последнее нам, надеюсь, не скоро понадобится.
Путешествовали мы открыто, без проблем ночевали на постоялых дворах, где нам оказывали положенное рыцарям уважение.
Очень удобно, когда ты перемещаешься по той части Франции, куда еще не добрались норманы.
Косили мы всё же не под французов, а под немцев. Благо, датский и немецкий схожи, да и акцент Тьёрви сходен с немецким.
Хорошая еда, отличное вино, крыша над головой – и никаких претензий со стороны местных властей. Наоборот, иные шевалье нас даже в гости зазывали.
Мы на всякий случай отказывались, оправдываясь тем, что спешим присоединиться к войску короля, дабы поскорее вступить в драку с язычниками.
Еще отец Бернар развлекал нас богословскими разговорами. Например о жертвоприношениях.
– Почему вы, шевалье, думаете, что Богу может быть приятно сырое мясо? Или кровь? Разве сами вы не предпочитаете вот этого каплуна именно в жареном виде?
– А ведь верно! – воскликнул Стюрмир, когда Вихорёк перевел слова монаха.
Отхватил кусок каплуна и вознамерился бросить в огонь.
К счастью, Тьёрви успел вовремя схватить его за руку. Мы ведь в трактире были не одни.
– Вы, жрецы Белого Христа, сами не знаете, о чем говорите, – пренебрежительно заявил Скиди. – Я вот очень люблю сырое мясо! Особенно печень. Ты просто не знаешь, как хороша горячая, только что вынутая из чрева печенка!
– Почему ж не знаю? – кротко улыбнулся отец Бернар, когда ему перевели реплику. – Я не всегда был монахом. А скажи-ка, ел ли ты человечью печень?
– Был бы ты воином, я б за такие слова тебе голову снес! – рассердился мой ученик.
– А я слыхал: есть такие народы на юге, что человечину едят, – вмешался Тейт Мышелов. – В южных землях меж Микльгардом и Гардарикой.
– А я слыхал, что в присутствии старших безусым дренгам следует помалкивать! – произнес Тьёрви, и оба юнца тут же опустили глазки.
– Ты не понимаешь, франк, – сказал хёвдинг, перейдя на французский. – Кровь – это не еда. – Кровь – это жизнь. Когда мы дарим кровь нашим богам, мы дарим им жизнь. Жизнь раба. Или жизнь наших врагов. Кровь – самое дорогое, что есть у живого существа здесь, на Срединной земле. А драгоценнее всего – наша собственная кровь. Кровь людей Севера. Норманов. Наша кровь – вот за что боги дают нам счастье битвы. Вот настоящая цена, которую мы платим за богатства франков. По капле – за серебряную марку! Это справедливая цена, монах, потому что мы, красная кровь Севера, на весах богов тянем больше, чем красное золото. Мы! – воскликнул Тьёрви. – Наша жизнь! Что может быть дороже жизни, монах? Разве что слава! Кто скажет, что это не так?
Наши довольно заворчали. Красиво сказал. Целую философию выстроил. Я уже заметил, что мои братья по оружию вообще склонны к философии. Порешить кучу народа и отнять у них имущество – обычный разбой. А вот если надстроить сверху философское обоснование: мол, не разбой это, а высший порядок мироздания, – то сразу самооценка поднимается.
Хотя в целом я с хёвдингом согласен. Жизнь и впрямь самое ценное, что у меня есть. На всё золото Франции не поменяю.
Но у моего монаха было другое мнение. Дождавшись, пока мы закончим выражать Тьёрви свою поддержку, он тихо сказал:
– Если ты говоришь о петухе, то жизнь, бесспорно, самое ценное, что у него есть. Но у человека есть еще и душа.
– Я не понимаю, – проворчал Тьёрви, ловко отделяя ножом шмат поросятины. – Что есть душа?
– То, что отличает человека от зверя. То, что останется, когда твое тело умрет.