– Не стоит, – откликнулся Максим. Боль с ушибленной головы как-то плавно перетекла в область груди, туда, где сердце. – Пусть лучше думает, что я и в самом деле сбежал от нее. Я ведь могу совсем никогда не вернуться. Ничего не говори ей, пожалуйста. Пусть найдет себе приличного парня.
– Не знаю, что со мной такое, – проговорила Дуклида, садясь рядом с ним, на край кровати. – Ты хочешь обмануть не только королевского служащего, а саму Смерть, и я молчу. Хотя должна остановить тебя всеми способами…
Он потянула его к себе, и Максим прижался к сестре, словно когда-то к матери. Рука сама собой легла ей на живот, незаметно для него ставший вместилищем маленькой жизни. Ему показалось, что где-то в его жарких и таинственных глубинах зреет, растет и распрямляется некое протосущество, комок хрящей и пульсирующих жилок – начало любой жизни, которое пока не решило, кем ему родиться – человеком, нерпой или полярной совой. И стало вдруг неважно, кто отец этого существа, потому что отцы приходят и уходят, а мать остается со своим ребенком до самой Смерти – своей или его.
– Только не выдавай себя, – попросил Максим. – Вы ведь теперь вдвоем. Ты одна можешь решить, жить вам с ребенком или умереть, матушка Смерть придет, только если ты сама призовешь ее. – Он понимал, что говорит дикость, нелепицу, за которую любой храмовый служащий вполне мог бы освободить его без всяких разбирательств, если бы вообще понял, что он имеет ввиду. Впрочем, сумасшедшие тоже не жильцы. – Ничего не рассказывай Парамонову, соври ему. И Еванфии не говори, и никому больше, тогда никто тебя не выдаст.
Она молча, механически кивала, царапая его шею волосами. Что-то горячее, мелкое и влажное капнуло, рассыпавшись "осколками", на его руку, прижатую к ее животу.
-8
Максим решился написать Еванфии только зимой, когда стало немного полегче с учебой. В общежитии, пока не протопишь камин, было так холодно, что пальцы отказывались держать перо, вот он и отправился в скрипторий. Метель напрочь замела крыльцо, кружа возле него нервными спиралями, и открывая тяжелую дверь, Максим отбросил в сторону порядочный вал снега.
Когда-то для книгохранилища выбрали отдельно стоящее здание, к тому же не самое вместительное. Первые обитатели Университета, видимо, не предполагали, что всякий ученый пожелает подвести итог собственных изысканий сначала от руки, а потом, с изобретением книгопечатания, издав трактат в типографии. А то и не один, если его премудрость не сумеет уместиться под одной обложкой. Вдобавок за сотни лет существования Университета сюда свезли многие тысячи томов, журналов и газет, когда-либо напечатанных на языке Селавика. А может, миллионы. Потому что все стеллажи были забиты печатным словом и едва не лопались от напряжения. Даже в подвале возникли какие-то секции, куда библиотекарь помаленьку снес самые скучные и невостребованные труды, где они распухали от влажности, покрывались плесенью и постепенно гнили. Или же поедались вездесущими крысами.
А ведь были еще и литературные произведения, нередко многотомные, призванные уносить читателя в некий воображаемый автором мир. Впервые наткнувшись в ноябре на такой труд, Максим увидел на шмуцтитуле таинственное слово "роман" сразу под названием "Король межпланетных просторов", заинтересовался и прочитал всю книгу. Фантазия автора потрясла его своей необузданной мощью. В "романе" фигурировали аппараты, летающие между разными планетами, которых якобы несколько у Солнца, а люди общались друг с другом при помощи каких-то фонов и крушили злобных врагов из мортир, плюющих цельным огнем. В общем, Максим увлекся приключениями героя, славного королевского гвардейца, и пришел через несколько дней за продолжением. Он предвкушал, как герой-сержант получит наконец заслуженное звание капрала. Однако на полке, еще недавно ломившейся от романов, он обнаружил лишь один жалкий томик в мягкой обложке. Да и тот был написан совсем другим человеком и даже, кажется, женщиной. "Послушайте, господин Менандр, – озадаченно обратился студент к библиотекарю, пыльному старикану лет тридцати в старомодной мантии. – Неужели все книжки, которые тут стояли, выданы?" Тот смущенно пожевал губами, смешно причмокнул и пробормотал: "Хм… Увы, увы, молодой человек. Ночи теперь морозные, торфа выделяют мало… Мои старые кости болят от холода. Ректор предупредил меня, что ученый совет заказал в типографии тридцать томов по разным военным наукам. Куда мне их поставить прикажете? Баллистика! – воодушевился библиотекарь. За его спиной потрескивал подозрительно живой огонек камина. – Топография, мореплавание! Основы рукопашного боя… Столько всего любопытного, а книги по этим дисциплинам у нас хранились только в одном экземпляре, да и то рукописные. Истрепались… Приходите через несколько дней, их должны подвезти. Вам оставить что-нибудь?" – "Благодарю вас, сударь, я сначала ознакомлюсь со всем списком", – хмуро ответил Максим и в досаде ушел.
С тех пор он если и брал домой "роман", то лишь такой, у которого заведомо не существовало продолжения. Еще он постоянно таскал из библиотеки детские книжки, выбирая самые простые, сказочные – несколько десятков их каким-то чудом затесались в дальний шкаф. Максим уговорил Менандра не отписывать их крысам.
В скриптории в этот час сидело несколько студентов, в том числе Феврония, самая известная девушка Университета. Она отдаленно напоминала Еванфию, поэтому Максим решил расположиться за ней и представлять, что это его северная девушка. Он захлопнул "Морскую архитектуру" профессора Онисимова, достал из папки лист бумаги, обмакнул перо в чернила и легко вывел первую строчку: "Здравствуй, дорогая Еванфия!" Получалось как-то суховато, однако он пока и сам не понимал, в каком ключе следует вести переписку. Вдруг эту бумагу увидит ее муж? Если он уже есть, конечно. Не хотелось бы создавать ей проблемы в семье. Максим какое-то время посверлил взглядом согбенную, узкую спину Февронии, обернутую шалью, и продолжил: "Учеба в Университете совсем не походит на школьную. Может быть, благодаря мастерству наших наставников, или же сами предметы таковы, что их хочется изучать до самых глубин. Никто не ставит мне двоек, потому как не за что. Параграф, Макарий и Аделаида бы удивились, а наш "дольменец" сказал бы: "Я всегда в Макси верил!" Ладно, как у тебя-то жизнь?" Тут Максим вновь задумался, глядя на Февронию, потом макнул перо и возобновил писание: "Кем работает твой муж? Если он есть, конечно. Надеюсь, твоя личная жизнь складывается не в пример удачнее моей. Потому что девушек среди студентов совсем немного, а какие есть, все будущие учителя. Поэтому они уже сейчас всех поучают. Пойдешь с такой в кабачок и сам не рад будешь". Больше ничего не придумывалось – Максим подпер рукой голову и уткнулся неподвижным взглядом перед собой, вспоминая недавний поход по вечернему городу. Домна опять поругалась с хозяином, а Максима облили грязной водой, и он чуть не околел, пока они бежали в ее квартиру. Зато потом он быстро согрелся под одеялом, погребенный пышными и жаркими телесами Домны.
– Ты чего на меня уставился? – прошептала внезапно Феврония. – Словами сказать не можешь, что ли?
Максим очнулся и понял, что смотрит прямо в сердитые глаза девушки. Кажется, ей стало совсем неуютно под его рассеянным взглядом, и она развернулась к студенту, требовательно сложив кулачки на его стол.
– Да ладно, – хмыкнул Максим и вернулся к письму. За время его мечтаний на бумагу упала капля чернил, и он поспешил промокнуть ее специальной подушечкой.
– Слушай, если у тебя с Домной проблемы, я могу помочь, – быстро глянув в сторону Менандра, который возился у дальней полки скриптория, проговорила она.
– А как же учеба?
– Куда она денется? – Феврония уже давно пришла к заключению, что детей она нарожала достаточно, хватит стране и одного выжившего, вот и решила посвятить себя свободной любви. Поэтому она ловко совмещала обучение и помощь университетским девственникам и просто страждущим. В общем, она была симпатичной девушкой, хоть и очень возрастной – летом ей исполнилось уже восемнадцать лет.
– Не стоит, – сказал Максим. – У нас с Домной все в порядке. А ты чего тут торчишь? Вот уж тебя я не ожидал увидеть в такое время с учебником.
– Знаешь, когда все то и дело говорят тебе: "Не стоит, Феврошка!", что еще остается делать? – усмехнулась она. – С ефимками негусто, к тому же коллоквиум в понедельник…
– У всех в понедельник. – Максим рассеянно кивнул и вновь уткнулся в письмо, однако голова была забита чем угодно, только не университетскими впечатлениями. Почему-то вспомнилась дорога в столицу, самые первые дни пути, во время которых он познакомился с некоторыми из будущих соучеников.
-9
На третий день путешествия в столицу Максим с самого утра почувствовал себя таким разбитым, что с трудом разлепил глаза, когда в утренней гулкой тишине, полной вязкого тумана, далеко разнеслись плывущие звуки армейского рожка. Это оттачивал мастерство один из новобранцев, который когда-то играл в храмовом ансамбле на трубе.
– Устали? – спросил Элизбар, когда ученики выбрались из фургона, чтобы сбегать в кусты и размяться. – Ничего, сегодня искупаемся.
В самом деле, кожа у Максима непрерывно чесалась, да и попутчики его чувствовали себя не лучше.
– Верно, – поддакнул возница, туповатый дядька лет двадцати, от которого разило оленьим навозом. – Готовьте запасную одежонку.
Путешественники приободрились, голоса зазвучали веселей. Савва принялся травить очередную байку из своей трудовой жизни, и Максим пару раз чуть не поперхнулся, когда запивал вечную, плохо разваренную кашу холодной, чуть ли не с крупинками льда водой. Хлеб, пересыпанный блестками инея, хрустел на зубах, а ладони под миской было горячо.
– …Пришел к нам на фабрику тип из муниципии и говорит: "Нужно пять человек для маневров", – вещал Савва. – Мы его спрашиваем: "Обмундирование казенное?" – "О чем речь!" Ну, мы в выходной и отправились за город. Знаете, где Песцовая, там за мостом по Рыбьей, потом за склады Трех "К", и будет кочковатое поле. Которое летом в болото превращается. С одной стороны свалка, с другой – уголь грузят, так что приятного мало…
– Ты короче можешь? Пострелял или нет?
– Не мешай, Пимен. Пусть треплется…
– Сам ты треплешься. А я случай из своей богатой практики рассказываю. Выдали нам простые винтовки, только сразу видно, что старые, к тому же какие-то переделанные. Разделили на две команды по сто человек. Наш командир, капрал, говорит: "В меня не стрелять! Кто попадет в меня, пусть считает себя трупом. В кого попадет краска, тот лежит и не высовывается. Он тоже считается мертвым". В каждом магазине у винтовок по восемь патрончиков, а в них каучуковые пульки с краской. Матушка Смерть, бьют будь здоров! Кому в глаз залепили, кому в ухо, кто-то зубами словил. Ты не смотри, что не железные пули, если глаз вышибет – считай, не жилец, капрал лично ходил по кочкам и добивал раненых. И солдаты гарнизонные ему помогали проверять, выживет пацан или нет.
– Ну, и кто победил?
– А я понял, что ли? Мне в затылок залепили, я чуть язык от боли не откусил. Но зато по-настоящему не прибили. Я и сам кого-то ранил, это уж точно. А какой-то чудик не стерпел, капралу в задницу всадил, так потом солдаты поймали этого балбеса…
Часов в одиннадцать утра, когда колонна новобранцев и обоз вывернули из-за последнего высокого холма на равнину, в приоткрытый фургон ворвался густой серный дух вперемешку с водяным паром. Толкаясь, ученики ринулись наружу, спрыгивая на ходу и оскальзываясь на глубоких колеях, проложенных в грязи. Сопки, расступясь, приютили несколько горячих, поминутно фыркающих источников, которые выбрасывали клубы вонючего тумана и булькали.
– Да там же кипяток! – воскликнул Наркисс.
– Ну и сиди грязный, – отозвался Лавр. Он так нещадно расчесал свое жирное тело, что оно покрылось целой вязью красных полос.
Телеги тем временем расположились в отдалении от источников, образовав что-то вроде заграждения. Новобранцы, скопившиеся за ним, возбужденно перекрикивались, и лишь команды капралов и отчасти маркитантки, уже направлявшиеся к воде, удерживали парней в рамках приличий. Сзади протарахтел мобиль, подруливая к самому крупному и яростному источнику. На подножке, опираясь о распахнутую дверцу, стоял лейтенант с пистолетом.
– Тебе хорошо, жир прикроет от перегрева, – поддержал Наркисса Пимен.
– Не трусьте, парни, вода едва теплая, – сообщил возница с ухмылкой. – Просто газы из земли выходят. – Эта фраза порядком насмешила будущих студентов, и они долго и зычно хохотали над ней в компании возницы.
Прошло не меньше двух часов, прежде чем ребятам удалось пробиться к одной из горячих впадин. Многие молодые солдаты, гогоча, уже давно смолили цигарки, жевали припасенные куски хлеба и заманивали розовых, горячих маркитанток к себе в стан. А будущие студенты только скинули с себя пропотевшую одежду, чтобы с уханьем и вскриками погрузиться в один из дальних источников. Элизбар наблюдал за ними с порядочного расстояния и не собирался нырять в воду – Максим слышал, как проезжавший на мобиле лейтенант предложил наставнику задержаться, когда обоз с колонной отправятся дальше.
– А ведь он совсем не главный в Академии, – сказал вдруг Шалва, серьезный и в то же время какой-то насмешливый парень шестнадцати лет. – Ведет себя, как профессор, а сам обычный курьер.
– Почему курьер? – скучливо поинтересовался Фока. Его намного больше занимало купание – огромная мочалка так и металась по его крепкому телу, он то и дело шумно фыркал, окуная голову в серную воду, и пускал мыльную волну в распадок. Широкий и мелкий ручей, в который собиралась вода из разных источников, бежал куда-то в холмы, на запад.
– А кто эдикт из Навии привез? Не он, что ли? Бьюсь об заклад, Элизбар занимает самую низшую должность в Академии. Он даже не бакалавр.
Никто не стал спорить с Шалвой – зачем, если сидишь в горячей воде, а многодневная грязь неудержимо отстает от кожи? И сентябрьское Солнце играет в клубах пара, заволокшего впадину, и пахучие пузыри сладко щекочут тело, и кажется, что мучительная тряска в фургоне предстоит не тебе, а несчастному двойнику, твой же чистый дух будет лететь высоко над обозом, а то и вовсе умчится в эмпиреи.
– Эх, приеду в Навию, буду каждый день в горячей ванне париться, – протяжно заявил Акакий.
– Кто тебе позволит? – рассмеялся Пимен. – На торфе разоришься.
– А вот и не разорюсь. У меня двоюродная сестра замужем за бароном. У них свой двухэтажный дом с большой ванной комнатой и водопроводом.
– Врешь! Почему же ты тогда в Ориене жил, а не в столице?
– Почему, почему! Были на то причины, значит. Родился я там, понял? А не веришь – у меня рекомендательное письмо к баронессе…
На четвертый день пути, ближе к полудню, показался первый после Ориена городок. Это была самая северная железнодорожная станция Селавика, и паровоз прибывал сюда по пятницам, а отправлялся в субботу утром. Сейчас он уже стоял на пути, и десятка два теплушек вытянулись на рельсах. Дома тут в основном были построены из дерева и потому жутко потемнели и перекосились от времени, особенно возле станции. Бесконечные черные заборы привлекли всеобщее внимание надписями, которые никто не трудился замазывать. Навстречу ориенскому ополчению из всех дыр вылезла детвора и даже взрослые, на вид такие же корявые, как их жилища. Среди них большинство – молодые женщины и девчонки, многие толкали коляски или держали за руки малышей.
Из станционного здания, на котором криво лепились грязные буквы "Лихай", показался высокий тип со странным молотком в руках. К нему подошел лейтенант, покинувший подножку мобиля, и принялся ожесточенно жестикулировать, а станционный житель отрицательно мотал головой.
– Отправляй нынче, мать моя Смерть! – донеслось до будущих студентов.
Разгорелась зычная перебранка, причем в ответ на угрожающий взмах молотком со стороны лихайца офицер выдернул пистолет и пальнул в воздух. Этот несдержанный поступок привел местных жителей в восторг, дети кинулись к лейтенанту, чтобы получше рассмотреть оружие и при удаче потрогать его, а то и похитить.
– Как будто пистолетов не видели, – неодобрительно проговорил Элизбар. – Оставайтесь возле фургона и следите за своими вещами, а я разберусь с мобилем.
Он пошел в сторону спорящих, а офицер к тому времени успел пристрелить пару самых назойливых пацанов, которые попытались вырвать у него пистолет. Это слегка охладило остальных и вызвало горячее возмущение мамаш, так что лейтенанту пришлось ретироваться в кабину. С нескольких сторон в мобиль полетели камни, в ответ капралы открыли прицельный огонь из винтовок, и спустя несколько минут толпа рассеялась.
– Убрать! – распорядился лейтенант, и новобранцы быстро сволокли трупы к забору вокруг станции. Скоро из местной муниципии обязательно подъедет печка и пожжет их, если, конечно, лихайцы соблюдают правила обращения с мертвыми.
– Дикари, ей-же-ей, – сказал Акакий.
Вернулся сердитый Элизбар и стал выволакивать из фургона свою котомку.
– Дыру в стекле пробили, гады. Помоги им Смерть! – зло вскричал он. – Собираемся, парни, мы едем дальше. А они пусть делают что хотят.
Вдоль строя гомонящих солдат ученики направились в голову колонны, где стоял мобиль. По дороге они с помощью капрала выбили из прижимистой маркитантки два мешка с хлебом, крупой, приправами и посудой. Даже небольшой котелок удалось выторговать. Длинный перрон тем временем наполнялся новобранцами – обозы все подтягивались по северному тракту, заполоняя ближайшие кварталы телегами, храпом оленей, криками возниц и даже выстрелами. Самых любопытных молодых лихайцев все-таки приходилось вразумлять с помощью свинца.
– Где децернент? – спросил у Элизбара нервный человек в капральской форме.
– Кажется, пошел за машинистом, – отозвался наставник.
– Все-таки сегодня отправляют? – поразился капрал. – Я ж своих не успею собрать!
– Это к лейтенанту, – хмуро заметил Элизбар и отвернулся. – Ребята, живо в кузов.
Лихаец тем временем уже мчался к паровозу, и вскоре воздух прорезал протяжный гудок. Из трубы в хмурое небо ударила струя черного дыма, уши у Максима заложило, и пришлось пару раз сглотнуть.
– Кто здесь балуется, раздери меня Смерть! – завопил офицер и опять выстрелил вверх. Патронов он совершенно не жалел.